II. Модели реальности и проблемы понятия и разграничения реальности 

  В данной главе мы рассмотрим классификацию рациональных моделей реальности(консервативную, диссипативную и антропную модели реальности) и проблемы понятия и разграничения реальности. 

3.1 Модели реальности

Вслед за физиками, разделившим физические представления о реальности на два типа систем: консервативные и диссипативные, выделяют два подхода в описании реальности, сложившиеся к настоящему времени в науке, на две ее модели, консервативную и диссипативную, отличающиеся друг от друга логическим фундаментом - набором фундаментальных принципов. Ниже рассмотрим эти модели реальности

Консервативная (от лат. conservatio – сохранение) модель реальности основана только на принципе сохранения. Ученые, следующие этому принципу, знают, что в реальности можно выделить такую перманентную сущность, которая не возникает из ничего и не исчезает бесследно, а только переходит из одной формы в другую в эквивалентных количествах.

Консервативная  модель реальности проявляется в  любой частной области науки в форме консервативных теорий. В логической основе консервативных теорий лежат законы сохранения, которые можно рассматривать как следствия принципа сохранения.

Консервативная  модель реальности начала складываться в XVII веке после создания И. Ньютоном классической механики. К настоящему времени консервативная модель – абстрактное, целостное, безупречно логическое, рациональное описание реальности. Эта модель представлена рядом физических, геологических и технических теорий, применяемых в артиллерии, небесной механике ближнего космоса, сопромате, теории машин и механизмов и т.п. Кроме того, такая экономическая дисциплина, как бухгалтерский учет является типичной консервативной теорией, так как основана только на принципе сохранения.

Диссипативная (от лат. dissipatio - рассеивание) модель реальности логически опирается как на принцип сохранения, так и на принцип рассеяния (принцип возрастания энтропии). Диссипативная модель реальности может отделить живое от неживого, однако выделение разумного и описание закономерностей причинно-следственных связей с его участием уже лежит, по-видимому, за пределами возможностей диссипативной модели реальности. В рамках диссипативной модели человечество может рассматриваться, в лучшем случае, лишь как вид биосферы. Смысл и содержание антропного принципа, даже в приведенных выше формулировках, однозначно указывает на особое положение и особую роль человечества во Вселенной.

Антропная модель реальности.Если исходить из того, что антропный принцип в указанных выше, или в иной, более общей или абстрактной форме, является фундаментальным принципом, то можно с уверенностью говорить о том, что в настоящее время становится очевидной потребность в новой третьей модели реальности, которую условно назовем антропной моделью реальности. Потребность в этой рациональной модели в науке очевидна, прежде всего, с обострением так называемых, глобальных проблем человечества. Сам факт возникновения проблем такого уровня сложности в ХХ веке и длительное их существование можно рассматривать как указание на достижение границ применимости диссипативной модели. Однако, полноценное разрешение глобальных проблем человечества научным путем становится возможным только после того, как объектом новой модели реальности станет человечество.

На  примере классической механики продемонстрируем типичную структуру и особенности таких консервативных теорий и консервативной модели реальности.

3.2 Проблема понятия и разграничения реальности

     Современная культура, наука, философия «открывают»  для себя множество реальностей. Многообразие форм культуры и человеческого творчества всегда было самоочевидным фактом. Однако именно во второй половине XX в. их множественность стала рассматриваться в контексте проблемы реальности. Предметом рефлексии все чаще становятся маргинальные для философской классики «измерения» реальности — субъективная реальность, виртуальная реальность, реальность повседневности. «Сегодня ясно, — пишет В.А. Лекторский, — что существует вовсе не одна, а много разных реальностей. Это не только та реальность, с которой имеет дело наука, но и реальность повседневной жизни, обыденного знания. <...> Есть субъективная реальность. <...> Есть реальность идеальных объектов культуры: научных и философских теорий, произведений искусства... межиндивидуальных отношений, коммуникаций (с нею иногда связывают мир интер­субъективности). Наверное, можно говорить сегодня о появлении виртуальной реальности как особого типа межчеловеческой коммуникации...» [1] Эпоха очередной «информационной революции» (перефразируя У. Эко, переход «от Гутенберга к Интернету») и в самом деле заставляет задуматься над тем, существуют ли по-прежнему сколько-нибудь четкие границы между реальным и виртуальным мирами. «Игры разума» в «век неразумия» перестают быть лишь невинной забавой интеллектуалов, заставляя поверить в реальность ирреального, сюрреального и гиперреального. Экзотическая еще в недавнем прошлом позиция, согласно которой различные типы реальности никак не коррелируют друг с другом, а научный принцип в его классическом понимании в отношении к реальности уступает место «иным типам отношения к действительности (игровому, мистическому и др.)» [2], сегодня уже не кажется ни революционной, ни парадоксальной. Но, с другой стороны, в современной культуре столь же отчетливо слышны мотивы тоски по «утраченной реальности», целостности и простоте описания мира, гармоничного и совершенного в своем единстве, «ностальгии по настоящему». Человек, живущий в современном мире, стремительно мимикрирующем, ежеминутно утрачивающем и воссоздающем новые границы и приобретающем новые очертания, все еще жаждет четких и определенных критериев подлинности. Тотальная смысловая деиерархизация реальности приводит к размыванию как «вертикальной» градации мира на «высшую» реальность сверхценного/должного и «низшую» реальность наличного/повседневного, так и «горизонтальной» опреде­ленности, внутренней согласованности и упорядоченности внутри слоев и срезов реальности и/или реальностей.

     Сегодня становится понятным, что возврат  к утраченному единству «новой реальности», согласованию критериев существования,  смысловой определенности  и  упорядоченности  если  и возможен, то на тех новых основаниях, контуры которых уже были очерчены в целом ряде философских учений второй поло­вины XIX—XX в. и заявивших о себе в сфере гуманитарных наук во второй половине XX в. Вызов эпохи требует существенного пересмотра представлений не только о самой реальности, но и о способах, формах и методах ее культурно-познавательной репрезентации в рамках как философского, так и научного дискурса. Здесь хотелось бы сделать небольшую ремарку. В данном случае мы принимаем «расширительное» толкование научного дискурса (в сравнении с тем узким пониманием научности, которое все еще является господствующим в отечественной философско-методологической литературе) как органическим образом включающего в себя гуманитарные науки. Причем, как мы попытаемся показать,   анализ   проблемы   реальности   позволяет   проследить динамику взаимодействия, взаимовлияния и миграции философских и научных идей.

     Для философской классики вопросы реальности, существования внешнего мира, объективности были вопросами первостепенной   важности.   Первым шагом   в  изменении   представлений  о реальности стала лейбницевская концепция возможных миров, получившая свое развитие лишь в философии XX в. У Лейбница реальность является результатом божественного выбора, в котором один из возможных миров становится действительным. Идея потенциальной возможности множественности реальности стала по-настоящему революционной, поскольку представления о единстве  и  единственности  подлинной  реальности  существовали  в европейской классике со времен античности. Если в средневековой,   возрожденческой   и   нововременной   философии   Бог  был гарантом   единства   и   подлинности   бытия,   то  у  Лейбница  за данной реальностью «просвечивается» возможная реальность не­совершенных, не избранных Богом миров. Таким образом, возможные   миры   получают   онтологический   статус, имманентно предполагая возможную интерпретацию множественности самой реальности.

     Следующим поворотным моментом в изменении философских представлений о реальности становится учение И. Канта. Как отмечал М. Хайдеггер, в философии Канта «подразумевается, что бытие, а значит, и виды бытия — возможность, действительность, необходимость — говорят не о том, что есть предмет, объект, но лишь о том, как предмет относится к субъекту» [3]. Проблема выявления и описания механизмов конституирования реальности в познавательных актах получает свое развитие в неокантианстве. При этом изначальный кантовский посыл приобретает более отчетливое и «резкое» выражение. Представители неокантианства упрекают Канта в том, что «он отдал дань докритическому реализму и психологизму, и как раз это подлежит ревизии. Напротив, согласно неокантианской экспликации, мышлению не предшествует никакая независимая данность. Данное — больше не определение мышления, а наоборот, мышление определяет нечто как данность. Тем самым мышление со своими законами предшествует в трансцендентально-логическом смысле и субъекту с его сознанием. Познавание следует эксплицировать без моментов фактической субъективности, теория познания может обойтись без теории субъекта» [4]. В философии символических форм Э. Кассирера выдвигается целый ряд интереснейших идей, существенно повлиявших на осмысление проблемы реальности в философском дискурсе XX в. Во-первых, отмечая недостаточность кантовской эпистемологии в связи с ее преимущест­венной ориентацией на сферу «наук о природе», Кассирер предлагает дополнить ее философскими размышлениями о статусе, специфике и методологии «наук о духе». Во-вторых, рассмотрение науки в общекультурном контексте, согласно Кассиреру, предполагает включение эпистемологии в философию культуры. Стоит отметить, что идеи Кассирера переживают второе рождение в современной философии и гуманитарных науках, а его посыл не только не утратил своего значения, но и, как нам представляется, до сих пор не получил своей адекватной реализации.

     Таким образом, проблема реальности в неокантианстве приобретает прежде всего эпистемологическое звучание, предполагающее переакцентировку исследования в сферу мышления и познавательной деятельности человека. Единство реальности обеспечивается трансцендентальным единством форм мышления, которые и определяют ее упорядоченность и структурированность.

     Современная философия и гуманитарные науки, двигаясь в определенном смысле «параллельными курсами», пришли не только к проблеме «сложносочиненности» реальности, но и к необходимости решения проблемы критериев соответствия/несоответствия дискурсивных описаний различных типов реальности, а также их возможного согласования. Граница сотворенное/по­знаваемое/познанное становится диффузной, подвижной, мимикрирующей и в научном и в философском дискурсе. Признание этого факта, по нашему мнению, влечет за собой неизбежную трансформацию как проблемного поля, так и методологических парадигм. Фокус познавательного интереса смещается в сторону решения проблем согласования критериев истинности/правильности/соответствия концептуальных построений применительно к различным «срезам» реальности и поисков возможностей восстановления упорядоченности/иерархизации. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     Заключение 

     Для современной философии проблема поиска приводит к пересмотру границ допустимого. Философия поворачивается лицом к проблеме возможного в рамках собственного дискурсивного пространства. «Онтологическая скромность» (по меткому выражению Х.Й. Зандкюлера), связанная с изменениями классических представлений  о реальности,  сегодня  в  очередной  раз инициирует дискуссии о роли и задачах самой философии. Еще В. Дильтей, разрешая извечную загадку множественности философских учений, скрытых механизмов процесса поисков само­идентификации философского знания,  вне которого нет и не может быть самой философии, писал о том, что «метафизика <...> неустанно переходит от возможности к возможности (курсив мой. — Е.И.). Ни одна форма ее не удовлетворяет, всякую форму она превращает в новую. Тайное внутреннее противоречие, скрывающееся  в самом  ее существе,  проявляется  в  каждом  из ее образований и заставляет ее отказаться от данной формы и искать новую» [5]. Для Дильтея этот переход от «возможности к возмож­ности»   был   связан   прежде   всего   с   многообразием   форм,   в которых предстает сама жизнь, являющаяся предметом философских спекуляций. Невозможность «схватывания» жизненной целостности во всем богатстве ее проявлений является и причиной вечного движения философской мысли, и движущей силой философского поиска. Поэтому каждое учение есть одно из возмож­ных   в   качестве   отражения   одной   из   граней   многообразной целостной жизненной реальности. Современная философия несколько иначе видит свою культурно-историческую миссию. В дискуссиях о качественно новом статусе философии, более полно соответствующем современной культурной ситуации, она понимается уже как «генератор» возможных миров. Так, М. Эпштейн полагает, что «философии вовсе не обязательно связывать себя с миром сущего и должного, с действительностью и необходимостью. Ее удел — это третья модальность, мир возможного. <...> Философия до сих пор старалась объяснить или изменить мир, тогда как собственное ее дело — умножать возможные миры. Этим она отличается от науки, политики, религии: отталкиваясь от сущего и должного, она указывает в сторону возможного» [6]. За такой трактовкой специфики философского творчества просмат­ривается новая трактовка проблемы реальности — не Реальность Как   Она   Есть   и/или   Реальность   Как   Она  Должна   Быть,   а Реальность Как Она Возможна. Иначе говоря, на смену центри­рованному и тотализирующему дискурсу о Реальности Как Она Есть/Должна Быть приходит неограниченный мимикрирующий дискурс   равноправных    Возможных/Виртуальных   Реальностей. Своеобразный «волюнтаристский креационизм» в понимании реальности становится, очевидно, коррелятом эпистемологического релятивизма. Однако и при такой постановке вопроса философии все равно не уйти от проблем границ и критериев, поскольку вряд ли все сотворенные миры «философии возможного» возможны. В таком случае цели и задачи исследования от анализа возможного смещаются в направлении выявления того, что является принципиально невозможным в философском дискурсе о реальности. «Окольный» путь философского подхода к этой проблеме, по-видимому, означает прежде всего выработку критериев отсечения концептуально невозможных, внутренне противоречивых, «рассогласованных» альтернатив. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

       Список используемой литературы 

     1. Грязнова Е.В. Виртуальная реальность: анализ смысловых элементов понятия // Философские науки, 2005 г. №2, стр. 125,

     2. Ищенко Е. Н. Проблема реальности в философском и гуманитарном дискурсе // Вестник МГУ: научный журнал. Серия 7. Философия. – М: Изд. МГУ 1946, 2005 г., №2,

     3. Николай Кузанский. Сочинение в двух томах. М., 1980. Т.2.

     4. Носов Н.А. Виртуальная реальность // Вопросы философии, 1999, N 10, с. 152-164.

     5. Филько В.И. Типология реальностей //Философские науки, 2005 г., №7, стр. 118.

     6. Фома Аквинский. Сумма теологий // Онтология мировой философии. М., 1969. Т. 1. Ч. 2.

7.       Жереб В.П. Концепции современного естествознания. Курс лекций.//CибГАУ Красноярск.2007.-41с