Тема судьбы поэта в цикле стихотворений Анны Ахматовой «Из заветной тетради»

  Тема  судьбы поэта в  цикле стихотворений  Анны Ахматовой «Из  заветной тетради». 

  Тема  нашего исследования - «Тема судьбы поэта в цикле стихотворений Анны Ахматовой «Из заветной тетради»».

  Моя задача состоит в том, чтобы описать авторский замысел и построение цикла и проследить развитие темы судьбы поэта в центральном для цикла стихотворении: «Все ушли, и никто не вернулся…».

  Были  изучены:

  1) оказавшаяся доступной литература об Ахматовой и ее творчестве (список литературы прилагается);

  2) биография Анны Ахматовой;

  3) тексты стихов цикла.

  Основным  объектом нашего исследования являлись стихи цикла «Из заветной тетради», в частности, стихотворение «Все ушли, и никто не вернулся…».

  Представляем  ход исследования и его результаты.

  После Постановления ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»» (1946) неопределенность будущего закономерно вызвала у А.Ахматовой желание подвести итоги жизни и творческой деятельности. В лирике последнего этапа она выступает не только как поэт, но и как «скрытый» исследователь своего творчества. А.Ахматова настойчиво обращается к идее итоговой книги, задуманной еще в 1946 году, а впоследствии возникшей в планах как «Бег времени».

  Когда в 1952 г. Ахматовой была возвращена из издательства «за истечением срока  архивного хранения» рукопись седьмой по счёту её поэтической книги «Нечет», сданная еще в 1946 году, Анна Андреевна начала работу над новой «седьмой книгой», получившей при публикации название «Бег времени». Известно, что название «Бег времени» дано книге не самой Ахматовой, а сама Анна Андреевна желала так и назвать новый сборник: «Седьмая книга».

  Для Ахматовой «Седьмая книга» становится знаком итога, рубежа. «Седьмая книга» - только внешне название без определенного значения, - объясняет Сергей Кормилов, приводя цитату из исследования эмигранта Никиты Струве: «Как известно, это число означает совершенную, заключенную в себе полноту и носит печать библейской сакральной символики – от семи дней творения, до многократного использования этого образа в «Откровении» Иоанна Богослова… Ахматова подводила итог своим судьбе и творчеству через это число» (1, с.171). Этот же литературовед так объясняет большой объём последнего ахматовского сборника: «Седьмая книга непомерно разрослась по сравнению с шестью предыдущими, потому что Ахматова не хотела допустить образования восьмой» (1, с.171).

  Сборник «Бег времени» строится на циклах (из стихотворений разных лет), через структуру которых автор стремится передать движение времени, логику судьбы, идею победы художника над властью. В книгу вошли такие циклы, как «Вереница четверостиший», «Из заветной тетради», «Венок мертвым», «Из стихотворений 30-х годов», «Черепки», «Северные элегии», «Песенки», «Шиповник цветет», «Античная страничка», «Тайны ремесла».

    Цикл «Из заветной тетради»  - это лирический цикл, вместивший в себя раздумья Ахматовой о личностной ответственности поэта за отпущенное ему судьбой историческое время. Тема судьбы поэта вылилась на страницы «седьмой книги» стихами именно этого цикла.

  Важно отметить, что принцип хронологии в самой книге и, в частности, в цикле «Из заветной тетради» принципиально нарушен; это можно объяснить, наложив на стихи биографию самой Анны Андреевны. Такое расположение стихов было важно для нее, так как было тесно связано с пережитым ею самой.

   В стихотворении под названием «Многим», написанным 14 сентября 1922 года, отражается ее моральное состояние: «…оно было не таким, чтобы им упиваться» (2, с. 73). Она не хочет быть подобием многих. Ахматова пишет: «Как хочет тень от тела отделиться,/ Как хочет плоть с душою разлучиться, / Так я хочу теперь – забытой быть». Ей хотелось быть забытой и вследствие нараставших нападок «пролетарской» и вообще революционной критики (2, с 73). И так каждое стихотворение цикла соотносится с опредёленным событием её жизни.

    Нарушение хронологии в сборнике было обусловлено еще и тем, что в 60-х годах Ахматова впервые решилась записать некоторые стихи 30-х годов, до той поры жившие только в памяти ее или ее близких друзей. После ХХII съезда КПСС надежды Ахматовой на ослабление цензуры возросли настолько, что она решила ввести в состав «Бега времени» стихи из «Заветной тетради». Цикл состоит из 17 стихотворений.

    В одном из стихотворений имеется посвящение «N», это объясняется тем, что «еще с 20-х годов… она стала широко использовать иносказательность, а иногда даже и менять даты под ними, чтобы было невозможно соотнести стихотворные строки с конкретными кровавыми историческими событиями,  которые она, подобно летописцу, фиксировала, видя теперь в этом свой долг» (1,с 167).

  Эти черты стиля отражают трагическое мироощущение, которое формировалось у нее с 20-х годов и отразилось в книге «ANNO DOMINI МСМХХ1». «Скоро мне нужна будет лира,/ Но Софокла уже, не Шекспира,/ На пороге стоит — Судьба», - писала Ахматова в «Поэме без героя» (3, с. 338). Это предвидение можно объяснить, исходя из того факта, что Софокл живёт в читательском сознании как автор трагедий, тогда как имя Шекспира связывается прежде всего с его «Ромео и Джульеттой» - пьесой о любви. Из этого можно сделать вывод, что, если в ранних ахматовских стихах основной была тема любви, то теперь она сменяется темой трагичности жизни, темой трагической судьбы поколения, народа и поэта.

  И именно эти темы прослеживаются в цикле «Из заветной тетради».

  Центральным стихотворением цикла является «Все ушли, и никто не вернулся…». В нём ярко отражены все тяжелые испытания, выпавшие на долю ахматовских современников и, в частности, на долю народного поэта.

  Каждая  строка этого стихотворения пронизана различными мотивами, которые вместе составляют одну указанную общую тему.

  В структуре стихотворения можно выделить два центральных образа, отражающих две главные противостоящие силы эпохи: «Я» и «Они».

  Под «Я» Ахматова имеет в виду лирическую героиню (основания это утверждать – строки, характеризующие состояние лирической героини и события, происходящие с ней: «и глаза я поднять не посмела,/ перед страшной судьбою моей...», «наградили меня немотою,/ на весь мир окаянно кляня..» (4, с.245)). Однако такая же судьба постигла её друзей, родных, мужа, сына: «все ушли, и никто не вернулся…». «Разлучили с единственным сыном,/ в казематах пытали друзей», - пишет она (4, с.245). Это даёт основание включить и их образы в «поле притяжения» «Я», объединив их все в качестве одной  стороны отражённого в стихотворении конфликта.

  Отметим сразу, что эти образы заданы именно как образы жертв. Для читательского  восприятия их в качестве жертв важен  мотив кровавой жертвы эпохи, который развивается третьим четверостишием:

  «Осквернили пречистое слово,

  Растоптали  священный глагол,

  Чтоб с сиделками тридцать седьмого

  Мыла  я окровавленный  пол» (4, с.245. – Выделено мной. - Т.М.).

  Образ окровавленного пола, возможного в  камере пыток, формирует семантику  и образа «сиделок тридцать седьмого»: становится ясно, что под сиделками  имеются в виду не больничные нянечки, а заключённые, что подтверждается присутствием в структуре их образа числительного «37-й», указывающего на историческое время – эпоху сталинских репрессий.

  Но поэт никак не называет, не поименовывает вторую сторону конфликта – условно названных нами «Их», то есть тех, от кого исходит насилие.

  Тем не менее, образы, созданные в строках стихотворения, дают очень четко понять, кому по силам было сделать всё нижеперечисленное:

  «Разлучили  с единственным сыном,

  В казематах пытали друзей,

  Окружили  невидимым тыном

  Крепко  слаженной слежки своей.

  Наградили меня немотою,

  На  весь мир окаянно кляня,

  Обкормили меня клеветою,

  Опоили  отравой меня» (4, с.245).

  Кто может производить аресты и пытать людей в казематах? Кто может  организовать «крепко слаженную» слежку»? Кто властен лишить человека честного имени, ославивши его «на весь мир»? Кто может запретить свободу слова («Наградили меня немотою,/ на весь мир окаянно кляня»)?

  Все эти детали наталкивают на мысль, что, кто кроме правительства, никто не имел такого масштаба.

  Еще одна важная деталь, на которую нельзя не обратить внимания. Это строки «Осквернили  пречистое слово,/ Растоптали священный  глагол…». В Библии, как известно, сказано: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». К тому же Ахматова как будто направляет нас к стихотворению Пушкина «Пророк», к строкам «Востань, пророк, и виждь, и внемли,/ Исполнись волею моей/ И, обходя моря и земли,/ Глаголом жги сердца людей» (5, с. ). Ведь это Бог призывал пушкинского пророка исполнить Божьи заповеди, а в образе пророка Пушкин «разумел» поэта. Следовательно, власти помогли растоптать этот «глагол», а значит, нарушили Божьи заповеди. А кто тогда эти власти?! Их можно охарактеризовать как разрушителей святынь. Ахматова создаёт образ деспотической антинародной государственной власти.

  Так посредством использования удачно подобранных деталей Ахматова проясняет  семантику образа «Их», выстраивая образ неправедной государственной власти, сделавшей ставку на культ грубой силы. Так формируется читательское представление о другой стороне развитого в стихотворении конфликта.

  Вместе  с тем её текст превращается в  интертекст, где посредством использования  знакомых читателю образов происходит «приращение» смысла стихотворения.

  Отметим, что, выстраивая образ жертвы, Ахматова одновременно выстраивает и образ палача: «Окружили невидимым тыном/ Крепко слаженной слежки своей», «Обкормили меня клеветою,/ Опоили отравой меня».

  Это свидетельствует о лаконизме  средств выражения авторской  мысли, о мастерстве поэта.

  Использует  Ахматова и подтекст.

  Доказательства  этого – в следующем: из каждой строки стихотворения «Все ушли, и никто не вернулся», посвященной «Им», можно увидеть масштабность преступных деяний деспотической власти. И вот, проведя лирическую героиню через все эти испытания и муки «…и до самого края доведши», власти, по выражению поэта, «почему-то оставили» её «там» (Выделено мною. – Т.М.). Ахматова наверняка понимает, «почему» оставили, ведь что может быть страшнее для человека непокорного, сильного духом, что ему тяжелее вынести, как не смертный приговор для единственного сына и тяжелую судьбу друзей. Ведь именно эти мучения способны наказать непокорность куда сильнее, чем накажет её собственная смерть или заключение под стражу. Потому что смерть – это избавление от мук, а если героиня будет жить, то в таких мучениях, которые власти выбрали ей в наказание. Загадочность, непрояснённость здесь – поэтический приём, который должен разбудить сознание и мысль читателя, и это действует сильнее, чем действовало бы чётко сформулированное поэтом положение.

  Можно также заметить ещё одну перекличку (подтекстовую) с другим произведением, теперь уже с произведением самой Ахматовой, - «Реквием». Строки «Реквиема» «Муж в могиле, сын в тюрьме,/ Помолитесь обо мне» (6, с. 198) тесно связаны почти с каждой строкой стихотворения «Все ушли, и никто не вернулся…», где каждой строкой Ахматова устами лирической героини говорит о своем одиночестве, о том, что осталась одна.

  Образная  деталь финала стихотворения: «Любо мне, городской сумасшедшей,/ По предсмертным бродить площадям» - доказывает, что всё, что имела лирическая героиня, у неё отнято, и ей остается только просить смерти, которая предпочтительнее такой жизни, на какую осудили её (Выделено мною. – Т.М.). Эпитет «предсмертным» употреблен с целью охарактеризовать ее долю, тяжесть ее судьбы, подчеркнуть, что дальше уже ничего ее не ждет.

  Качества, которыми обладает лирическая героиня, противоположны тем, которыми обладают «они», власти. Она твердо верна Божьим заповедям, назначенным Богом поэту, и не нарушит их, в отличие от ее «палачей». А.Ахматовой, по сути, сделано признание: вся жизнь прошла в молчании, страхе, нищете, разлуке, зато совесть чиста, чего не скажешь о представителях другой стороны конфликта.  

  Так конфликтность стихотворения и контрастность изображения главных образов становятся средствами характеристики самой лирической героини и одновременно – характеристики государственной власти, при которой ей выпало жить. Мы видим, что слияние лирического и драматургического начал в стихотворении является яркой особенностью его родо-жанровой структуры, особенностью, которая вместе с тем служит цели поэтической выразительности. Так проявляется в данном стихотворении одновременно лаконичность и выразительность.