Философия Гетте

Учитель. Значит, одна и та же правильность у всего.

Ученик. Должен признать, что это так.

Учитель. [Скажем об этом более подробно]: если в тех вещах, которые должны иметь правильность, правильности нет иначе как тогда, когда они существуют согласно должному, и только это и означает для них «быть правильными», — то, вполне очевидно, что у всех у них одна правильность.

Ученик. Без сомнения.

Учитель. Значит, у всех у них одна истина.

Ученик. И это невозможно отрицать. Но все-таки поясни мне, почему мы говорим об истине той или этой вещи как бы для того, чтобы выделить различия истин, если истины не воспринимают никакого расхождения [которое есть в вещах] от самих вещей? Ведь многие вряд ли согласятся с тем, что нет никакого различия между истиной воли и так называемой истиной действия или чего-нибудь другого?

Учитель. Не в собственном смысле говорится [об истине] этой или той вещи — ибо она имеет свое бытие не в самих вещах, в которых говорят, что она есть, и не из них, и не через них. Но когда сами вещи существуют согласно ей, ибо она всегда наличествует в тех [вещах], которые суть так, как должно им быть, — тогда говорится об «истине той или этой вещи»: например, об истине действия, воли. Это подобно тому, как говорится о «времени той или этой вещи», хотя одно и то же время у всех вещей, которые вместе существуют в одно и то же время, и если бы не было той или этой вещи, время ничуть не меньше было бы тем же самым. Ведь не потому говорится «время той или этой вещи», что время есть в самих вещах, но потому, что они суть во времени. И как время, рассмотренное само по себе, не называется временем чего-то, но когда мы рассматриваем вещи, в. нем находящиеся, то говорим «время той или этой вещи»; так высшая истина, сама по себе существующая (per se subsistens) не принадлежит никакой вещи, но когда некоторая вещь существует согласно ей, то говорится о «ее истине» или «ее правильности».

Четыре ступени  пламенной любви1

Я поражен любовью (charitas). Любовь толкает меня говорить о любви. С радостью я отдаюсь в рабство любви, потому что оно сладостно, и очень утешительно говорить о любви. Вот я вижу  людей, раненных ею, другие связаны, иные томятся, истаивают  и все — от любви. Любовь ранит, вяжет, делает человека больным, иссушает его. Сила этих воздействий не поражает ли? Именно   таковы эти четыре фазы пламенной любви, какие нам следует рассмотреть...

Но вернемся к той ступени любви, о которой мы сказали  сначала: любовь, которая ранит. Не чувствуете ли вы иной раз, как  если бы были ранены в сердце, когда стрела этой любви пронзает

дух человека, ранит его  волю, так что он не может никак сдержать или скрыть свое пламенное желание? Он сгорает желанием,  возбужден и дышит тяжело, глубоко скорбит и испускает вздохи. 

Таковы верные знаки некой  душевной раны: бледное и поблекшее лицо, скорбь и воздыхания. Но эта ступень дает некоторую  передышку, учитывает некоторое беспокойство за необходимые дела.

Как больные в лихорадке, души, смущенные этой болезнью, иной раз горят более горячо, потом принимаются за свои дела и  находят некоторое облегчение. После короткой передышки,  вспыхивают снова — и случается жар еще более сильный. Этот жар  достигает души и сжигает еще более сильно. Так, лихорадка любви, часто ослабевая, но всегда возвращаясь в более острой форме, 

постепенно изматывает душу, поглощает ее, связывает полностью  так, что не может она отделаться от этого или думать о чем-то другом. Таким образом, она переходит с первой на вторую  ступень.

Мы сказали, что на первой ступени любовь ранит, на  второй — опутывает цепями. Душа является, без сомнения,  опутанной, когда не может забыть объект своей любви или думать о чем-то другом. Что бы ни делала или говорила, всегда думает об этом в своем разуме, постоянно оживляет в памяти. Видит  любовь во сне, когда спит, и, когда проснется, думает о ней  постоянно. Легко, я полагаю, понять, как эта ступень не позволяет разуму человека оставаться спокойным ни на один час, и превосходит предыдущую, потому что быть раненным легче, чем быть  опутанным цепями...

Любовь восходит на третью ступень страсти, когда  исключается всякая другая любовь, когда [она] не любит никого другого, кроме одного или ради любви одного. На этой третьей ступени пламенной любви ничего не может дать утешение [душе], кроме нее, и ничто неизвестно, кроме нее. Душа любит только одно и трепещет от этого, жаждет этого, желает это, прилепляется к  нему, воздыхает по нему, воспламеняется им, получает  отдохновение в нем. В нем только возрождена и удовлетворена... На первой ступени любовь ранит чувства, на второй —  связывает мысли, на третьей — препятствует всякому действию. Весь  человек в этом, и что больше ему иметь? Следовательно, если весь  человек захвачен, что иное может с ним случиться? Если эта сила любви преобладает, если эта интенсивность любви вбирает все, что можно прибавить еще?..

Поэтому четвертая ступень пламенной любви именно та, в которой ничто из собственного ничтожества не может удовлетворить желание сгорающей души. Эта ступень, поскольку она выходит за пределы человеческих возможностей, отлична от других и не  ограничена в своем росте, ибо всегда находится, что желать. Что бы она ни делала, и что бы ни случилось — это не удовлетворит  пламенного желания души...

Что, спрашиваю я себя, могло бы пронзить сердце человека  более глубоко, распять еще более жестоко, потрясти его сильнее? Итак, вот четыре ступени пламенной любви, какие мы отметили выше. Первые признаки ее наступления появляются, когда душа не может противостоять своим желаниям, вторая ступень — когда не  может забыть их, третья, — когда ничто иное не может понравиться ей, четвертая и последняя, — когда даже эта любовь не может  удовлетворить ее. На первой — любовь невыносима, на второй — неотступна, на третьей — исключительна, на четвертой — неутолима. Любовь  невыносима, когда она не уступает никакому другому чувству;  неотступна, когда не покидает память; исключительна, когда не имеет  никакого друга; неутолима, когда не может быть удовлетворена. Хотя можно находить свои особенности в каждой ступени, нам следует

прежде всего отметить превосходство любви в первой ступени, ее пылкость во второй, ее натиск в третьей, ее невероятное величие  в четвертой, — потому что, сколь превосходна любовь, которая не 

позволяет разуму оставаться спокойным; сколько силы в той  любви,  которая силой изгоняет всякий другой вид [чувств]; сколь несравненно рвение, которое не удовлетворяется ничем другим!

На первой ступени Бог  бывает любим сердцем, душой и духом, но не вполне; на второй — Его любят всем сердцем, на третьей — всей душой; на четвертой — со всей силой. Любовь, которая происходит из сердца, является освобождающей; любовь души является  любовью, которая изливается из чувства; освобождение принадлежит сердцу, но желание принадлежит душе... Любить сердцем — значит любить с рассуждением и освобождением; любить душой — значит  любить через желание чувства. Первое — с усилием, второе — с  легкостью; любить своим сердцем, своей душой и всеми силами — значит концентрировать все свои усилия, желания и силы на этом  единственном предмете...

Пойдем глубже, и скажем более открыто: на первой ступени  душа жаждет Бога, на второй — она жаждет идти к Богу, на  третьей — жаждет быть в Боге, на четвертой — она жаждет  соответствовать Богу. Она жаждет Бога, когда желает испытать внутреннюю сладость, которая пьянит разум человека с того момента, когда [душа] начинает ощущать и видеть, сколь благ Господь. Она  жаждет идти к Богу, когда желает быть вознесенной из себя в милость созерцания, чтобы видеть Господа во всей его красоте, и она может сказать потом вполне правдиво: «Я видела Господа лицом к лицу и осталась жива». Она жаждет быть в Боге, потому что в экстазе, выйдя из себя, желала бы полностью перейти в Бога, совсем  забыться, иметь возможность сказать: «В теле или не в теле, я не знаю»1. Она жаждет соответствия Богу, по его собственной воле, — я не хочу сказать и не ссылаюсь только на материальные дела,  но еще и на духовные предметы, — душа ничего не сохраняет в своей воле, но вверяет все дела Богу, и тогда не думая совсем о себе  самой, а о делах Христа, может сказать: «Я пришла творить не мою волю, но волю Того, Кто меня послал». В первой ступени Бог  входит в душу, и она приходит в себя. Во второй — она поднимается  над собой и возвышена до Бога. В третьей — душа вознесена к Богу, и совсем перешла в Него. В четвертой — душа выходит, чтобы услужить Богу, и опускается в собственную глубину. В первой — входит в себя самое; во второй — исходит из себя. В первой —  воссоединяет свою собственную жизнь, в третьей — достигает Бога. В первой — выходит из себя; в четвертой — пронизывает своего

1 Ср. с том же местом в русском переводе: «Знаю человека во Христе,  который назад тому четырнадцать лет, — в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает, — восхищен был до третьего неба» ближнего. В первой — идет с размышлением, во второй —  восходит с созерцанием. В третьей — повержена в радости, [и, наконец], исходит в сострадании.

В первой ступени духовное чувство более сладостное, чем мед входит в нее, и опьяняет ее радость, так что мед и молоко на ее  языке и губы ее высасывают соты... Это есть первое утешение, какое

получают те, кто отказались от мира, укрепляется в добрых  намерениях...

В этом состоянии Господь часто посещает жаждущую и  изголодавшуюся душу, часто переполняет ее внутренним наслаждением, и опьяняет сладостью своего духа. В этом состоянии Господь часто

спускается с неба и  посещает тех, кто пребывает во мраке и под сенью смерти. Часто слава Господня переполняет Ковчег Завета. Все- таки Он открывает Свое присутствие, не являя Своего лика.  Насыщает Своей сладостью, но не показывает Свою красоту. Чувствуется Его внимание [к душе], но не распознаются [душой] Его черты. Еще теперь и тучи, и тьма Его окружают, и трон Его находится на столпе облачном. Сладостно и спасительно то, что чувствуется, но  совершенно затемнено то, что видно, потому что Он не появляется еще в свете, хотя и виден в огне. Огонь есть то, что скорее горит, чем  светит. Он воспламеняет волю, но не освящает разум, воспламеняет  желание, но не освещает дух. В этом состоянии душа может чувствовать, что любима, но не может видеть это, а если видит то, как если бы видела это во тьме... Следовательно, когда душа идет к милости созерцания с  великим усилием и пламенным желанием, она приближается ко второй

ступени любви, где удостаивается наблюдать через божественное откровение то, что глаз не может видеть, ухо слышать, и не войдет в сердце человека, так что можно сказать: «Но, нам открыл это Бог

в духе Своем». Не заслужил ли эту милость тот, кто видел ангелов, поднимающихся и опускающихся по лестнице, и Бога ее? Поэтому написано^ «Я видел Господа лицом к лицу и остался жив»... Каково же будет счастье ведения, если такое наслаждение дает одно только воспоминание его? Поэтому появление божественного света в этом состоянии и изумление откровением, которое здесь берет начало, единство их вечной памяти связывает нерасторжимо душу, так что не может она забыть счастья своего видения. И, как на предшествующей ступени, сладость, которую она испытывает, утоляет душу и переходит в чувства, таким образом на этой  ступени сияние, какое она созерцает, связывает мысли, так что душа не может ни забыть, ни думать о другом. На этой второй ступени, как уже сказано, в небесах небес тот свет недоступный может быть  виден, но не достигнут, потому что если бы мог быть достигнут, не был бы он недоступным... Поэтому наступает третья ступень любви, когда разум человека восхищен в пучину божественного света, точно так, как душа, забыв о своем внешнем и совсем не замечая себя самое, полностью переходит к своему Богу и исполняет то, что написано: «Так, даже те, кто не верят, будут пребывать у Господа Бога». В этом  состоянии душа полностью порабощена, безумие телесных желаний  глубоко спит, и тишина царствует на небе, так сказать, около  получаса. В этом состоянии, в котором душа совлечена от себя, восхищена за завесу в тайную тайных, когда окружена со всех сторон огнем  божественной любви, взволнована до самых глубин, вся  воспламенена, тогда она полностью обнажается и облачается в божественную жизнь, и, будучи совершенно подобной красоте, которую она созерцала, полностью переходит к [горней] славе... Как только она допущена во внутреннюю тайну чуда Божия, через величину своего восхищения и обилие радости, она совсем

растворена в себе, или, лучше в том, Кто говорит. Она начинает слышать слова, какие не дано произносить человеку, и начинает понимать тайные дела Божий. В этом состоянии тот, кто прилепится к Господу, становится одним духом с Ним. В этом  состоянии душа, как мы уже сказали, полностью расплавлена в том,  кого любит, и теряет она [свою отдельную] ценность... Когда в таком вот виде, душа была востребована для божественного огня,  услаждена до самой своей глубины, и полностью опустошена, нет никакого недостатка, исключая то, что ей должно быть показано, что есть воля обожаемого и совершенного Бога, и, даже форма  совершенной добродетели, какой (ей) следует соответствовать.  Точно так, как те, кто работают с металлом, когда металл расплавлен

и готов к заливке, они  берут какую-нибудь форму, и в  соответствии со своей волей делают чашу желаемой формы. Душа,  приведенная к этой ступени, приуготовлена к порядкам божественной воли. В реальности она приспосабливается добровольно ко  всякому призыву Божию, и уподобляет свою волю воле Божией. Как расплавленный металл легко бежит, куда есть открытое место, так душа свободно смиряет себя через бытие, и в таком виде  свободно входит во все дела смирения, в соответствии с порядком  божественного Провидения. В этом состоянии душа чувствует, что ей дан образец для подражания — Христос, как по слову: «Будут в вас те же чувствования, что были во Христе Иисусе, который, будучи божественной природы, не посчитал особенным  сокровищем свое равенство с Богом, но отрекся от себя, приняв состояние раба и став подобным людям; явившись человеком, смирил себя самого, уничтожаясь до смерти, и смерти на кресте». Это и есть образ смирения Христа, которому должен соответствовать  всякий человек, кто желает достигнуть ступени самой высокой  совершенной любви, потому что самая великая любовь не требует

от человека ничего иного, кроме как отдать жизнь за друзей  своих. Те, кто способны отдать свою жизнь за своих друзей,  достигнут самой высокой вершины любви, и уже поставлены на четвертую ступень любви... Поэтому, на третьей ступени — душа  прославлена; на четвертой — смирена во имя любви Божией. На  третьей — уподоблена божественному свету; на четвертой —  уподоблена смирению Христову. Хотя, на третьей будет она в некотором смысле, почти подобной Богу, тем не менее, на четвертой, —  начинает она умирать для самой себя, отдавая себя в образ раба, и уже

выглядит по-человечески. На третьей, — она, так сказать,  начинает умирать в Боге; на четвертой — возрождаться во Христе... Сколь необычно и поразительно: чем больше уповает она на Бога, чем больше уничижается во имя Божие; чем больше  восстает в смелости, тем больше уничижается в смирении. На самом  деле, как предел, к которому восходит она с упованием — выше  человека, так, точка, к которой она нисходит в терпении — у человека.