Лосев о логосе

Алексей Федорович Лосев (родился в 1892 г. ) - известный философ. Основные работы Лосева: "Античный космос и современная наука", М., издание автора, 1927; "Философия имени". М., 1927; "Диалектика художественной формы", М., 1927; "Музыка как предмет логики", М., 1927.

Лосев - горячий приверженец диалектического  метода, который в его работах  выступает как комбинация диалектики Гегеля (конкретное умозрение) с эйдетическим созерцанием Гуссерля (Wesensschau). Обладая большой эрудицией в области античной философии, и в особенности неоплатонизма, Лосев в своей книге "Античный космос и современная наука" изложил с новой точки зрения историю античной умозрительной философии, истолковывая ее в духе конкретной диалектики видимости. Его главная цель состоит в исследовании "античных доктрин Космоса и создании пространственных форм древней греческой диалектики". С этой целью Лосев подвергает анализу главным образом диалоги Платона "Парменид" и "Тимей", используя, в частности, работы Прокла и обращаясь к различным комментаторам - Симплицию Дамасскому, Филону и другим.

Диалектика  определяется Лосевым как "логическое конструирование эйдоса", подразумевая под эйдосом "законченный логический образ вещи", содержащий "слияние противоречивых свойств, органически превращенных в живой, реальный организм вещи". Формальная логика расчленяет и разъединяет все эти элементы, рассматривая каждый элемент как нечто независимое и отдельное от всего остального, откуда и вытекает ее формальный характер, хотя она не менее реальна, чем эйдос. Главный закон формальной логики - закон противоречия - не существует для диалектики, оперирующей прямо противоположным законом совпадения противоположностей. Диалектика объясняет только образы или видимость связей между категориальными определениями вещи; следовательно, она не есть высшая ступень познания; над ней возвышается мифология, т. е. "полное и совершенное познание, которое имеет дело с живыми существами и живым миром, помимо всяких абстракций".

В орфических космогониях и в пифагореизме Лосев открывает диалектику "единого" и "множества"; у Платона эта  диалектика становится более зрелой. В диалоге Платона "Парменид" исходным пунктом диалектики является "единое". Поскольку "единое" понимается только как одно, оно, не будучи "ни тождественным самому себе, ни единому, и не различно ни с собой, ни с иным", при таких условиях оно "не существует", оно - вне существования, оно есть мысль о немыслимом (53). Это сверхсуществующее "ничто" есть тот принцип, который называется божественным "ничто" и служит объектом отрицательной (апофатической) теологии.

От сверхонтологического одного, понимаемого как нечто недоступное для мышления, Лосев переходит к его проявлению, к одному как нечто существующему, и показывает, что оно мыслимо только в связи с несуществованием, меоном, т. е. бесформенным множеством, как принципом эволюции и обособленности (60); затем он переходит к категории становления и т. д.

Рассматривая  с точки зрения диалектики эйдоса рассуждения Платона в "Пармениде" и комментарии Прокла, Лосев раскрывает перед своими читателями заманчивую перспективу изучения структуры духовного события, интуитивного созерцания эйдоса вещи, ее значения как органического целого, взаимопроникнутого не только различными, но и противоположными категориями. Многие сложные проблемы истории античной философии представлены, таким образом, в новом свете: например, учение Платона. о душе (в "Тимее") как единство тождественного в себе и другом (307); учение Платона об элементах как содержащих физико-математические, диалектические, мифологические и эстетические моменты (186); древнее учение о разнородной природе пространства и времени как основа астрологии, алхимии и магии (229); диалектическое условие современной теории относительности и т. д.

Основное  различие между платонизмом и  аристотелизмом Лосев видел в том, что система Платона - диалектическая, а система Аристотеля - формально логическая.

"Вещь  и идея для Платона и различны  и тождественны, и все их взаимоотношение  конструируется путем выведения  одного понятия из другого,  т. е. вещь и идея для него  суть диалектические категории.  По Аристотелю, вещь и идея также различны и тождественны, но все их взаимоотношение конструируется путем выведения идеи из вещи, т. е. вещь и идея не суть для него диалектические принципы, но вещи берутся так, как их создала натуралистическая действительность (о чем может рассказать только эмпирическая наука, не связанная уже необходимо с философским методом), а задача логики, или философии, заключается только в эйдетическом зафиксировании неизвестно как (только эмпирически известно как) происшедших вещей... В платонизме идея есть саморазвивающийся смысл, сам полагающий свое инобытие, т. е. инаковость внутри себя, и тем порождающий все прочие виды и категории смысла, в том числе также и категорию выражения смысла. В аристотелизме идея - неподвижный лик натуралистически живущей вещи, так что вся подвижность этого лика заключается в неподвижно эйдетическом отражения подвижной фактичности вещи. В платонизме идея есть насквозь антиномически-взаимопроникающая смысловая игра смыслов, так что смысл целиком переливается в свое инобытие и инобытие - в смысл. В аристотелизме идея имеет вещный упор, и в этом отношении она абсолютно неподвижна, и нет тут полного перелива смыслов, но есть смысловое изваяние на неподвижной мощи фактов, так что нет и полной свободы в диалектической игре смысла с самим собою" ("Античный космос и современная наука", 396, 397).

Учение  Платона есть синтез платонизма и  аристотелизма: "Аристотелевский динамизм он понимает диалектически и па-радейгматически, а платоновскую эйдологию и антиноми-ку - динамийно и энергийно" (407).

В своей  книге под названием "Философия  имени" Лосев разрабатывает философию  языка, родственную философии Булгакова  и представляющую очерк всей философской  системы, диалектически сконструированной. Согласно Лосеву, слово есть внешняя  видимость эйдоса вещи, возникающая с диалектической необходимостью в процессе эволюции бытия, которое приходит к бытию для себя, т. е. самосознанию. Каждая сущность как определенное бытие, отличающееся от своего "инобытия", от меона (от принципа неопределенности), следовательно, содержащее в себе это инобытие, включает следующих три аспекта: 1) генологический аспект, или аспект единства, выходящий за пределы существования и сравнивающий все существующее с несуществующим, меонические аспекты вещи; 2) эйдетический аспект, или аспект формы как проявление смысла или идеи в вещи; 3) генетический аспект, или алогическое становление.

Мировоззрение, которое исходит из его апофатической  сущности, есть символизм. Раскрытый  эйдос сущности есть символ: он не содержит в себе всей своей сущности, ибо он "более невыразим и глубже, чем его видимость"; но одновременно вся сущность полностью в нем пребывает, так как благодаря именно этому постоянному, повсеместному, цельному пребыванию становится возможной эта видимость в форме обособленного единства (165).

Сущность  как эйдетический символ, полный значения, есть внутреннее слово мира; оно  необходимо дополняется внешним  словом в том случае, если оно  переходит в свое материальное "инобытие" (меон как материя) и становится воплощенным фактом (99); в теле достигается окончательная реализация. Тело, говорит Лосев, есть "движущий принцип всякого выражения, проявления, реализации". Таким образом, лосевский идеал-реалистический символизм есть также пансоматизм, подобный тому, какой мы находим у стоиков312.

Эйдос, достигший выражения в телесном "инобытии", есть внешний мир, имя, образующее новый символический момент мира; символический в смысле объективности имени (104) "В имени как символе сущность впервые является всему иному, ибо в символе как раз струятся те самые энергии, которые, не покидая сущности, тем не менее частично являют ее всему окружающему" (104). По этому учению, весь мир есть слово. "Если сущность имя и слово, то, значит, и весь мир, вселенная есть имя и слово, или имена и слова. Все бытие есть то более мертвые, то более живые слова. Космос - лестница разной степени словесности. Человек - слово, животное - слово, неодушевленный предмет - слово. Ибо все это - смысл и его выражение" (166). "... умное имя предмета и есть сам предмет, в аспекте понятности и явленности" (172). И, тем не менее, слово, взятое изолированно, даже в его "человеческом" состоянии, все же лишено онтологической полноты: "Пусть слово мое есть самосознание и полнота эйдетической характеристики, но в слове своем изнутри я знаю только себя и не знаю другого; другого я продолжаю знать только внешне. А интеллигенция есть сознание себя как всего и всего как себя. Только в мифе я начинаю знать другое как себя и тогда мое слово - магично. Я знаю другое как себя и могу им управлять и пользоваться. Только такое слово, мифически-магическое имя, есть полное пребывание сущности в ином и только такое слово есть вершина всех прочих слов" (170, 171). Множественность слов как психо-физио-физических процессов для выражения одного и того же объекта (например, грек называет истину a^rjuzix^ римлянин - veritas) не нарушает этого учения, а просто показывает, что может быть подчеркнут то один, то другой момент в одном и том же космическом слове (грек подчеркивает "незабвенность" - вечность истины, римлянин - веру в истину) (191).

В своей  книге Лосев разрешает почти  все частные проблемы языка. Но если бы оказались лингвисты, способные  понять его теорию, как и философию  языка отца Сергия Булгакова, то они  столкнулись бы с некоторыми совершенно новыми проблемами и были бы в состоянии  объяснить новым и плодотворным способом многие черты в развитии языка. Более того, они нашли бы путь преодолеть ассоцианизм и крайний  психологизм и физиологизм в теории языка.

2. Естественный язык  общения и логика.

В истории  развития логики были сомнения: является ли логика имманентной частью присущей Универсуму или это «продукт»  психических (и биологических) возможностей человека? В споре по этому поводу, значительные разъяснения оставил  Гуссерль в своих "Логических исследованиях" (особенно в первом томе), четко отделив логику от психики, называя ее «идеальной логикой». Так же как и Больцано, Гуссерль связывал логику с науковедением. Ни с чем так не связывают логику, как с мыследеятельностью и это правильно. Но сейчас с определенной уверенностью можно утверждать, что логика - это операционное пространство всего Универсума. Человек, как часть Универсума просто наделен логическими возможностями мышления наряду с «мышлением» Универсума. Чуть подробнее воззрения Гуссерля на логику изложено нами в [3].

Естественно, в этом контексте вспомнить слова  Гегеля («Наука логики»):

«Логику, стало быть, следует понимать как  систему чистого разума, как царство  чистой мысли. Это царство есть истина, какова она без покровов, в себе и для себя самой. Можно поэтому  выразиться так: это содержание есть изображение Бога, каков он в своей  вечной сущности до сотворения природы  и конечного духа».

Если  мы утверждаем, что Универсум «мыслит» логически, то логика неизбежно связана  и с языками в самом общем  случае, и с языками человеческого  общения - в частности. Самый большой  прорыв в науке в этом направлении  приписывают Л. Витгенштейну и его знаменитому «Логико-философскому трактату» (ЛФТ). Одним из исследователей его наследия в нашей стране был В.А. Суровцев, автореферат к докторской диссертации [4] и книгу [5] которого мы используем в дальнейшем изложении.

Свой  автореферат В.А. Суровцев назвал «Принцип автономии логики». Все дело в  том, что поиск философов основ  мироздания и универсалий постоянно  сводился к «внеличностному изображению мира». И в этом плане были важны поиски формальных логических основ, где вклад Л. Витгенштейна значителен. Вот как пишет Суровцев об Витгенштейне [4]:  
«Никто до него не только не пытался обосновать аналитические науки из собственного источника, т.е. не объясняя их особым интересом познания или структурой онтологии, но подобный ход мысли не рассматривался даже в качестве проблемы. ... В этом как раз и заключается представление об автономии логики. Сформулировав в Дневниках 1914-1916 основной принцип философии логики: «Логика должна заботиться о себе сама» и последовательно эксплицировав его в ЛФТ, Витгенштейн заложил совершенно новые принципы исследования своеобразия знания. Он выводит формальную логику из-под начала онтологии и теории познания, считая, что при прояснении её основных понятий необходимо отталкиваться исключительно от особенностей символического языка. Логика как исследование универсальных возможностей осмысленных утверждений не может быть фундирована никакой онтологией, как раз наоборот, поскольку именно логика устанавливает критерий осмысленности, любая онтология есть следствие логического прояснения возможных взаимосвязей структур описания. Как универсальный метод прояснения мыслей, логика не может зависеть и ни от какой эпистемологии, поскольку теория познания рассматривается лишь как частная философская дисциплина».

Философия в свое время обратилась к языку, обратив внимание на его самодостаточность. То есть он сам формирует собственную  «среду обитания» обеспечивая коммутацию разных сторон жизни и их участников, моделируя действительность. Связность  этой «среды обитания» языка и  задает логика: «Логика наполняет  мир; границы мира суть и её границы» (ЛФТ, 5.61). «Именно логика определяет онтологическую структуру мира, поскольку  в её компетенции решать, что может  иметь место в мире, а что  – нет» [4].

Что бы понять, почему именно логика самодостаточна внутри языка, нужно иметь представления о тавтологиях и противоречиях. «Тавтологией в логике называется тождественно истинное высказывание, инвариантное относительно значений своих компонентов» (Википедия). Известный пример из песни: «В хоккей играют настоящие мужчины, трус не играет в хоккей» Тут важными переменными становятся «настоящий мужчина» и противоположность (отрицание) - трус. Так вот, если поменять местами эти переменные, то смысл предложения (и его соответствие жизненному опыту) изменится. А вот его логическая непротиворечивость - нет! Вот, в сущности, в чем автономия логики - ей нет никакого дела до окружающей действительности, до переменных своего манипулирования. Она самодостаточна своей внутренней непротиворечивостью (тавтологией). Логика просто показывает, как работает любой язык, в том числе и язык человеческого общения.

Есть  еще одна сторона, связывающая логику и язык - телеология (целенаправленность). Вот как это описано в [4]: «В диссертации доказывается, что в отличие от Фреге и Рассела, рассматривающих логический анализ как средство построения идеального языка, Витгенштейн понимает логический анализ как метод, раскрывающий внутреннюю телеологию всякого языка. Логика показывает «всеобщую и необходимую природу знаков». При этом мышлению отказано в роли ментального посредника между языком и реальностью. Мышление рассматривается как разновидность языка. Поэтому, логический анализ не корректирует язык с точки зрения мышления; наоборот, выяснение природы и возможностей языка указывает на существенное и необходимое в мышлении».

В «Естественнонаучной  онтологии» [6], нами было показано возможность  закономерного отражения формальной логики в эйдосе Платона-Лосева в следующей форме:

отрицание (различие) - эквивалентность - импликация - дизъюнкция - конъюнкция.

Формальные  операторы этой логики, предполагают именно такое расположение. То есть, для того чтобы работать с эквивалентностью мы должны уметь различать. Для импликации нам необходимо знать эквивалентность, поскольку в импликации фраза: «если (условие выполнение) тогда (способ исполнения 1) иначе (способ исполнения 2)», требует предварительного знания эквивалентности, иначе нельзя проверить «условие выполнения». В связи с предыдущими событиями импликация переносит нас в структуру определяемую дизъюнкцией - «...или... или...». Оператор конъюнкции «...и... и...» уже определяет предыдущий выбор как окончательный текст.