Понятие и возникновение учения о соборности в русской философии

Итак, предметом философии должно стать рассмотрение и индивидуальных особенностей человека, и вместе с тем – выделение «универсального» в каждой отдельной личности. Но это и есть соборность, объединяющая людей на почве общих для них высших ценностей, не уничтожая при этом их индивидуальной неповторимости. Н. Бердяев приходит к выводу, что индивидуализм сочетается с «духом соборности». При этом философ пытается ответить на принципиальный для его творчества вопрос о том, «как соотносится соборность и свобода?». По его мнению, данная проблематика является одной из центральных для отечественной духовной традиции и неслучайно «все богословствование Хомякова есть гимн христианской свободе». Бердяев абсолютизирует хомяковское понимание свободы, превращая идеолога славянофильства в отрицателя всякого авторитета, для которого ни церковная иерархия, ни даже церковный собор «не есть авторитет». Более того, даже Бог не является авторитетом, эта категория «унижает его», он «есть свобода, и в свободе лишь может он раскрыться». Подобное понимание свободы безусловно содержит опасность «своевольного искажения евангельской религии». Бердяев это понимает, для него протестантская индивидуализация христианства неприемлема. Он подчеркивает, что «русская идея христианской свободы принципиально отличается от «мысли протестантской'». Если в последней личная свобода в «делах веры» выступает как непримиримый антагонист авторитаризму католицизма, то православная проблема свободы «ставится совсем не в противоположении церковного авторитета и индивидуализма». Органическое понимание церкви, выраженное в соборности, снимает антиномию индивидуализма и авторитаризма.

Для западноевропейского сознания учение о соборности трудно доступно и в силу того, что оно «почти непередаваемо на иностранных языках», и по причине схематизма «мысли протестантской и католической, всегда склонной к противоположению авторитета и индивидуума».

Русская духовная традиция не сводит христианскую свободу лишь к борьбе «за права индивидуума, защищающегося и разграничивающегося с другими индивидуумами», то есть она не ограничивается формальными и бессодержательными ее характеристиками. Отечественной философией, по мнению Бердяева «проблема свободы становится на, большей глубине».

Действительно, если индивид «добровольно входит в церковную ограду» тогда «церковь не может быть для него внешним авторитетом». В этом случае свобода трактуется не как «формальное право», а как содержание человеческой деятельности, «как обязанность христианина». Поэтому в русской мысли и жизни «свобода есть бремя и тягота, которую нужно нести во имя высшего достоинства и богоподобия человека». Подобные установки не могут быть «понятны индивидуалистически», их реализация требует определенного отношения к другим людям, ибо без этого невозможно «осознание своих обязанностей». Само превращение человека в личность предполагает «другие личности и сообщество личностей». Однако, с точки зрения автора, «врагом личности является общество, а не общность, не соборность». Социум воспринимается как «внешняя среда», ограничивающая личность, соборность же есть» органическое развитие» внутренних, сущностных потенций человека. Создать подобную «соборную среду» в рамках секулярного общества невозможно, она доступна для человека только в подлинной церкви Христовой, вмещающей «в себя личность человека и свободу человека». Вся сложность в достижении этой цели заключается в том, что сама церковь в реальном историческом процессе может быть «понята двояко», с одной стороны, она выступает как «духовная соборность, с которой я соединяюсь в свободе», но с другой стороны, как экклезия и «социально организованная историческая группировка, способная внешне насиловать мою совесть и лишать мои нравственные черты характера чистоты, свободы и первородности, т.е. быть «общественным мнением».

Отношение Бердяева к христианским конфессиям было достаточно сложным. Разделение евангельской религии на различные направления он оценивал как «роковой факт», который «был величайшей неудачей христианства в истории».

Доминантной темой христианства и является сотериология, т.е. учение о спасении, которая по-разному понимается различными конфессиями, Для Бердяева, несмотря на его экзистенциальные установки, неприемлем «трансцендентный эгоизм», сводящий задачи христиан лишь к индивидуальному, личному спасению. Эта концепция разрушает «интегральное», соборное понимание церкви, истощает духовные творческие силы церковного организма. Индивидуализация христианской сотериологии лишает личность «социальной перспективы бытия». Бердяев не может согласиться с теми, кто утверждает, что эгоистическое понимание спасения сочетается с идеей церковности. Напротив, он считает, что подобный подход подвергает реальность церкви «номиналистическому разложению». Тезис православия о том, что можно спастись лишь в церкви, утверждает «соборность спасения, спасение в духовном обществе и через духовное общество». Именно в утверждении «соборности спасения» будущее христианства и ответ па вопрос о предстоящем земном существовании человечества. Или христианство будет господствовать «в небольшом уголке человеческой души», спасая отдельно избранных индивидов, или оно станет духовной энергией, преобразующей «жизнь человеческих обществ и культур».

Критично оценивая католицизм, протестантизм и даже православие, Бердяев все же безусловно отдавал предпочтение восточному христианству. Хотя он утверждает, что «в эмпирическом образе православной церкви, какой она дана в истории, раскрытия соборности в чистом виде встретить нельзя», однако именно эта конфессия в своих недрах содержит «дух религиозного коллективизма», отличный» от знакомых Западу категорий авторитарности и индивидуализма».

Православие оказало формирующее влияние на историю русского народа, на выработку «русской идеи». В ходе становления русского этноса национальные и религиозные начала теснейшим образом переплелись и «русская история явила совершенно исключительное зрелище – полнейшую национализацию церкви». В России церковь и нация взаимообусловливают друг друга, не только православие «воспитывает русский дух», но и национальные черты «запечатлеваются в церкви». Вселенское христианство пленяется русской землей и растворяется «в коллективной национальной стихии». Отсюда и проистекает особое значение соборного начала как в русском православии, так и в отечественной жизни и целом.

В заключение отметим, что в оценке Н. Бердяевым учения о соборности отразилась его непоследовательность. Наш анализ показывает, что русский мыслитель, основой истиной соборности считал «истинную церковь Христову», в которой может проявляться индивидуальный универсализм – единственно возможная форма существования соборности, однозначно отрицая светский коллективизм и тем более индивидуализм.

Следовательно, Бердяева можно назвать сторонником учения о соборности и, в то же время, отстаиваемые им установки явно недооценивают значение этой интуиции. Он сам неоднократно признавался, что в его «философии есть противоречия, которые вызываются самим ее существом и которые не могут и не должны быть устранены». Отношение мыслителя к соборности и является таким «неустранимым противоречием».

2.2 Учение о соборности протоиерея Сергия (Булгакова)

Видное место в раскрытии идей соборности в русской философии принадлежит протоиерею Сергию Булгакову. Соборность, по его мнению, трудно выразить в каких-либо рациональных схемах, но ее можно отыскать «во всем многообразии жизни». В этой связи понятно, почему философ анализирует проблемы соборности не только в работах посвященных экклезиологии, но и в «Философии хозяйства», и в «Трагедии философии», и в публицистике.

Разделяя общие положения философии всеединства, выработанные В. Соловьевым, мыслитель приходит к выводу, что существует своеобразный «физический коммунизм бытия», так как «физически все находит себя или есть во всем, каждый атом мироздания связан со всей вселенной».

С.Н. Булгаков считает индивида «проводником всеединяющего божественного начала в стихийную множественность». Однако и в самой человеческой природе также проявляется «болезнь бытия», так как она в своей «индивидуальной и самостной стихии» вырывается «из своего софийного единства». Историческое человечество существует как смена поколений, между которыми «кипит индивидуальная, классовая, национальная борьба». Подобная раздробленность имеет «свои корни в мировом грехопадении, в котором заключается основание всего исторического процесса». Утрачивая связь с Богом, люди тем самым разрушают и единство между собой, кладя в основу своей активности эгоистические интересы. История человеческого общества дает право сделать пессимистический вывод о том, что «соборность осуществляется едва ощутимым намеком, ибо эгоизм, т.е. противоположность соборности, есть закон нашей жизни».

В то же время человек в результате грехопадения хотя и нарушает софийное единство мира, но при этом не отрывается «от своего софийного корня». Отсюда противоречивость истории, сложное переплетение в ней центростремительных сил, объединяющих людей с духовной первоосновой, и центробежных сил, разъединяющих общество на враждебные друг другу группы. Наличие «энергии солидарности», или любви, обеспечивающей «единство многих», показывает, что «соборность, есть пребывающая основа нашего бытия».

Итак, о. Сергий приходит к выводу об антиномичности человеческой природы и человеческой истории, ибо, с одной стороны, законом жизни индивидов выступает эгоизм, с другой – «коренное основание» человечества реализуется лишь через соборность. Эта антиномичность объясняется приобщенностью человека и к Софии, и к эмпирическому бытию, он есть и «потенциальное все», и «продукт этого мира». Софийное начало проявляется в реализации соборных установок как в личной, так и в социальной сферах жизни индивида; напротив, эмпирический мир порождает «раздробленность интересов, эгоизм, войну против всех». В целом в рамках земной истории эти противоречия не преодолеть, но «невозможное человеку возможно Богу», и в эсхатологической перспективе соборность восторжествует. Булгаковский анализ соборности особо подчеркивает ее онтологическую природу, она не может быть сведена к внешнему единению, к согласию во мнениях между людьми. Подобное формальное единство возможно в секте, научной школе, в политической партии, но оно остается «столь же отдаленным от соборности, как и войско, руководимое одной властью и одной волей».

Булгаков разделяет мнение Хомякова о том, что соборное единение не может быть основано на принуждении, оно появляется лишь тогда, когда свое собственное «Я» отождествляется с другим Я и любит его как самого себя». Общетеоретические положения о соборности Булгаков кладет в основу анализа церковной жизни, социальной сферы бытия человека. Эволюция взглядов мыслителя шла от философии к богословию, этот процесс отразился и во взглядах на соборность. Церковная соборность начинает рассматриваться как высшее проявление «единства во множестве». Наиболее адекватно соборные начала выражены в восточном христианстве, ибо «душа православия есть соборность». Понятно, что православная экклезиология не может обойти вниманием эту тему, ее игнорирование равносильно «радикальному непониманию православной церковности».

Сложность в раскрытии церковной соборности состоит в том, что «понятия языка не вполне выражают сущность познаваемого», к тому же проявление «единства во множестве» в религиозной сфере многообразно. Наиболее общей классификацией церковной соборности, по мнению С. Булгакова, является выделение в ней двух сторон: внешней – количественной и внутренней – качественной. Внешнее понимание соборности обращает внимание на связь церкви с соборами, то есть «определяет церковь как содержащую учение вселенских поместных соборов». Оно также подчеркивает мысль о том, что «церковь собирает, включает в себя все народы и простирается на всю вселенную» Поскольку и соборы, и география распространения христианства зависят от исторических условий, от «высоты духовных запросов эпохи», то внешнее проявление соборности обусловлено «человеческим фактором».

Внутреннее определение соборности делает акцент на то, что она «причастна Истине, живет в Истине». Эта истина имеет трансцендентный характер, она не зависит не от каких внешних условий человеческой жизни. Качественная сторона соборности своим основанием имеет учение о Троице, Бог един и в то же время существует в трех ипостасях, каждая из которых обладает индивидуальными качествами. «Единство во множестве» находит в Троице свое наиболее полное, абсолютное выражение, поэтому «Святая Троица есть предвечная соборность».

Человек сотворен по образу Божию, а значит принял от него «образ ипостасности». Адам и Ева уже выступают не только «как двоица», но они «имеют в себе дальнейшее множество». Следовательно, человек с самого начала замыслен не как отдельный индивид, а как «многоединство». В связи с этим понятен вывод С.П. Булгакова, согласно которому «полнота образа Божия раскрывается и осуществляется не в отдельном индивиде, но в человеческом роде, множестве для которого существует не только Я, но и Ты, и Он, и Мы, и Вы, которое соборно как род и призвано к любви». Грехопадение разрушает «внутреннюю соборность», так как человек «добровольно отпадает от Истины». Боговоплощение вновь делает возможным для человека процесс богоуподобления, божественное и человеческое от конфронтации переходят к сотрудничеству, то есть к богочеловечеству. С богопоплощения начинается история христианской церкви, которая «есть живое пересечение двух жизней, двух миров, божественного и человеческого». Природа церкви «есть тайна, превозмогающая ум», ее истины постигаются верой, причастностью к мистической жизни церковного организма, к «Телу Христову, в котором действует Дух святой». Эта причастность возможно лишь при преодолении «ограниченности своего Я», в «соборе вместе с другими, узнавшими Истину». Вот почему в конечном счете церковная жизнь – это «жизнь в истине и единстве, которому присуща мудрость и цельность, целомудрие».

Автор считает, что в русском религиозном сознании синтез мудрости и цельности, то есть целомудрие, выражается в символе божественной Софии. Божественная София для Булгакова «есть предвечная умопостигаемая Церковь», то есть она отождествляется с небесной церковью. А поскольку небесная церковь наиболее полно выражает сущность Троицы, то постольку она воплощает в себе соборные принципы. Итак, Троица – София – Церковь содержат соборные начала, именно в них соборность находит и источник и высшее обоснование. Следовательно, соборность является свойством, уходящим в «самые недра церковной жизни», ив этой связи к ней нельзя приобщиться при помощи рационалистических построений.

Итоговым выводом о. Сергия о сущности соборности является тезис о том, что «соборность есть на самом деле единство и на самом деле во множестве» Личность едина «со многими в свободном принятии общих ценностей», сохраняя при этом свои индивидуальные качества и тем самым давая возможность «осуществить свое же я в его истинной полноте».

2.3 Учение о соборности иерея Павла Флоренского

Иерей Павел Александрович Флоренский занимает особое место в истории русской философии и богословия, ибо он стремился не только к синтезу православных и философских начал, но и к «воцерковлению всего человеческого знания». Отсюда энциклопедическая образованность, рассмотрение широкого круга богословских и философских вопросов, анализ многочисленных естественнонаучных и гуманитарных проблем, в кругу которых было и учение о соборности.

Среди идейных источников, оказавших влияние па формирование взглядов Флоренского, можно отметить философию Платона, неоплатонизм, исихазм. Из русской философской традиции наибольшее значение для становления его идей имели славянофилы и В.С. Соловьев.

Он солидарен с А.С. Хомяковым в том, что «все русское у нас затирается» и относит себя к направлению, стремящемуся «к церковности и к самобытности народной». Мыслитель принимает тезис славянофилов о недоступности религиозных истин рассудочному анализу, ибо «православие показуется, но не доказуется». Близко ему славянофильское стремление преобразовать русскую жизнь на православных началах. Так же, богослов принимает соловьевскую идею о «всеединстве», то есть мысль о том, что «божественное начало не есть только единое, но и все не есть только индивидуальное, но и всеобъемлющее существо». Но если В. Соловьев пытается в своей философской системе синтезировать теологию и философию, спять оппозицию между верой и разумом, то для Флоренского такая позиция неприемлема. С его точки зрения, компромиссы между религиозным и светским в конечном итоге вредят православию, поэтому он заявляет, что выступает «против примирительной философии Вл. Соловьева».