Мифы и мифология

      Античная (точнее - греческая) мифология, несмотря  на её чрезвычайное богатство,  даёт мало примеров связи с  обрядовой жизнью греков. Прямая  и очевидная связь с обрядностью  проявляется главным образом  в мифах о божествах и полубожествах  - покровителях тайных культов:  Деметре и её дочери Коре (Персефоне) - покровительницах земледелия и покровительницах знаменитых Элевсинских мистерий; Дионисе, возглавлявшем посвящённые ему полутайные культы, а также всенародные праздники, великие и малые дионисии; об Орфее, легендарном поэте, певце, основателе и покровителе секты орфиков; о загадочных кабирах, чей тайный культ существовал на Самофракии; о столь же загадочных куретах, тельхинах, дактилях. Наконец, указание на связь мифа с обрядом можно видеть в рассказах о подвигах героев - Геракла, Тесея и др., где попутно упоминается об учреждении героем в память о его подвиге - Олимпийских, Истмийских, Немейских и др. игр (вначале они были не спортивными соревнованиями, а, видимо, обрядовыми действами).

      Отчётливые  следы взаимодействия обрядности  и мифологии обнаруживаются в  Ветхом завете. По исследованиям  ряда библеистов, особенно Ю. Велльгаузена, многие повествовательные эпизоды в Библии истолковываются как обоснование тех или иных древних обрядовых действий. Так, рассказ о принесении Авраамом своего единственного сына Исаака в жертву богу (в последний момент эта жертва была отменена, Исаак заменен "овном" - бараном; Быт. 22, 1-18) едва ли можно рассматривать как реминисценцию действительно существовавшего будто бы у евреев института человеческих жертвоприношений, скорее, это мифологическое обоснование ритуала посвящения богу "первородных" сыновей, - в свою очередь символической трансформации еще более древнего обычая инициации мальчиков. Не менее ярко отразилась тесная связь обряд - миф в обычае обрезания мальчиков. В книге Бытия введение этого древнего обычая, происхождение которого было давно забыто, объясняется прямым повелением бога Аврааму (Быт. 17, 10-11 и др.) и рассматривается как знак заключения народом "завета" (договора) с Яхве; обычай стал своего рода этноразличительным признаком.

      Мифологическое  обоснование получает в библейском  тексте также древний скотоводческий  обычай обрядового вкушения весной  ягнёнка; его установление связывается  с рассказом об освобождении  евреев от египетского рабства  (Исх. 12, 3-28). Повествование о законодательстве  Моисея, о его встречах с самим  богом на горе Синай (Исх. 3 и др.) есть не что иное, как мифологическое истолкование и кодификация древних (и более поздних) обрядовых предписаний и запретов, которым подчинялись еврейские племена частью ещё в кочевой период, частью в палестинскую эпоху. Говорить здесь об обратной зависимости едва ли есть основания.

      Древняя  обрядность, вероучение, отголоски  исторических событий в Новом  завете переплелись самым причудливым  образом. Всё же и в евангелиях  нетрудно обнаружить - даже и не впадая в односторонность мифологической школы - ряд мест, которые естественнее всего рассматривать, как мифологизацию тех или иных ритуалов. Так, рассказ о крещении Иисуса Христа Иоанном Крестителем, хотя и содержит в себе, быть может, отголоски конфликта и соперничества между двумя проповедниками (Иоанн - Иисус), но по существу есть некое мифологическое обоснование практики водяного обрядового очищения, существовавшей, видимо, с незапамятных времён у многих народов; рассказ о тайной вечери - опоэтизированное и драматизированное описание широко известного древнего обычая обрядового вкушения хлеба и вина; повествование о распятии Иисуса Христа, может быть, имеющее и историческую основу, есть по существу христианская интерпретация культа креста.

      Бесспорно,  можно привести немало примеров  и обратной зависимости: народных  и церковных обрядов, построенных  на мотивах евангельских повествований.  Такими "инсценировками" полны  календарные обряды и праздники  народов Европы. Здесь, наряду  с обычаями и обрядами чисто  местного, притом дохристианского  происхождения, есть немало и  таких, которые изображают в  лицах эпизоды евангельской истории:  таковы были прежде всего средневековые мистерии - инсценировки рождения Иисуса, - драматизация пасхального цикла - "страстей Христовых", начиная с обрядового употребления "пальм" или заменяющих их ветвей ивы или иных деревьев, относящихся к ритуалу "входа господня в Иерусалим", - и вплоть до торжественного празднования "воскресения Христова", с зажиганием огней, облачения в торжественные светлые ризы, взаимных поздравлений - "Христос воскресе", колокольного звона и пр. Но в большинстве случаев эти религиозные инсценировки уже потеряли или теряют характер строгого обряда, превращаясь в народное развлечение, а отчасти в официальную церковную литургику.

4. Связь мифов с практической жизнью.

2. Современное социальное мифотворчество.

Мифологическое сознание – специфическая форма общественного  сознания, которая продолжает существовать и на современном этапе развития человечества. Современный человек  воспринимает миф как повествование, совокупность фантастически изображающих действительность идей. Однако это  не жанр словесности, а определенное представление о мире, которое  часто предстает перед нами как  способ повествования или приобретает  характер специфических представлений.

Действительно, если для  древнейшей мифологии и мифологического  сознания характерно наивное очеловечивание окружающей природной среды, перенос  человеком на природные объекты  своих собственных свойств, приписывание им жизни, человеческих чувств, то в  современной мифологии объяснение сущности вещи и мира в целом сводится в основном к особым формам поиска ответа на вопрос об их месте и роли в функционировании социальной действительности. Современный феномен мифа сложен и противоречив, так как круг тем, сюжетов, охватываемых мифами, – вопросы реальной жизни, актуальных и злободневных проблем человека, культуры, политического устройства – затрагивает широчайший, «глобальный» круг коренных вопросов мироздания. Поэтому современный миф уже выступает не как сумма и даже система «наивных» рассказов древних, а как определенная форма мировоззрения, влекущая за собой определенный тип деятельности.

Особенности сегодняшнего социального  мифотворчества состоят в том, что они в отличие от мифов, которые объективно складывались в процессе жизнедеятельности человечества, создаются, конструируются искусственно, специально поддерживаются и распространяются. Причем они не имеют ничего общего с мечтой, с социальным идеалом – они призваны выполнить роль манипулирования, деформации, эгоистичных и сознательных заблуждений. Конечно, такая постановка вопроса не исключает и некоторого количества искренних заблуждений, но их число является исключением, а не правилом.

1.   Миф о коммунизме.

Одним из мифов прошлого века является миф о коммунизме. После революции большевики удержались у власти не только благодаря репрессиям. На штыках они бы долго не усидели, если бы не додумались создать свой религиозный культ. Центральной фигурой этого культа стал Ленин. «Образ Ленина еще при жизни пролетарского вождя стал обретать признаки сверхчеловека — божества с типичными чертами цикличности: мессианская цель — страдание за народ — победа, которая создает новую общность. Был создан квазирелигиозный культ Ленина как Бога Отца. Его преемник Сталин, подобно древнеегипетским фараонам, по должности унаследовал божественную природу Ленина, согласно формуле: «Сталин — Ленин сегодня».

Создав новый культ, большевики решили многие насущные проблемы своей  власти, прежде всего обеспечив ее легитимность. «Должность главы партии стала сакральной, объединив жреческоидеологические и властные земные функции. В России опять возродилась наместническая власть. Коммунистический вождь должен был восприниматься как наместник «нового Христа» — Ленина».

Коммунизм позаимствовал  многие атрибуты религии. «Священные писания» классиков марксизма-ленинизма не могли подвергаться сомнению. Их «учение» было объявлено единственно верным, вершиной человеческой мысли. Революционные  теории «классиков» стали догматами  новой веры. При Сталине удалось  создать достаточно цельный квазирелигиозный культ со своей системой мифов.

 Как в свое время  православие, коммунизм насаждался  в России «огнем и мечом». «Новый  человек» должен был безоговорочно  расстаться с прошлым, преодолеть  его «пережитки» и перейти  в новую веру. Те, кто не подчинялся  этим требованиям, объявлялись  «врагами» и подлежали уничтожению.

 Очередной «великий  перелом» произошел в СССР после XX съезда партии. Некоторые исследователи считают, что «закат в СССР социально-футуристической версии наместнической власти начался после XX съезда КПСС, поскольку с разоблачением культа Сталина разрушилась ее сакральная формула: Сталин — Ленин сегодня».

 Хрущев и впрямь  не обладал религиозным чугьем. Он был человеком сугубо земным, с конкретным складом мышления. Поэтому религиозная составляющая коммунистической идеологии от него ускользнула. Среди идеологических просчетов Хрущева публицист С.Кара-Мурза называет «приземление идеалов». При Хрущеве произошла «замена далекого образа справедливой и братской жизни в изобильной общине прагматическими критериями потребления, к тому же необоснованными («Догнать Америку по мясу и молоку»). Утопия была уничтожена ее недопустимым приближением («нынешнее поколение будет жить при коммунизме») и опошлением («коммунизм означает «бесплатный проезд в городском транспорте»)».

 Если мы сравним  хрущевские лозунги с величественной  риторикой Сталина, говорившего  о «царстве труда» на земле  (без уточнения, когда оно наступит), то разница бросается в глаза. Хрущев уловил, что люди устали от борьбы с «врагами», от «трудовых подвигов», войн и хотят нормальной жизни. Но при этом он сам находился в плену старых мифов, не понимая, в чем их сила. Сталин создавал мифы, а Хрущев был всего лишь их «потребителем». Поэтому он и «опошлил» советскую мифологию, пообещав коммунизм через 20 лет.

 Обещания Хрущева породили  огромные ожидания, которые стали  питательной средой для советского  мифа и позволили ему пережить  низвержение старого божества. Приземлив  коммунистический об­раз земного  рая, Хрущев создал идеологические  предпосылки для формирования  в СССР «потребительского общества».  Но советская экономика не  была настроена на удовлетворение  растущих потребностей людей.  Поэтому 70—80-е годы прошли  под знаком «дефицита», т.е. неудовлетворенных  потребностей. И когда в годы  «гласности» на политической  арене появились силы, которые  обещали в СССР западное изобилие  при условии перехода страны  к рынку и демократии, то эти  обещания легли на удобренную  почву. Инфляция ожиданий стала  инфляцией мифа. Последствия известны.

 В начале правления  Брежнева советский миф пытались  как-то спасти. «Миф еще не оправился  после разгрома «культа», но в  нем было слишком много жизненных  сил — он внутренне перестраивался, приспосабливался к изменившейся  ситуации. Тяжелейший удар стал  для него импульсом к развитию. Стала прорисовываться принципиально  новая концепция — чехи ее  назвали «социализм с человеческим  лицом», — подразумевавшая степень  политической и экономической  свободы, немыслимую не только  при Сталине, но и при Хрущеве.  Миф на удивление легко и  динамично вбирал в себя эти  новые представления. Людей охватывала  вера, что именно во имя такого  коммунизма была совершена революция,  именно этим путем завещал нам идти Ленин».

 Это была своего  рода коммунистическая Реформация, попытка очищения «истинной веры»  от «искажений». Сталин был  обвинен в отступничестве от  «заповедей Ленина». А вероотступник  заслуживает самой суровой кары, и сама память о нем должна  быть уничтожена. Пикантность ситуации  заключалась в том, что Сталина  противопоставляли мифологическому  Ленину, которого сам Сталин и  создал. Таким образом, мифологический  Ленин пережил своего создателя.  Что же касается самого Сталина,  то миф о нем был заменен  антимифом («гений» превратился в необразованного выскочку, «добрый царь» — в кровожадного деспота, «великий полководец» — в человека, руководившего военными операциями по глобусу, и т.д.). Благодаря этому пошатнувшаяся было вера в коммунизм обрела новую силу, но после «пражской весны» эйфория закончилась и начался «застой».

 Урон, нанесенный коммунистической  религии разоблачением «культа  личности», идеологи от КПСС  пытались компенсировать еще  большим обожествлением Ленина. Легитимность власти самого Брежнева  обеспечивалась сложившейся коммунистической  традицией. Наместником Бога-Ленина  Брежнев уже не признавался.  Веры в вождя, который приведет  народ к коммунизму, у людей  уже не было. Правда, власть требовала  лишь соблюдения религиозно-коммунистических  ритуалов и лояльности. Как это  ни парадоксально, но именно  в годы «застоя» произошло  постепенное освобождение от  советской мифологии. Магическое  мышление все больше уступало  место рациональному.

2.  Миф о культе личности.

Еще одним мифом последнего столетия является миф о культе личности Сталина.