Философское учение Аристотеля

Во втором труде  “Органона”, “Об истолковании”, речь идет уже не об отдельных словах, а о сложных выражениях,– это  не категории (“Сократ”, “человек”, “сидит”, “бежит” и т.д.), а высказывания или суждения, составленные из них  и выражающие истину или ложь (“Сократ  сидит”, “Человек бежит”, “Сократ  есть человек” и проч.). Высказывания классифицируются соответственно количеству (общие и частные) и качеству (утвердительные и отрицательные) на четыре вида: А – общеутвердительные (“Все S суть Р”), 1– частноутвердительные (“Некоторые S суть Р”), Е – общеотрицательные (“Ни одно S не есть Р”) и О – частноотрицательные (“Некоторые S не суть Р”). Отношения совместимости высказываний определяются логическим квадратом: 

Далее Аристотель рассматривает  модальности высказываний: возможность  и невозможность, случайность и  необходимость, также прослеживая, какие высказывания, выражающие их, совместимы, а какие нет. Взаимоотношения  высказываний (суждений) определяются правилами или законами мышления: это закон тождества (А есть А, т. е. понятие должно употребляться в рассуждении в одном определенном значении); закон исключения противоречия (А не есть не-А), и закон исключенного третьего (А или не-А, т. е. или А, или не-А истинно, “третьего не дано”). Иными словами, в суждении и умозаключении понятия (термины) и суждения (высказывания) не должны друг другу противоречить, истинность утвердительного суждения означает ложность его отрицания, и т. д. На этой основе строится учение о силлогизме. 

Силлогизм–“речь, в которой, если нечто предположено, то с необходимостью вытекает нечто, отличное от положенного в силу того, что положенное есть” (Арист.1 анал., 1, 24b). Так, из того, что все люди смертны и Сократ человек, вытекает, что Сократ смертен. Аристотель различает три фигуры силлогизма (четвертая была открыта позже), каждая из которых включает 16 модусов. Совершенными Аристотель считает силлогизмы первой фигуры, из модусов которой правильны лишь четыре. Силлогизмы второй и третьей фигур “несовершенны”, поскольку дают частный, а не общий вывод3. Смысл силлогизма состоит в том, что в нем два крайних термина (S и Р) соединяются через посредство третьего, среднего (М), общего обеим посылкам. Отсутствие такого общего термина или употребление его в разных значениях, ведущее к “учетверению термина”, разрушает силлогизм. Силлогизм подчинен правилу, называемому dictum de omni et nullo: все, что утверждается о целом роде или виде, утверждается также и о любом понятии, подчиненном этому роду или виду, а все, что о них отрицается, отрицается и о нем.Последний есть по существу метод раскрытия имплицитного содержания уже готового знания: вывод содержится в посылке. Поэтому силлогизм нельзя отождествить с доказательством вообще. Уже сам Аристотель знает непосредственное умозаключение: из того, что некоторые политики-лгуны, следует, что некоторые лгуны -- политики. Он пишет о “диалектическом силлогизме”, видя в нем “способ, при помощи которого мы в состоянии будем из правдоподобного делать заключения о всякой предполагаемой проблеме и не впадать в противоречие, когда мы сами отстаиваем какое-нибудь положение” (Топ,, I, 1, 100b). 

Проблема “диалектического”  метода поставлена Аристотелем в  “Топике”,– произведении, где он анализирует “топы” (topos, мн. ч. topoi), т. е. общие приемы мышления, используемые в диалоге, способствующем достижению истины. В “Топике” рассматривается свыше 300 “топов”, и потому ей отводилась роль как бы склада вспомогательных средств аргументации, которые следует иметь под рукою для.использования в споре. На деле же Стагирит, анализируя структуру платоновских диалогов и формулируя “топы”, разрабатывает метод движения познания к истине, причем с использованием не только необходимых, но и вероятных (только правдоподобных) положений. “Топика” учит восходить от “правдоподобного” к “истинным и первым” положениям, которые “достоверны не через другие [положения], а через самих себя” (Топ., I, 1, 100b). Этому и служит использование “топов” различного вида. Так, “топы, касающиеся многозначности слов”, ведут к истине, если слова совместимы, к заблуждению -- если они не совместимы, а именно медицину, например, можно определить и как знание о здоровье (соответственно ее цели), и как знание о надлежащем образе жизни (соответственно средствам, применяемым для этой цели). Использование же слова “лук” одновременно в значении “овощ” и “оружие” приведет к заблуждению. 

Наряду с использованием отдельных “топов”, Стагирит разрабатывает и их систему, показывая, что диалог должен заключать в себе следующие компоненты: 1) постановку проблемы; 2) средства правильного построения умозаключения, такие как правила принятия положения, разбора значения каждого имени, нахождения различий и сходств; 3) правила построения умозаключения – индуктивного или дедуктивного; 4) стратегию задавания вопросов и 5) стратегию ответов на вопросы4. 

Итак, “диалектический” (диалогический) метод рассматривается  Аристотелем как путь к “началам”. Однако это, как и вся логика Аристотеля, есть по существу учение о доказательстве, осуществляемом посредством сведения к общим принципам или выведения  из них. Откуда же берутся сами эти  общие принципы отдельных наук или  знания вообще? Иными словами, может  ли существовать логика открытия? Нет, не может! Даже индукция (наведение -- epagoge) рассматривается Стагиритом лишь как доказательство общего тезиса, исходящее из частного: это силлогизм особого рода, в котором большая посылка (общее) подтверждается, исходя из малой (малых). Так, если в силлогизме собственно доказывается, что Сократ смертен на основе того, что смертен человек вообще, то в индукции смертность человека (людей) выводится из смертности Сократа, Платона, Калликла и т.д. Но ведь подлинного вывода здесь нет – мы не можем перечислить всех людей и зафиксировать, что все они смертны, ибо для этого надо зафиксировать и нашу собственную смерть. Поэтому перед нами только подтверждение общего тезиса. Лишь индукция через простое перечисление, когда фиксируется, что все предметы данного вида обладают некоторым свойством и каждый из них им обладает, дает достоверное общее знание. 

А следовательно, отыскание общих начал–дело не логики, а “первой философии” (метафизики). Оно состоит в усмотрении умом, в умозрительном постижении сущности вещей, их “формы” и “сути бытия”. 

Логика Аристотеля завершается анализом логических ошибок, сознательно или бессознательно совершаемых людьми. В своем последнем  логическом трактате “О софистических  опровержениях”, который иногда рассматривается.как последняя (девятая) книга “Топики”, он показывает, что все логические ошибки суть не что иное, как погрешности в силлогизме. Они, в свою очередь, разделяются на языковые ошибки (двусмысленность слов – омонимия или выражений -- амфиболия; неправильность соединения или разделения мыслей, ошибки в ударениях и подстановка одной грамматической формы вместо другой) и ошибки внеязыковые (собственно логические: подмена сущности случайным признаком, смешение абсолютного и относительного, незнание сущности доказательства, предвосхищение основания, предположение причины в том, что не может ею быть, и соединение многих вопросов в один). 

Такова классическая, выработанная в педагогических целях  система аристотелевской логики. Она оправдана, поскольку логике в течение двух тысячелетий отводилась главным образом роль учебной  дисциплины. Последние исследования по истории логики подводят к выводу, что путь исследования логических вопросов был противоположен пути изложения. Исследование начинается с реальной практики диалогического мышления, с  платоновского диалога (“Топика”), отсюда переход к абстрактным  формам умозаключения (“Аналитики”), и лишь затем идет теория суждения или высказывания (“Об истолковании”) и учение о терминах или понятиях (“Категории”)5. С этой точки зрения становится понятно, почему “Категории”  могут рассматриваться и рассматривались  как последний трактат логики и первый – “метафизики”6. Исследованные  там понятия действительно стоят  ближе к тем “причинам и  являются предметом “первой философии”. 

ПЕРВАЯ ФИЛОСОФИЯ. 

УЧЕНИЕ О ПРИЧИНАХ И НАЧАЛАХ БЫТИЯ И ЗНАНИЯ 

Первая философия, которая “имеет своим предметом  первые начала и причины” (Арист. Мет., I, 1, 981 b), изложена в сочинении, получившем название “Метафизика”. Слово это возникло случайно – из того, что в собрании Андроника Родосского это сочинение следовало “за физикой” (meta ta physika). Однако с течением времени за этим словом закрепился особый смысл: учение о “заприродных”, сверхчувственных принципах бытия, не раскрываемых еще “физикой”, имеющей дело с этими принципами в той форме, как они проявляются в чувственных вещах, и их движении. Сопоставляя первую философию с другими дисциплинами, Аристотель писал, что “естествоиспытатель (physikos – физик) занимается всем тем, что составляет деятельности и состояния такого-то тела и такой-то материи... [Свойства же], неотделимые от тела, но, с другой стороны, поскольку они не являются состояниями определенного тела и [берутся] в абстракции, [изучает] математик; поскольку же они отделены [от всего телесного, их изучает] метафизик (protos philosophos)” (О душе, 1, 1, 403b). Отсюда видно, что Стагирит рассматривает первую философию как учение не об отдельных от вещей началах вроде идей Платона, но абстрагирует эти начала от существующих вещей, вне и без которых сами начала не существуют. Причем это даже более высокая степень абстракции, чем в математике. 

“Метафизика” в  принятой традицией форме7 начинается с определения первой философии (“мудрости”) и далее развертывается в ходе критики предшествующих философов. Исследование и критика учений прошлого имеет для него служебное назначение, подводя к собственной его концепции, предварительно ее обосновывая. Так, Аристотель пишет, что если “первые философы” считали началом всех вещей материю, то Анаксагор вводит разум в качестве причины “благоустройства мира и всего мирового порядка” (Мет,, I, 3, 984 b). А следовательно, Анаксагор и Эмпедокл с его Любовью и Враждою вводят в философию “действующую причину”. Пифагорейцы добавляют к этому утверждение, что ограниченное, неограниченное и единое, т. е. компоненты числа, являются не свойствами физических реальностей, но их сущностью, “вследствие чего число и составляло [у них] сущность всех вещей” (там же, 5, 9872). Таким образом, возникает понятие такого начала (причины), как “сущность и суть бытия”. Наконец, Платон признал, что “нельзя дать общего определения для какой-нибудь из чувственных вещей, поскольку вещи эти постоянно меняются. Идя указанным путем, он подобные реальности (выражающие общее.–А. Б.) назвал идеями, а что касается чувственных вещей, то о них речь всегда идет отдельно от идей, но в соответствии с ними, ибо все множество вещей существует в силу приобщения к одноименным [сущностям]” (там же, 6, 987 b). Тем самым окончательно формируется понимание формальной и целевой причин. Но именно здесь Аристотель радикально разошелся с Платоном. Его критика теории идей – впрочем, это в какой-то мере и самокритика бывшего платоника – суммарно изложена в 4 и.5 главах XIII книги “Метафизики”, хотя затрагивается и в других местах этого труда. 

Возражения Аристотеля Платону таковы. (1) Приписывая всем вещам одноименные идеи, платоник удваивает мир, как будто думая, будто большее число сущностей  легче познать, чем меньшее. (2) Ни один из способов доказательства существования  идей не достигает своей цели. (3) “Третий человек”: связь предмета и идеи требует “посредника”. Так, между человеком вообще и отдельным  человеком, Платоном, должен существовать еще один “человек”, скажем, “грек”. Но в таком случае Между человеком вообще и 'греком должен существовать еще один “человек”, допустим, “белый человек”, и т. д. до бесконечности. (4) Идеи провозглашаются причинами, но не могут ими быть, так как неподвижные идеи не могут быть причиною движения. (5) Платон не выяснил, что означает “причастность” вещей идеям, – это “пустые слова и поэтические метафоры”. Наконец, (6) вообще невозможно, “чтобы врозь находились сущность и то, сущностью чего она является” (Мет., XIII, 5, 1079b). Аналогичные возражения направляет Стагирит против пифагорейских представлений о математических объектах, якобы существующих отдельно от вещей. Эти объекты на деле “не являются сущностями в большей мере, нежели тела, и... они по бытию не предшествуют чувственным вещам, но только логически” (там же, XIII, 2, 1077b).