Глобальный конфликт XXI века размышления об истоках и перспективах межцивилизационных противоречий В.Л.Иноземцев, Е.С.Кузнецова

      Для того чтобы оценить нынешнюю ситуацию и возможные перспективы ее развития, целесообразно рассмотреть два измерения «глобализации» – хозяйственное и социально-политическое.

      Экономическая «глобализация». На протяжении последних 30 лет отмечается быстрый рост объемов торговых и финансовых трансакций, международных инвестиций; новые технологии сформировали мировое информационное поле, позволили «приблизить» друг к другу самые отдаленные страны и континенты. В 1950-2000 гг. темпы роста международной торговли в 2,3 раза превосходили темпы роста мирового валового продукта, причем темпы роста объемов иностранных инвестиций превышали последний показатель в 4,9, а темпы роста финансовых трансакций – в 9,6 раза. Несмотря на это, мир стал менее «глобализированным»: если перед Второй мировой войной США направляли в Европу не более 28% инвестиций, распределяя остальные среди других регионов мира, то сегодня туда поступают около 60% американских инвестиций. Почти 60% товарооборота в Европе происходит в пределах Евросоюза, тогда как на страны Африки приходится не более 2% – в пять раз меньше, чем в 1950 г. Если в 1953 г. индустриальные государства поставляли в страны аналогичного уровня 38% от общего объема своего экспорта, то к 1990 г. этот показатель вырос до 76%. Выгоды от подобной «глобализации» тоже получают преимущественно развитые страны: в середине 1990-х годов 20% населения Земли, проживавшего в самых процветающих странах мира, присваивали в 61 раз больше богатств, чем беднейшие 20% населения (82,7% к 1,4%). Вместе с тем экономическое единство мира сохраняется и даже отчасти продолжает укрепляться по сравнению с первым периодом западной экспансии. Поясним этот момент. Как на первом, так и на втором этапе экспансии в направлении мировой периферии доминирование Запада обеспечивалось за счет преимущества в той области, которая в данный момент оказывалась определяющей. В XVI-XIX в. это была военная сила; в XX-XXI в. основным ресурсом становится информация и знания. Если раньше периферийные страны подчинялись силовому давлению, то сейчас они вроде бы свободны, и по собственной воле покупают те высокотехнологичные товары, которые поставляет Запад. Таким образом, взаимоотношения западного мира с периферией строятся на экономической основе (при том что положение периферии не стало от этого менее зависимым). В сфере экономики западный мир действительно доминирует, хотя замыкание на себя товарных и инвестиционных потоков в последние годы показывает, что это превосходство начинает его тяготить – так же, как после Второй мировой войны он тяготился своим политическим и военным присутствием в периферийных странах.

      «Глобализация» в социальной и политической сферах. Несмотря на бурные события конца ХХ в. (от развития рыночных экономик в Азии до краха СССР и коммунистического блока), казалось бы свидетельствующие о торжестве западных принципов в ряде регионов, ранее не входивших в орбиту западного влияния, на протяжении всего столетия ни в одной стране (за исключением государств Восточной Европы и Балтии, где был лишь восстановлен status-quo) не сформировались ни подлинно демократический режим, ни полноценное гражданское общество. Представляется, что западный мир десятилетиями занимался самообманом, усматривая признаки распространения свойственных ему ценностей там, где на деле их не было. Дело, вероятно, в том, что западные общества, прошедшие долгий путь естественного развития, стали воспринимать сложившиеся у себя политические формы как нечто неотделимое от своей социальной сущности; между тем формы копируются сегодня весьма легко, тогда как скрытые за ними основы создаются веками.

      На  наших глазах многие традиционные общества без труда поменяли внешний облик, не изменив при этом своим базовым принципам, отвергающим индивидуализми не признающим принципов гражданственности. Вожди африканских племен превратились в президентов, в Индонезии появился парламент, в подавляющем большинстве развивающихся стран декларировано «разделение властей». Объясняется эта мимикрия весьма просто: главным условием выделения западной помощи, кредитов и инвестиций в последние десятилетия нередко выступало наличие формальных признаков движения к демократическому гражданскому обществу, а ресурсы, направлявшиеся постиндустриальным Западом, оставались важнейшим фактором развития периферийных стран. Видя формирующиеся там представительные институты, «независимые» суды, развивающуюся сеть банков и бирж, западные эксперты простодушно полагали, что речь идет о структурах, аналогичных существующим в постиндустриальных государствах. Некоторое понимание ошибочности таких представлений пришло лишь в конце 1990-х годов, когда выяснилось, что официальные отчеты Банка Таиланда – сплошной обман, что экономическая политика Индонезии и Кореи определяется интересами клановых структур, что трехкратное увеличение курса рубля по отношению к доллару происходит именно в дни расчетов по валютным фьючерсам и т.д.

      Более того, критика подобной практики справедлива  только с точки зрения западного  эксперта, воспитанного в иной традиции и считающего семейственность, кумовство, коррумпированность и местничество неэтичными. Между тем для традиционных обществ данные черты являются органичными и в большинстве случаев воспринимаются как норма. Лидеры таких обществ действуют (или пытаются действовать) в соответствии с западными принципами только в отношениях с западными же государствами, а при решении внутренних вопросов они опираются на традиционные стереотипы. Следовательно, надо признать, что глобализации в социальной и политической сферах нет. После десятилетий безуспешных усилий по распространению присущих Западу ценностей перед ним стоит дилемма: продолжить сближение с развивающимися странами, невзирая на кардинальные различия социальных парадигм, или же признать попытку своей экспансии неудавшейся. Не ошибемся, если предположим, что предпочтение будет, скорее всего, отдано первому варианту. С не меньшей долей уверенности можно утверждать, что такое решение окажется ошибочным. 
 

               У опасной черты 

      Сегодня западный мир начал осознавать неудачу  своих цивилизационных усилий, однако пока не ощущает серьезной опасности, исходящей от периферии. Действительно, зависимость периферийных государств от постиндустриальных держав исключительно высока. Прибегая к аналогии с Pax Romana, можно сказать, что нынешний Pax Occidentum напоминает империю Траяна, которая была воплощением внешней экспансии и внутреннего мира. И подобно тому, как ни в одной из подчиненных Римской империей провинций не укоренились римские обычаи и институты, среди территорий, присоединенных Западом за последние почти двести лет, нет таких, где в полной мере утвердилась бы модель гражданского общества.

      Европейская экспансия, которая, собственно, и породила нынешний западный мир, принимала три  весьма отличных друг от друга формы. Первая, наиболее популярная и имеющая наименьшие последствия для стран периферии форма – это навязывание внешних черт западного образа жизни. Сегодня западная мода, культура потребления, индустрия развлечений широко распространены там, где гражданского общества нет и в помине. Вторая – копирование европейских методов хозяйствования, а отчасти и управления, не затрагивающих политической структуры общества. Третья – комплексное укоренение западных социальных форм, которое, однако, происходило лишь там, где аборигены полностью ассимилировались, а выходцы из Европы составляли абсолютное большинство населения. Можно сказать, что западные социальные структуры импортировались вместе с их носителями.

      Таким образом, примеров преобразования периферийных обществ по западному образцу история не знает – были лишь случаи «расчистки» территорий для строительства обществ западного типа с нуля. Иными словами, у нас нет убедительных подтверждений самой возможности позитивного, взаимообогащающего взаимодействия культурных систем различного цивилизационного происхождения.

      Почему  же западные ценности не могут утвердиться в незападных странах? Причины этого, на наш взгляд, кроются в самой природе западных ценностей. Граждане западных стран, оказываясь вне границ западного мира, преимущественно преследуют свои личные интересы, а не стремятся к изменению социального строя периферийных обществ или к созданию внутри них относительно замкнутых сообществ. Формирование гражданского общества в «третьем» мире, является целью западных государств, но не их граждан. Движимые индивидуализмом, исполненные толерантности и не ставящие перед собой недостижимых целей, они подсознательно ощущают то, что до сих пор не осознали западные правительства: переделать иной, чуждый им мир невозможно. Они не стремятся изменить мир – им достаточно менять самих себя.

      Можно констатировать, что к концу ХХ в. потенциал активного проникновения западной цивилизации на периферию исчерпан и период экспансии в перспективе сменится периодом относительной замкнутости. Это не может не вызывать тревоги. История Римской империи (хотя аналогии ни в коей мере не обладают силой доказательств) показывает, что чем короче становились периоды экспансии, тем ближе был кризис. Настоящая же опасность связана с тем, что принципы, весьма действенные в условиях наступления, оказываются ошибочными при обороне, а осознать это в постоянно изменяющейся ситуации весьма и весьма непросто.

      Граждане  западных стран сегодня перестали  быть движущей силой западной экспансии (представляется, что и раньше они  были таковой вопреки собственным принципам). Между тем для носителей неиндивидуализированного типа поведения достижение собственных целей немыслимо вне сообщества себе подобных. И хотя формирование элементов традиционного общества в «первом» мире и не декларируется в качестве цели незападных государств, именно это по сути дела и происходит. Будучи не в состоянии адаптироваться и преуспеть в чуждой для них среде, переселенцы с периферии быстро образуют замкнутые сообщества, где воспроизводят традиционные отношения. При этом они обычно принимают западное подданство и продолжают преобразовывать социальную среду западных стран, не разделяя, а иногда даже не понимая принципов гражданского общества.

      Приходится  признать, что сегодня у западного мира нет не только действенного «орудия наступления», но и адекватных средств обороны. Как уже говорилось, идею равенства и концепцию гражданского общества порождает лежащий в основе западной системы ценностей принцип индивидуализма. Однако в последние десятилетия на Западе налицо явное увлечение следствиями на фоне пренебрежительного отношения к причинам. В результате распространение ценностей гражданского общества и толерантности  вступает в противоречие с принципом индивидуализма.

      Это смещение акцентов открывает границы  западных обществ перед представителями  периферии так же, как ворота Рима были открыты полчищам Алариха. Соединенные Штаты всегда черпали свои жизненные силы в активной иммиграции, но если в 1910 г. среди десяти стран, «поставлявших» наибольшее количество переселенцев, неевропейскими были всего две, то к 1990 г. все десять относятся к Восточной Азии и Карибскому бассейну, т.е. к регионам, где ценностные ориентации существенно отличаются от североамериканских. Если в XIX – первой половине ХХ в. иммигранты европейского и неевропейского происхождения, варясь в том «плавильном котле», с которым так часто сравнивают США, воспринимали культуру гражданского общества, то cейчас эти люди уже не стремятся интегрироваться в сложившуюся социальную среду и усвоить господствующие там ценности. Они образуют диаспоры и локальные сообщества, живущие прежде всего в соответствии со своими собственными нормами и лишь во вторую очередь – по законам приютившей их страны. Между тем плавильный котел может называться таковым лишь тогда, когда дает однородную смесь, а не сгустки шлаков.

      Согласно  либеральной доктрине, все граждане равны перед государством и обществом. Давайте разберемся. Равны ли как граждане Ротшильд и Гаврош? Конечно. Равны ли английские эсквайры и работники рисовых плантаций Тайваня? Разумеется, нет. Это даже не требует пояснений. Почему же тогда западные общества с такой легкостью применяют принцип равенства к переселенцам? По сути, большинство из них нельзя назвать гражданами, даже если они стали таковыми формально. Эмигранты не разделяют принципов гражданского общества, они не являются даже индивидами, ибо не мыслят себя в качестве отдельного от своего сообщества субъекта. В этом случае принцип равенства в его современной интерпретации выглядит просто чудовищно. В либеральной традиции все граждане равны как индивиды, члены общества. В сегодняшнем же понимании люди сначала становятся равными внутри своей группы, а затем вступают в отношения с остальным обществом. Быть не столько индивидом, членом общества, сколько представителем меньшинства, членом группы – вот наиболее выгодная позиция для торга с современным западным государством. Сохраняется ли в ней что-то от той либеральной традиции, которая создала современный западный мир? Вряд ли.

      Quo vadis, Pax Occidentum? 
 

      Вглядываясь в будущее 

      Почти две тысячи лет назад, на заре европейской истории, Римская империя в своих завоеваниях, казалось бы, достигла пределов Ойкумены. Победила ли она в том затяжном конфликте с внешней средой? Скорее всего, да. Прекратился ли конфликт? Нет, он лишь превратился из внешнего во внутренний. Быстрое расширение Pax Romana препятствовало естественной ассимиляции покоренных народов и через несколько столетий Аттила владел латынью лучше многих тогдашних сенаторов, а последним защитником Вечного города оказался полукровка Аэций. Historia est magistra vitae, не так ли?

      На  наш взгляд, настало время переосмыслить  сложившуюся ситуацию и, не занимаясь самообманом, констатировать несколько очевидных обстоятельств. Во-первых, экстраполяция тенденций развития либерального строя, исторически сложившегося в европейских странах, на иные во временном и пространственном отношении общества полностью безосновательна. Во-вторых, признание современным государством за своими гражданами права на свободу и равенство отнюдь не означает распространения этих прав на тех, кто находится вне его юрисдикции или не подчиняется ей. В-третьих, попытки восстановить или укрепить универсальные нормы с целью воссоздать единство общества не есть проявление политической нетерпимости. В-четвертых, в основе современных государств лежат не гибкие и восприимчивые к развитым культурным формам молодые этносы, а закрепленные традицией социальные структуры, и потому построение новой культуры по европейскому образцу в странах периферии не может произойти без полного разрушения старой. И наконец, в-пятых, представление о том, что нынешнее хозяйственное и технологическое могущество постиндустриальных стран делает их неуязвимыми для экспансии чуждых им социальных систем, является опасной иллюзией.