«Житие» протопопа Аввакума как литературный памятник

Житие Аввакума — это первая в истории нашей литературы автобиография-исповедь, в которой рассказ о злоключениях собственной жизни сочетается с гневным сатирическим обличением правящих верхов, с публицистической проповедью «истинной веры».

Тесное переплетение личного  и общественного превращает житие из автобиографического повествования в широкую картину социальной и общественно-политической жизни своего времени. Житие вбирает в себя и этнографические описания далекого сибирского края, его рек, флоры и фауны.

С традиционными  формами агиографической литературы житие связывает немногое: наличие вступления, ссылки на авторитет «отцов церкви», присутствие религиозной фантастики, хотя характер ее резко изменился по сравнению с традиционными житиями; использование ряда образно-изобразительных средств агиографической литературы — например, олицетворением судьбы выступает корабль, а жизнь человеческая уподобляется плаванию.

Религиозная традиционная фантастика под пером Аввакума приобретает реальные бытовые очертания. Вот, например, «чудо, которое происходит в темнице Андрониева монастыря: три дня сидит здесь в темнице на цепи томимый голодом Аввакум, и перед ним предстает то ли ангел, то ли человек, и дает ему похлебать щей — «зело привкусны, хороши!» Или пищаль, из которой пытается убить Аввакума «начальник», трижды не стреляет, и протопоп объясняет это промыслом Божиим. И еще «чудо»: Бог помогает Аввакуму наловить много рыбы там, где ее никто не лавливал и т. п. Таким образом, все «чудеса», описываемые Аввакумом, не выходят за пределы реального бытового плана. [2.200]

Задуманное  как произведение полемическое и  поучительное, «Житие» в процессе авторской работы над его редакциями, приобретало совсем иной характер, идейный смысл его перерастал задачи, первоначально поставленные Аввакумом перед собою. Увлекшись повествованием, он допускал отступления бытового и интимного содержания. Хотя и понимал, что они не имеют отношения к заданной цели: «Простите меня… А однако уже розвякался – еще вам повесть скажу». [4.45] И этими извинениями или оправданиями, следующими за отступлениями («к слову молылось»), пестрит все произведение. Многочисленные картины реальной жизни наполнил «Житие» богатым и обильным материалом, который вышел далеко за пределы первоначально намеченных рамок поучительной и полемической притчи, и в результате мы имеем дело с произведением, значительно отличающимся от задуманного – как по жанру, так и по идее. По сути дела «Житие» является многофигурной бытовой автобиографической повестью, тяготеющей в значительной мере к большой форме романа. [11]

 

 

4. Идея

Идейное созерцание «Жития» оказалось весьма противоречивым. Это объясняется и противоречивостью  мировоззрения Аввакума, и противоречиями самой действительности, отраженной в «Житии». В нем причудливо переплелись идеи религиозного фанатизма и мученичества, с одной стороны, а с другой – ненависть к различным церковным и светским «начальникам», страстная жажда правды и справедливости на земле, боль за неурядицы на Руси и за страдания народа; идея борьбы. Этот сложный идейный комплекс явился отражение реально существовавших противоречий в социальной практике и в сознании оппозиционно настроенных к феодализму слоев русского общества. Особенна форма выражения этих противоречий – религиозная оболочка социального протеста – также неизбежно отразилась и на самом «Житии», определила его специфическую жанровую природу – религиозно-дидактическую окрашенность бытового повествования.

 

5. Особенность композиции

Особенности содержания «Жития» определили и его своеобразную, новаторскую форму. Стремление Аввакума дать широкую картину жизни, рассказать о своей борьбе, передать свои страсти, искания, раздумья, свести счеты с врагами – все это обусловило особенности композиции «Жития», внешне нестройной, свободной, как будто разорванной с нарушениями хронологической  последовательности и непрерывности повествования, допускающей постоянное перевоплощение рассказчика в героя, героя – в рассказчика. Такая композиция позволила Аввакуму вместить и организовать столь разнообразный материал, избежать плавной, спокойной эпичности, которая противоречила бы бурному течению жизни Аввакума. [12.220]

Очень хорошо оценил эту особенность «Жития» один зарубежный исследователь: «При помощи такого соединения… Аввакум… создал один из стилистических феноменов мировой литературы». И действительно, автору «Жития» присущ особый, неповторимый метафористический строй повествования, в котором сливаются библейская и народно-бытовая образность, торжественность и обыденность, символика и жизненная достоверность. Демократическое – в конкретно-исторических условиях – содержание «Жития» обусловило демократизацию его стиля, его «просторечие», установку на устный рассказ, точнее – на народный сказ, непритязательное «вяканье». Это воспроизведение устного рассказа в эстетическом плане следует рассматривать как ориентацию на народную поэзию, на народное красноречие в противовес письменной литературе духовной и светской аристократии, недоступной народу. Отсюда – насыщенность речи Аввакума народными пословицами, поговорками, присловьями («из моря напился, а крошкою подавился», «стану опять про свое горке говорить, как вы меня жалуете – потчиваете», «… присланы к нам гостинцы: повесили на Мезени в дому моем двух человеков…»)[4.56] Отсюда – нарочитая грубоватость и свобода выражений (о борьбе с бесом: «ночь всю зимнюю с ним простряпал, о молящемся юродивом Федоре: «тысячу поклонов отбросает»); отсюда – обилие вульгаризмов и бранных слов. Вместе с тем, где это было Аввакуму необходимо, он легко и естественно переходил на торжественный, высокий стиль проповеди. Но и в том и в другом случае его произведение было рассчитано на чтение вслух. Аввакум хотел быть понятным каждому простому, неграмотному человеку.

 

6. Стиль повествования

Новаторство жития  Аввакума особенно ярко обнаруживается в его языке и стиле. Он пишет «русским природным языком», о своей любви к которому заявляет во вступлении: «И аще реченно просто, и вы, Господа ради..., не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русский природной язык, виршами философскими не обык речи красить». Говорить «природным языком» призывает он и царя: « Ты  ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком, не уничижай его и в церкви, и в дому, и в пословицах».

В стиле жития  протопоп использует форму сказа  — неторопливого рассказа от первого лица, обращенного к старцу Епифанию, но в то же время подразумевающего и более широкую

аудиторию своих  единомышленников. Но, как отметил В. В. Виноградов, в стиле жития сказовая форма сочетается с проповедью, и это обусловило тесное переплетение церковно-книжных элементов языка с разговорно-просторечными и даже диалектными.

Для стиля Аввакума характерно отсутствие спокойного эпического повествования. Его житие состоит из ряда искусно нарисованных правдивых драматических сцен, построенных всегда на острых конфликтах: социального, религиозного или этического порядка. Эти драматические сцены соединены между собой лирическими и публицистическими отступлениями. Аввакум либо скорбит, либо негодует, либо иронизирует над противниками и самим собой, либо горячо сочувствует единомышленникам и печалится об их судьбе.

Житие — это  мастерский изустный рассказ, не связанный  никакими условностями. Рассказчик часто любит забегать вперед, возвращаться к ранее рассказанным эпизодам; он не следит за точной хронологической последовательностью повествования. Аввакум использует народные пословицы, поговорки, каламбуры, в которых подчас скрыта тонкая ирония. Например: «Любил протопоп со славными знатца, люби же и терпеть, горемыка, до конца»; «Бес – от  веть не мужик: батога не боится». [2.201]

В своей манере повествования Аввакум добился  соединения эпического повествования  с лирической одушевленностью –  в связи с этим необычайно важное значение приобретает разговорная, живая, гибкая интонация рассказчика – героя. Быстрый темп повествования, создаваемый лаконичной, простой фразой, богатой глаголами, беспрерывная смена картин перебиваются короткими, эмоционально насыщенными восклицаниями: «О горе мне», «Увы мне», «Ох, времени тому!», «И смех и горе!», «Чюдно!», «Да што делать!» [4.57] и т.п. Эти особенности интонации «Жития» хорошо передают стилю «Жития» необычайную динамичность. Важным средством эмоционального воздействия на читателя и выделения особо драматических мест в повествовании является искусно применяемая Аввакумом ритмическая организация речи, что часто подчеркивается рифмой.

Большое значение для раскрытия внутренней борьбы героя и драматизма его жизненных  конфликтов и столкновений приобрели  в «Житии» средства драматической  характеристики – внутренний монолог, многочисленные реплики и диалоги. [13]

Речь персонажей является у автора «Жития» одним  из основных приемов обрисовки характера.

 

7. Другие художественные особенности

Важную функцию  в «Житии» выполняет пейзаж. В  одном случае он имеет служебное  назначение, оттеняет невыносимо тяжелые условия существования Аввакума: «Горы высокия, дебри непроходимыя, утес каменной, яко стена стоит, и поглядеть – заломя голову! На те горы выбивал меня Пашков, со зверьми, и со змиями, и со птицами витать». [14.57] В другом случае описание «Байкалова моря», приобретает более самостоятельное значение. Этот эпизод знаменует собой конец даурской ссылки Аввакума одного из самых страшных эпизодов его житейского «плавания», поэтому пейзаж проникнут светлым настроением, приобретает символический смысл. Люди спаслись от бури и на надежной земле спокойно наблюдают природу. Пейзаж предает умиротворенное душевное состояние героя. Обилие инверсий придает рассказу своеобразную покойно-неторопливую интонацию, резко выделяющую это место из всего драматического повествования. Очень важна композиционная роль пейзажа «Байкалова моря», - он как будто предвещает мирный исход борьбы, конец испытаниям; в философских рассуждениях созерцающего природу Аввакума прорывается желание покойной, мирной жизни, радостей бытия. Но сразу же за этим следует сильная драматическая сцена, раскрывающая, внутренние колебания героя – разговор Аввакума, с женой, побуждающей его продолжать борьбу, - и он идет навстречу новым, еще более тяжелым испытаниям. [14.59]

 

Все средства художественной изобразительности в «Житии» служат одной цели – они выявляют пронизывающий все произведение драматизм, пафос борьбы. Секрет воздействия «Жития» на читателя и неумирающей красоты этого произведения – в счастливо найденном Аввакумом единстве содержания и формы, подсказанном его талантом, его художественной интуицией. [15.98]

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

4. «Житие» Аввакума в русской литературе

 

Литературное  наследие Аввакума в целом и особенно его гениальное «Житие» занимают заметное место во всей древней русской литературе. Однако, как ни оригинально содержание лучших его произведений, как ни значительно своеобразие его писательского дарования, как ни велика его смелость новатора в области художественной формы, - иго литературная деятельность не может быть отделении от всего историко-литературного процесса: в древней Руси. У Аввакума были свои предшественники в древней русской письменности, которым е подражал, но опыт которых так или иначе подготовил его открытия в области искусства. Речь идет не столько о прямом воздействии тех или иных традиций или писателей на его творчество, сколько о тех тенденциях в развитии предшествующей литературы, которые объективно подводили ее к такому яркому явлению, как творчество Аввакума. В какой-то мере Аввакум завершает одно из важных направлений в развитии древней русской культуры, являясь последним и самым талантливым писателем средневековой христианско-правоучительной литературы. [15.100]

Связь «Жития»  Аввакума с русской житийной литературой  проявляется не столько в усвоении Аввакумом традиционных жанровых трафаретов, сколько в развитии и углублении той относительно прогрессивной тенденции, которая выразилась в проникновении в русскую агиографию элементов живой действительности, а в изображении героев – реальных черт живого человека. Это своеобразие наметилось сначала в произведениях посвященных князьям Борису и Глебу (XIII век), а к XVII веку проявилось, было в «Житие Юлиании Лараревской». «Житие» протопопа Аввакума в этом отношении явилось самым ярким и последовательным выражением такой тенденции, что в сущности, и вывело его уже за пределы собственно житийной литературы. [16.188]

Интерес к человеку и его судьбе особенно отчетливо  намечался в автобиографических произведениях древней русской  литературы. Уже в «Поучении» Мономаха (XII век) за дидактической схемой и несколько идеализированным автопортретом угадывается реальное жизненное содержание и облик сурового воина и бесстрашного охотника. Элементы психологического самоанализа и даже несколько преувеличенное внимание к собственной личности проявляются в оригинальном «Молении» Даниила Заточника (XIII век), оно предвосхищает «Житие» Аввакума страстью самозащиты и утверждения своих прав, остротой критики, совмещением жгучего сарказма и почти сентиментального лиризма.

Ярко и смело  освещены некоторые стороны внутреннего  мира человека в письмах Ивана IV к Курбскому, то торжественно-величественный, то гневно-саркастический, то раздражительный тон их также во многом предваряет литературную манеру Аввакума. Смелое обращение к просторечии, к прозаической бытовой детали, живые разговорные интонации все это сближает обоих писателей. Иногда стилистическое сходство настолько поразительно, что невольно возникает предположение о знакомстве Аввакума с посланиями Ивана IV и, в некоторых случаях о прямом воздействии последнего на Аввакума. [16.190]

Но, разумеется, ни в ХVII веке, ни тем более в ранние периоды феодальной эпохи не было еще необходимых объективных условий для полного и всестороннего изображения личности всестороннего изображения личности даже в автобиографических произведениях, и в этом смысле и «Молении» Даниила Заточника, и письма Ивана IV, и особенно «Поучение» Владимира Мономаха дают лишь более или менее эскизные изображения человека и его внутреннего мира. Решительного освобождения от условности, от схемы в изображении своего «я» впервые достигает лишь Аввакум.

Наряду с  нарастанием интереса к человеку и его внутреннему миру постепенно расширялась и конкретизировалась в древней русской литературе и бытовая сфера, окружавшая русского человека. В обобщенные и несколько условные описания обстановки, в которой действовал герой, все чаще и чаще привносились отдельные картины реальной жизни. В ряде памятников XV-XVI веков (Повесть о Петре и Февронии и другие) внимание автора привлекали те стороны быта, которые были отмечены печатью национального своеобразия. Этот наивный и непосредственный «этнографизм» средневековой литературы подготовили подлинное открытие национального народного быта у Аввакума, произведения которого с почти этнографической точностью воспроизводят обыденную жизнь русского человека XVII века. [17]