Имя Мишеля Фуко (1926 – 1984)

Можно почти  с уверенностью утверждать, что реакция  на ту или иную культурную ситуацию, в условиях которой жил и писал Фуко, не была ни апологией действительности, ни бегством в сферу иррационального субъективного. Кажущаяся абстрактность построений Фуко оказывается трезвым и невероятно тщательным трудом учёного, сохраняющим действенный интеллектуальный критицизм.

Традиционному историческому описанию Фуко противопоставляет  новую историю, именуемую им «археологией». В целом, Фуко руководствуется следующим  принципом: всякая форма есть композиция отношений сил. Поиск поля возможностей того или иного дискурса, вещающего о себе в процессе полагания всей истории, ведётся археологическим способом, не похожим на привычный исторический или документальный. Философское мышление, пусть и причастное к истории, всегда являло собой метаисторическое мышление, процесс отрицания истории. Во многом, именно в силу этой отрицательности акт философского познания есть вечно настоящее, поэтому философия не может обращаться даже к собственной истории. Истина философии – процесс, который вновь и вновь перерождает и обосновывает себя. Философ не может сослаться на какую – то раз и  навсегда решённую проблему, так философия есть не собрание книг, она имеет место лишь в тех случаях, когда существует усилие философского мышления.

У критиков возникало множество ассоциаций, относящихся к слову «археология». Фуко отвечал на это, что учёные почти всегда ищут установления и трансформации, а не основания. Наперекор традиционному взгляду, что где – то за «словами» спрятаны сами «вещи», Фуко приводит и обосновывает понятие дискурса, проводя аналогию между ним и анализом, имеющим дело не с взаимоотношениями «слов» и «вещей» («языком» и «реальностью»), а с правилами, диктующими порядок существования объектов. Дискурсы подвергаются анализу не как совокупность законов, а как практики, всё время образующие объекты, о которых они говорят. Такие правила в подчинении правил образования, существования и сосуществования, систем функционирования и т.д. Фуко стремится к тому, чтобы дать определение отношениям, лежащим на поверхности дискурсов, сделать их видимыми. Этот принцип анализа впоследствии был назван им «правилом внешнего».

В последних  работах Фуко центральной темой  исследования становятся отношения  власти и знания, социального и  научного, определяющие, с его точки зрения, всю совокупность специфических возможностей культуры в каждый конкретный исторический период.

В этих текстах  философ трудится над разработкой  новой дисциплины – генеалогией  власти (прямая реминисценция из «генеалогии  морали» Ницше). Под генеалогией власти Фуко имеет в виду не просто элементарное переименование «археологии знания». Поиск оснований знания внутри него самого недостаточен: знание в каждую конкретную историческую эпоху устанавливается посредством определённой «социальной механики». Социально – психологическое восприятие мира «новых средних слоёв» на рубеже 60-70-х гг., подобно идеологии «новых левых», запомнилось очевидцам и современникам как взрыв, заставивший их переоценить многие привычные представления. Фуко, пытаясь понять эту «механику», начинает двигаться от теоретико – познавательной и историко – научной проблематики в сторону анализа социально – политических условий знания.  Фуко пытается актуализировать вопрос об ответственности перед миром и общестовм и стремится найти и продемонстрировать «очаги власти» везде – в семье, в больнице, в тюрьме.

Фуко отрицает возможность существования исключительно  негативной или чисто репрессивной власти, сами механизмы власти всегда позитивны и продуктивны. Знание не может быть равнодушным: знание – это и зло, и сила, он одушевлено переживаниями, страстями, инстинктами. Власть и знание неразделимы, власть порождает знание, а знание есть власть. Именно эти различные исторические типы взаимоотношений власти и знания и изучается Фуко в поздних его произведениях. На рубеже 21 века французская философия свидетельствует, что вопрос о смешении «власти слова» с социальной властью требует не легкомысленного, а серьёзного отношения, детального разбор. Фуко, анализируя  этот вопрос, встречается с проблемой  языка как орудия, объекта и результата механизмов власти. Не будет ошибкой предположить, что Фуко шёл к проблемам генеалогии власти через знакомую многим проблему языка.

Подход его  необычен. Оригинальность метода Фуко заключается, прежде всего, в том, что он, рассматривая те или иные идеи, ищет не только их конкретные основания, но и их общую исторически преходящую основу. Фуко понимает язык не в общепринятом лингвистическом смысле слова, а гораздо сложнее. Язык для него – метафора для обозначения самой возможности соизмерения и взаимопреобразования разнородных продуктов человеческой духовной культуры, общего механизма духовного производства. Язык – это своего рода лаборатория ресурсов культуры. Таким образом, становится совершенно очевидным единство истории и языка в эволюционирующей многосоставной концепции Фуко. «Язык» - ступень первоначального структурирования, из которого выходят и вступают в силу социально – культурные механизмы более высоких ступеней.

Фуко неоднозначен и разнолик. Существует Фуко – создатель «археологии знания» и Фуко – автор «генеалогии власти», а также Фуко – «эстетик существования». Переход от 2первого» ко 2второму2 Фуко может рассматриваться как дальнейшее развитие исследовательской позиции за счёт учёта дополнительной по отношению к языку «независимой переменной» – власти. Перемена к «третьему» Фуко требует возникновения нового, независимого взгляда, тесно связанного с представлениями о категории субъекта. Вероятнее всего, несмотря на все «мутации» при воссоздании неделимой концептуальной позиции Фуко целесообразно учитывать не только эволюционную, но и ретроспективную точку зрения. Многие исследователи охотно опираются на ряд текстов, вышедших в 1994 году, который включал в себя 360 статей и интервью Фуко. В них философ возвращается ко всему, что было им сделано, и, отвечая на односторонние в большинстве своём толкования своих прежних работ или на вопросы интервьюиров касательно основных мотивов и этапов своей деятельности, даёт формулировки, ставшие окончательной версией его самоопределения.

Сам Фуко подразумевал под своей позицией  образ мыслей и чувств, а также способ поведения, который одновременно выражает определённую принадлежность и представляет себя как задачу. Это то, что греки называли «этосом». Тот особенный «этос», который несло в себе Просвещение и который был унаследован и который был унаследован от него, является непрерывной критикой исторического бытия, и Фуко предлагает преобразовать критику, осуществляемую в форме необходимого ограничения, в, как он выражается, практическую критику. Подобная критика – не трансцендентальная (как у Канта), а генеалогическая по своей сути и археологическая в своём методе. Она стремится продлевать, насколько это в принципе возможно, не имеющий завершения «труд по достижению свободы».Конечно, такая историко – критическая позиция должна быть экспериментальной, и соответствующим образом «критическая  онтология самих себя» должна порвать со всеми проектами, претендующими на глобальный охват. Сам Фуко писал, что таким образом он бы охарактеризовал бы философский этос, внутренне присущий критической онтологии «нас самих» как историко – практическое испытание границ, которое возможно пересечь. «Критическая онтология нас самих» - это не теория и не доктрина, а именно определённый «этос», такая  форма философской жизни, в которой криттикк того, чем мы являемся, представляет собой исторический анализ пределов, нам установленных, и опыт их возможного преодоления.

«Позднему Фуко»  пришлось многое вытерпеть и достойно потрудиться во имя преодоления  превратного понимания его позиции, инспирированного, в значительной мере его собственными формулировками. По недвусмысленному заявлению самого мыслителя, действительная цель его работы состояла в создании истории различных способов субъективации человеческих существ в культуре, таким образом, субъект составлял общую тему его исследований. Фуко допускает, что он использовал недостаточно адекватные формулировки, вполне возможно создающие превратное впечатление, но при этом он выступал лишь против того, чтобы исходить из некоторой готовой, предустановленной теории субъекта (наподобие того, как это делалось в феноменологии и экзистенциализме), и, опираясь на неё, рассматривать, к примеру, вопрос о том, как та или иная форма познания становится возможной. Интерес Фуко состоял в выяснении того, как именно человек конституировался в качестве определённой исторической формы субъекта и посредством каких практик. Он отвергал определённую априорную теорию субъекта с той целью, чтобы быть в состоянии выполнить анализ отношений, которые могут иметь место между конституцией субъекта (или различными его формами) и «играми» истины. По убеждению Фуко, субъект – это не субстанция, а форма, которая имеет исторически изменчивую конституцию.

Выделение темы социально – исторической конституции субъективности в качестве лейтмотива мышления позволяет Фуко вполне отчетливым образом представить причудливую с первого взгляда траекторию своей исследовательской эволюции и заявить, что впечатление некоего «бунтарского» разрыва с философской традицией, возникающее от чтения его работ, является абсолютно поверхностным: археолого – генеалогический комплекс раскрывает формирование субъективности как поле политической борьбы, и именно в этой связи Фуко обращается к изучению феномена власти. Под словом «субъект» он подразумевает два смысла: субъект, находящийся в подчинении другого через контроль и зависимость, и субъект, привязанный к своей собственной идентичности через сознание или самопознание. И в том, и в другом случаях речь идёт о форме власти, которая порабощает и подчиняет.

Из посмертных публикаций становится ясно, что в  философии Фуко произошла переориентация в рассмотрении темы участия субъекта и «играх» истины: последние связываются  уже не с дисциплинарными практиками, а с практиками самоформирования субъекта, которые он называет аскетическими упражнениями «самости над собой». Согласно Делезу, Фуко преодолевает феноменологическую интенциональность и вместо классического субъекта у него «живёт, дышит, оживляется перистальтикой, складками – извилинами гигантское нутро, гигантский мозг, морская поверхность, ландшафт с подвижным рельефом».

«Археологический» анализ ориентировался на бессубъектный  статус «познавательного пространства», и эта форма истории не взывает  к субъекту, но раскрывает механизм формирования знаний, дискурсов, областей объектов и т.д. Таким образом, это попытка выйти из философии субъекта, к которому Фуко подходит как к изменчивой исторической и культурной реальности. Изучение форм восприятия, которые субъект создает по отношению к самому себе приводит Фуко к мысли о существовании техник себя (воздействие на своё тело, душу, мысли и поведение), используя которые индивид может сформировать себя в качестве субъекта.

Техники себя, которые  предписываются индивидам для фиксации их идентичности, становятся способом писать историю субъективности через установления и изменения в нашей культуре «отношений к себе». Пересмотр генеалогии субъекта западной цивилизации возможен при учёте техники подчинения, «техники себя» и их взаимодействия. Он предлагает перестроить все поле философствования, выстроив отношение между знанием, практиками, институтами («субъект», «субъективность» и «объективированные формы») и человеком, «формами субъективности» и «способами субъективации», то есть с наличными формами культуры, используя которые, сами люди превращают себя в субъект того или иного опыта. «Субъект» в качестве формы организации исторического опыта должен уступить поиску различных «стилей существования», критической работе мысли над самим собой.  «Поздний» Фуко ведёт речь именно об историчности трёх сфер опыта, он сводит оси генеалогии (ось истины в «Рождении клиники» и «Археологии знания», ось власти в «Надзирать и наказывать» и ось морали в «Истории сексуальности») в «онтологию настоящего».

Очевидно, тем не менее, некое противоречие в выводах Фуко. Последовательно лишая человека его социальных оболочек – слоя языка, слоя дискурсивности, слоя механизмов власти, он приходит к некому остатку, который побуждает к действию вопреки всяким разглагольствованиям и выводам. Эта проблема актуализирует взаимообусловленность социального и личностного в человеке, их нерастворимости друг в друге. Социальная обусловленность не отменяет возникновения в ней некоей новой размерности и причинности, несводимой к породившим её механизмам. Между полем социального и возникновением индивидуальности неизменной всегда остаётся сфера свободы.

Уже упомянутый Делез в 1986 году написал интересную работу о Фуко с одноимённым названием («Фуко»). В ней он акцентирует  внимание на том, что Фуко показал, что философские дискуссии ведутся относительно места и статуса субъекта в тех измерениях, которые кажутся не полностью, не до конца структурированными. Говоря о новаторстве «археологического» подхода философа, Делез пишет о противопоставленности этого подхода «формализации» и «интерпретации», которые смешивались в предшествующей традиции анализа смысла текстов. «Пропуски» и «разрывы» в высказываниях символизируют собой присутствие высказывания в пространстве рассеивания, где образуется его «семейство», в котором базовые слова, предложения и суждения исполняют свою функцию, и выбираются эти базовые слова, предложения и суждения не в соответствии с их структурой, не в соответствии с субъектом – автором, от которого они исходят, а именно в соответствии с выполняемой ими функцией.

Вывод Фуко заключается  в том, что объект знания составляют ранее уже определённые множества  или чёткое множество со своим  единичными точками, местами и функциями, которые и описывают само знание.

Дискурсивная  практика образует знание, не являясь ни обработанным наброском, ни побочным продуктом повседневной, привычной жизни, созданным наукой. Фуко, как считает Делез, смог преодолеть научно – поэтическую двойственность, обременявшую труды Башляра, а главное им несомненное достижение «Археологии знания» состоит в открытии и размежевывании новых сфер, «где и литературная форма, и научная теорема, и повседневная фраза, и шизофреническая бессмыслица, и многое другое являются в равной мере высказываниями, хотя и несравнимыми, несводимыми друг к другу и не обладающими дискурсивной эквивалентностью…И наука, и поэзия в равной степени являются знанием».

Суждение Булёза о разреженном мире Веберна приложимо, вероятно, и к Фуко (и к его  стилю): «он создал новое измерение, которое мы могли бы назвать диагональным измерением, чем-то вроде распределения точек, блоков или фигур уже не на плане, а в пространстве».