Генизис массового сознания

 Следует говорить о некоторой формальной структуре, которой, со всей опаской привлечь нежелательные коннотации, можно дать эпитет "трансцендентальная". Формальность ее состоит в том, что она перемалывает и в состоянии вобрать в себя любое содержание, организуя его определенным образом. Более того, она выступает своеобразным условием возможности полагания объективностей, выполняя тем самым конститутивную функцию. Перефразируя выражение Ж.Лакана, можно сказать, что миф есть операция структуры. Эта структура самодостаточна в том смысле, что реализует все основные функции культуры: задает стандарты поведения, обеспечивает эмоциональное переживание, дает описание мира и выступает, так сказать, руководством к действию. Поэтому, конечно, никаких привлечений со стороны религии, философии, науки или идеологии она не требует. Можно было бы сказать, что она в некотором смысле паразитирует на них, поскольку привлекает их сюжеты как исходный материал для конституирования. Оправданием выступает только то обстоятельство, что в условиях диктата иных культурных стандартов, мифологическое сознание утрачивает другие источники информации.

 Процедуру переописания мы можем считать в  данном контексте фундаментальной. Однако переописание не тождественно редукции, т.е. пресловутому упрощению мира. Именно так характеризовались представления массового человека в интеллектуальном дискурсе. Очевидно, что массовое сознание отождествляет государство с главой государства, "рыночные отношения" с обычным рынком и т.д. Но данное действие было бы действительно упрощением, если бы в основе лежало единство практик. Конечно, в случае революционной практики перенесение острия гнева на политического лидера вместо политической структуры было бы элементарной ошибкой. Но мифологическая практика совершенно иная. Интеллектуал, сталкиваясь с проблемами, решает их посредством преобразующего творческого действия, создавая воображением проект утопии и действуя в целях его реализации. Мифология, пользуясь словами Р.Барта, обращает историю в природу. Поэтому всякая проблема превращается в трудность, которая, однако, связывается с устройством самого мироздания и, следовательно, не подлежит преобразованию. Так устроен мир, что мерами он является хаосом, а мерами - порядком. Поэтому основной задачей видится сохранение и упрочение сферы сакрального как своеобразной "компенсации" за наличие профанного. Компенсация недаром взята в кавычки, поскольку в противном случае описание вошло бы в привычную колею истолкования поведения массового человека как бегства из мира реалий в мир иллюзий.

 К этому  заметим следующее. Речь идет о т.н. аморальности массового сознания, для  чего обычно ссылаются на восприятие фильмов, когда, например, симпатия зрителя  отдается гангстеру, а не полицейскому. Но критик при этом забывает одну простую  вещь. Мораль предполагает жизнь в цивилизациях, поскольку является реализацией нормативности. Мораль основана на подведении многообразия ситуаций под общий принцип, поэтому способность руководствоваться ею требует личностного начала. Но в мифологическом сознании нет личности. Его принцип - это существование от другого, от архетипа. В связи с этим нельзя говорить о массовом сознании как сознании конформистском. Последнее существует только там, где осознается или ощущается отказ от самости. Соответственно моральная норма мифологией никогда не понимается как собственно моральная. Она или переописывается посредством дробления на ряд определенных поступков, которые следует копировать, или просто игнорируется как сфера шумов. Но массовое сознание сознание вследствие этого отнюдь не становится антисоциальным явлением. Просто один тип культуры фактически вополощает тоталитарность, когда отождествляет себя с культурой как таковой. Мифология также задает стандарты поведения но путем структурирования на жесты порядка и жесты хаоса. Тот же гангстер не становится образцом для подражания в моральном смысле. Его поведение также дробится на элементы со всеми вытекающими отсюда последствиями. Можно сказать, что массовое сознание игнорирует не моральные ценности, а язык индустриальной цивилизации.

 Если  более конкретно говорить о стратегии  массового поведения как поведения  мифологического, то оно заключается  не в приверженности определенным содержательным ценностям, а в действии по постоянной проверке эффективности этих ценностей. Это достигается, прежде всего, амбивалентностью природы архетипического, когда образец выступает предельностью жеста, позы, одежды и т.д. Поэтому каждое архетипическое действие реализует этой предельностью как бы процедуру самопровокации или провокации через введение антипода, трикстера. Всякая негация подчеркивает культурный смысл деяния. Отсюда пристальный интерес массового сознания к т.н. скандальным подробностям жизни архетипизируемого персонажа. Они, с одной стороны, и создают мир сакрального, как отличного от профанного, а с другой стороны, этим же самопрофанируются. Сознание, реализуя такой интерес, постоянно проверяет себя: сохранилось ли при высмеивании почтение к содержанию архетипа, а значит, сохранилась ли стабильной культурная ситуация. Если нет, то содержание ценности уходит в небытие. Поэтому характеризовать такое поведение как поведение обывателя или проявление низкой культуры будет верхом непонимания. Наоборот, мы имеем дело с весьма гибкой культурной стратегией, позволяющей ценностям функционировать и обеспечивающей механизм их смены без разрушительных для самой культуры последствий.

 Данная  ситуация заставляет ставить вопрос о взаимоотношениях индустриальной цивилизации и массового или  мифологического, сознания. Очевидно, что имеет место смешение двух типов массовости, поэтому многие ее характеристики следует разнести по разным областям. Массовость как мифологичность существовала, существует и будет существовать всегда. Более того, такой тип человека всегда будет доминирующим. Самим идеалом общества как общества всеобщего потребления цивилизация идет к нему навстречу. Массовость в духе "одномерного общества" Г.Маркузе (если она вообще не есть плод фантазии) выступает силой, навязываемой членам общества. Следует сказать, что такая массовость наиболее враждебна мифологии, поскольку стремится нивелировать, формализовать, лишить чувственных, осязаемых, телесных границ мифологический космос. Поэтому не случайно индивиды жаждут пространственной и временной локализации, ибо этого требует структура мифа. Они стремятся одушевлять вещи, их окружающие, давая им имена, поскольку этим снимается ощущение чуждости и враждебности мира, и т.д.

 Протест такого массового сознания против омассовляющего воздействия цивилизации всегда провоцировал иллюзии интеллектуала, который стремился усмотреть в нем голос самости, свободы, творческой индивидуальности. Недаром одним из последних стереотипов становится призыв к индивидуализации потребления и критике центров влияния. Но мифологическое сознание с равной степенью выступает против попыток сделать из нее личность, так и против попыток смести телесные границы мифологического космоса. Естественно, что здесь нет никакой ситуации выбора в духе осознания двух возможностей и принятия решения, а налицо скорее констатация усиления хаоса, шумов и расшатывания порядка. Поэтому индивидуализация потребления (через компьютер, видеомагнитофон, ксерокс и т.д.), а значит фрагментация и создание субкультур, позволит только усилить мифологичность. Не случайно и дробление идет по признакам, воплощающим телесность, визуальность (пол, возраст, этнос и т.д.).

 И наконец  упрек, который может быть сделан если не содержанию, то методологии. Был  высказан призыв дать голос самому массовому человеку, но звучал, естественно, голос не его. Не идет ли тогда речь еще об одном проекте, внешнем для самой массовой культуры. Конечно это так. Массовое сознание пребывает в мифе и не нуждается в рефлексии и рассказывании историй о себе. В последнем нуждается исследователь, поскольку он выходит из мифа и смотрит на него со стороны с познавательными и практическими целями. Голос самой массовой культуры был бы полон шумов, эмоций и бессвязного бормотания особенно при предъявлении требования высказать свое мнение по животрепещущим вопросам. В лучшем случае он был бы требованием оставить ее в покое. На практическом уровне этот знает любой социолог, поэтому материал опросов, в частности, для него не список ответов, а совокупность знаков, требующих интерпретации. Поэтому данный призыв не следует трактовать в духе, например, М.Маклюэна или говорить о благотворной силе мифа как истока, к которому следует припасть. Действовать должна прагматика, т.е. процедуры интерпретации, позволившие бы выработать эффективные стратегии коммуникации с массовым сознанием. В качестве примера можно привести идеи Р.Рорти о механизме реализации солидарности. Важно подчеркнуть, что речь должна идти именно о взаимодействии, а не приобщении массового сознания к такому проекту и такими средствами, которые для него непосильны и грозят лишь дестабилизацией культуры в целом. Это обстоятельство, как представляется, и должно формировать новый образ массовой культуры.