Аналитическая философия

      Если  исходить из того, что под поверхностью повседневного языка скрывается логическая форма универсального языка, которая делает возможным интерсубъективно значимое отражение всех фактов в предложениях, то больше не возникает характерной проблемы сообщаемости частных значимых содержаний и объективного значения опыта. Теперь личный опыт и сообщения об опыте просто не имеют больше ничего общего с конституцией значения слова, наличествующего в системе языка, как некая «субстанция» мира. А поскольку теперь форма языка и мира априори идентична для всех, то в этом случае проблема солипсизма решается, поскольку каждый пользующийся языком сталкивается с одним и тем же описываемым в языке миром. Коммуникация в таком случае превращается в кодирование, передачу и декодирование сообщений об отстоянии вещей в том виде, в котором они благодаря априорно идентичной для всех структуре языка могут быть представлены в предложениях. Это означает, что интерсубъективно передаваемый смысл относится только к структуре предложений дел, которая априорно соответствует структуре языковой системы. Содержательная интерпретация сообщений, напротив, остается частным делом, никак не связанным с конституцией языка.

      «Трактат» содержит набросок механистического объяснения выражения мысли в естественном языке. Витгенштейн утверждал, что  человек обладает способностью строить языки, позволяющие выразить любой смысл и в то же время отмечал, что молчаливо принимаемые соглашения, служащие пониманию повседневного языка, чрезмерно сложны. Исходя из подобных пассажей, существует как конвенционалистская, так и менталистская интерпретация «Трактата».

      Согласно  менталистской интерпретации, мысли есть ментальные структуры, которые детерминируют значения предложений. При конвенционалистской интерпретации концепция мышления, представленная в «Трактате», сближается с концепцией значения как употребления.

      Сторонники  менталистской интерпретации утверждают, что в объяснении значений мысли играют существенную роль состояний, которые внутренне, не конвенционально, связаны с миром. Защитники конвенционалистской интерпретации полагают, что отношения между символами и реальностью, согласно «Трактату», зависят только от природы символов. Подтверждение этому ищут в словах Витгенштейна: «Значение языка не должно играть какую-либо роль в логическом синтаксисе; возможность его построения не требует обращения к значению языка, предполагается лишь описание выражений»¹¹.

      Этот  пассаж не касается семантики, он говорит  только о синтаксической структуре, которой должен обладать знак для  того, чтобы иметь возможность  выражать смысл. Витгенштейн не утверждал, что именно конвенции, а не мысли детерминируют значения знаков. Он пытался объяснить конвенциальную связь между мыслями и фактами, обращаясь к понятию картины особого рода.

      Понятие внутреннего в трактатовской  концепции не следует ассоциировать с идее приватности, оно связано с построением механистической модели языка и с проблемой того, как язык относится к действительности.

      Высказав  общую идею «образной»  сущности языка, Витгенштейн анализирует различные классы предложений. Логические истины суть тавтологии, они истинны при любом положении дел, тогда как логически противоречивые утверждения ложны при всех положениях дел. Все логические предложения показывают логическую структуру мира.

      Там, где человек сталкивается с исследованием  каких-то скрытых глубин и с попытками выразить результаты этих исследований в предложениях и теориях, – там  человек в действительности сталкивается всего лишь с ошибочным представлением о работе языка и со злоупотреблениями языковыми предложениями. Потому-то философия и есть критика языка.

      Витгенштейн говорил, что «существует не высказываемое». Проблема мистического ставиться в «Трактате» как онтологическая проблема. Однако мистическое Витгенштейна не является простой метафорой для внешних границ языка, поскольку трактовская концепция логики существенно связана с концепцией мистического, более того, делает ее необходимой. Все, что происходит в универсуме «Трактата», безлично, поскольку в показываемой в нем картине мира нет «Я», нет субъекта. Его не видно, как не видно глаза в поле зрения. Философское же «Я» – это не человек, не человеческое тело, а метафизический субъект, являющийся не частью, а пределом мира.

      Философский субъект является границей мира и  языка в том смысле, что этот мир – это его мир, субъект  придал ему структуру и определенность. Все то, что находиться в мире, в силу этого является просто фактом. Все факты равноценны. Нет фактов более или менее глубоких, более или менее ценных. Поэтому и «смысл» мира должен лежать вне его. От такого мира нечего ждать, в нем не на что надеяться, и субъекту остается только занять достойную этическую позицию.

      Этическое не связывается философом ни с  системой норм и правил, ни с наказаниями  за их неисполнение. Этическое –  это нечто такое. Что несет  награду в себе самом. Этическое не может быть высказано в предложениях, потому что нет предложений, высказывающих нечто более высокое, нежели остальные предложения. Кроме того, Витгенштейн утверждал, что «этика трансцендентальна». Эстетика же понимается как определенный способ видения, созерцания. Этическая установка тогда также состоит в установке на в высшей степени незаинтересованное созерцание мира. Высшей ценностью при этом является сам факт того, что мир существует. Именно это вызывает высшее философское изумление. «Созерцание мира с точки зрения вечности есть созерцание его как ограниченного целого. Чувство мира как ограниченного целого есть мистическое»¹². Однако это чувство и созерцание невыразимы. Об этом нельзя говорить, ибо невозможно говорить осмысленно.

      Тот, кто понял мысль автора «Трактата», должен понять и бессмысленность всех выражений, с помощью которых он ее передает. «Итак, – замечает З.А. Сокулер, – оказывается, что Витгенштейн не строит в «Трактате» никаких концепций языка как образа реальности. Он сам предупреждает, что все эти утверждения бессмысленны… Почему Витгенштейн не разъяснил, что является простым объектом? Почему у него нет развернутого обоснования тезиса об образной природе языка? Потому что все рассуждения «Трактата» – это только ступеньки лестницы, ведущей к… чему? Созерцанию мира как целого? Мистическому переживанию существования мира, которое снимает вопрос о смысле жизни? О чем нельзя говорить, о том надлежит молчать. Сумевший понять должен, как утверждает Витгенштейн, отбросить все сказанное в его книге как ставшую уже ненужно лестницу»¹³.

      «Пожалуй, я могу представить, – утверждает Витгенштейн, – что имеет ввиду Хайдеггер под бытием и страхом. Человек имеет склонность атаковать границы языка. Подумайте, к примеру, об удивлении. Что нечто существует. Удивление может не выражаться в форме вопроса, оно вовсе не имеет никакого ответа. Все, что мы в состоянии сказать, а priori может быть только бессмыслицей…. Этой атакой на границы языка является этика»¹⁴.

      В 1929-1930 годах Витгенштейн прочитал лекцию по этике, включающую размышления о природе этических суждений. Такие суждения резко отличаются от эмпирически значимых научных предложений, с помощью которых могут быть выражены оценки или относительные ценности. Высказывания об относительных и абсолютных ценностях часто смешиваются, но на самом деле их отделяет глубокая пропасть. Первые мало чем отличаются от фактов и легко контролируются. Другие, в противовес суждениям о фактах, соизмеряют человеческие поступки, мысли и намерения с идеалами, которые считаются абсолютно истинным масштабом оценки всего происходящего. Суждения о фактах не являются ценностями, и наоборот. Слова, используемые по научному, – это своеобразные сосуды для хранения и передачи информации; использование же слов в этике имеет сверхъестественный характер. Если познавательные суждения опираются на опыт и контролируются фактами, то этические высказывания связаны с иного рода опытом, своеобразие которого проявляется в религиозной вере. Впрочем, в заключении своей лекции Витгенштейн выразил уважение к этическим исканиям человеческого духа. «Проповедовать мораль трудно, обосновать ее невозможно»¹⁵.

      В поздний период своего творчества Витгенштейн  существенно пересмотрел свои представления, изложенные в «Трактате», в особенности представления о языке. Выдвигалось множество гипотез, объясняющих причины перемен во взглядах философа. Очевидно, что мотивы эволюции его взглядов определялись основаниями как биографического, так и собственно философского характера. К мотивам биографического характера исследователи обычно относят участие Витгенштейна в движении за школьную реформу в Австрии, вследствие чего он заинтересовался идеями австрийского ученого Карла Бюлера, который разработал вариант детской психологии как своего рода критическое переосмысление гештальтпсихологии.  

3. Логический позитивизм. 

      Еще в конце XIX века спор о специфике и судьбах философии приобрел форму дискуссий о проблеме «метафизики». Имелась в виду метафизика как «первая философия», которая обязательно ставит мировоззренческие проблемы бытия, человека, познания и рассматривает их широко и масштабно. Кант и Гегель, критиковавшие «старую метафизику», вместе с тем придавали большое значение новому пониманию таких проблем, как единство и целостность мира, место и роль человека в универсуме, конечность и бесконечность мира. А вот в конце XIX века возникло движение, которое было представлено «первым позитивизмом» (Д.С. Милль, Г. Спенсер, О. Конт), потом «вторым позитивизмом» (Э. Мах, Р. Авенариус), а начиная с 20-х годов и до нынешнего времени – «третьим» позитивизмом, или неопозитивизмом.

      Возникнув в XX веке, на первом этапе своего развития неопозитивизм объявил философские вопросы лишенными смысла, поскольку их нельзя проверить в индивидуальном опыте. На втором, так называемом семантическом этапе различные ответы на философские вопросы неопозитивистами истолковывались как различные варианты соглашений между философами в том или ином употреблении слов в языке. Соответственно были сделаны выводы о том, что предметом философии является либо логика науки (логический позитивизм), либо структура языка науки (лингвистический анализ). Ныне оба направления входят в состав так называемой аналитической философии, которая выражает современные тенденции позитивизма. Аналитическая философия стремиться сохранить идею анализа, использовав для этого не только учение неопозитивистов, но и другие, даже противоборствующие системы, и одновременно произведя дальнейшее очищение своей теории от каких-либо сугубо философских посылок.

      Логический  позитивизм (Б. Рассел) заявляет, что каждую философскую проблему можно свести путем анализа к логической. В ходе этой операции выявляются элементарные суждения, которые имеют значение, если при их сопоставлении не нарушены законы логики. Вопрос об истинности суждений подменяется при этом вопросом правильности их построения.

      Решая проблему истинности знания, Рассел ставит в тесную зависимость понятия факта, веры и истины. При этом такая зависимость рассматривается в плане убеждения, что «все человеческое знание недостоверно, неточно и частично»¹⁶. С точки зрения Рассела, факты – это то, что делает утверждение истинным или ложным. «Физические факты в большей своей части не зависят не только от нашего веления, но даже от нашего опыта»¹⁷.

      Вера  – это согласие субъекта с содержанием  своих высказываний. «истинность есть свойство веры и, как производное, свойство предложений, выражающих веру. Истина заключается в определенном отношении между верой и одним или более фактами, чем сама вера. Когда это отношение отсутствует, вера оказывается ложной»¹⁸.

      Различая  ложную и истинную веру, Рассел полагает, что знание – это часть истинной веры. Но что такое познание, ведущее к знанию, автор «Человеческого познания» объявляет двусмысленным вопросом, на который невозможно точно ответить. Единственное, что можно сказать о знании, это то, что оно всегда сомнительно. И это потому, что материя, к которой имеет отношение знание, прямо не доступна для познания.

      Тем не менее, общественная жизнь невозможна без научного знания, а успехи производственной деятельности говорят, что научное знание не так уж и сомнительно, как представляется это Расселу. И ему приходится искать объяснение, чем поддерживается научный прогресс. Он формулирует пять постулатов научного знания: квазипостоянства, независимых причинных линий, пространственно-временной непрерывности, структурности и аналогии. Опора на эти принципы позволяет исследователям достигать удовлетворительных результатов.

      Постулат  квазипостоянства заключается в  утверждении, что очень часто  встречаются относительно устойчивые события. Постулат независимых причинных линий утверждает, что «часто можно образовать такую последовательность событий, что из одного или двух членов такой последовательности можно вывести что-либо относящееся ко всем другим членам»¹⁹. Постулат пространственно-временной непрерывности гласит, что два несмежных события в «причинной линии» должны быть связаны непрерывной цепью смежных событий. Структурный постулат означает, что когда какое-то число структурно сходных событий группируется около их центра, то обычно эти события принадлежат к «причинным линиям», исходящим от события той же структуры, помещенного в центре. Постулат аналогии гласит, что если наблюдением устанавливается, что некоторая причинная зависимость встречается постоянно, то и в тех случаях, когда наблюдается лишь причина, но нет способа установить следствие, все же вероятно, что оно все-таки имеет место.

      Своими  постулатами научного значения Рассел вносит определенный вклад в разработку теоретических основ индуктивного метода исследования, теория которого, до сих пор не создана, и существует сомнение, что когда-либо она будет разработана.