Своеобразие русской ирои-комической поэмы (на примере поэмы Богдановича "Душенька")

 

 

    В 70е-80е годы 18 столетия в русской  литературе имел место кризис классицизма. Кризис был спровоцирован самой системой классицизма с его строгой, нормированной, жесткой системой. Классицизм постепенно утрачивал ведущие позиции, отступая под натиском новых эстетических представлений о сущности литературы, ее роли и назначении в духовной жизни человека и общества. На фоне кризиса классицизма, возникают новые, порожденные иным типом мировосприятия, не входящие в классицистическую иерархию жанры и формы: сатирическая публицистика, развлекательная проза, романная проза, лиро-эпические жанры поэзии.

    Характерной чертой литературного процесса 1770—1780-х гг. стало возникновение большого количества жанров, соединяющих в себе признаки высоких и низких жанров. Сохраняя свою видимую связь с эстетикой классицизма, эти жанры перестраиваются, обретают большую емкость и расширяют поле охвата явлений действительности. Именно это происходит в 1770-х гг. с русским стихотворным эпосом. Интересно, что когда в России возник бурлескный¹ жанр ирои-комической поэмы, еще не существовало оригинального образца жанра героической поэмы (опыты Кантемира, Ломоносова, Сумарокова в жанре эпопеи остались на стадии планов и не были закончены). Образцы бурлескной ирои-комической поэмы — «Елисей, или раздраженный Вакх» Василия Ивановича Майкова, написанная в 1771 г. и «Душенька» Ипполита Федоровича Богдановича, сочиненная в 1775 г. Лишь в 1779г. появилась «Россиада» М. М. Хераскова - первая оригинальная эпическая поэма. Характерно, что в историко-литературной перспективе ирои-комические поэмы имеют несравненно большее значение, чем правильная героическая эпопея уходящего классицизма.  

    Поэму «Душенька» И. Ф. Богданович закончил в 1775 г., первая песня поэмы была опубликована в 1778 г.; полный текст в 1783 г. Поэма была очень популярна, и читатели сразу обратили внимание на принципиально новую эстетическую позицию. Богданович демонстративно противопоставил свое легкое, изящное, не претендующее на нравоучение и мораль сочинение еще вполне устойчивым взглядам на литературу как «училище нравственности»: «Собственная забава в праздные часы была единственным моим побуждением, когда я начал писать «Душеньку»², — так сам Богданович обозначил свою эстетическую позицию.

    «Душенька»  — произведение, имеющее конечным результатом своего воздействия на читателя именно эстетическое наслаждение в чистом виде без всяких посторонних целей. И, соответственно, природа поэтического вдохновения, побудившего Богдановича написать свою поэму, тоже обозначена им как свободная, бескорыстная игра поэтического воображения, которое само себе является законом и единственной целью:

Любя свободу я мою,

Не для похвал себе пою;

Но чтоб в  часы прохлад, веселья и покоя

Приятно рассмеялась  Хлоя.

    Эта эстетическая позиция определила и  выбор сюжета: его источником стала литературная стилизация под миф — история любви Амура и Психеи, изложенная в качестве вставной новеллы в романе Апулея «Золотой осел» и переведенная на французский язык Жаном Лафонтеном. К тому времени, когда Богданович обратился к этому сюжету, и русский перевод романа Апулея ,и перевод повести-поэмы Лафонтена уже были известны русскому читателю. Поэтому, приступая к созданию своей поэмы, целью Богдановича не было познакомить русского читателя с новым сюжетом или дать нравственный урок. Скорее, здесь шла речь о своеобразном творческом соревновании, индивидуальной авторской интерпретации известного сюжета:

Издревле Апулей, потом де ла Фонтен

На вечну  память их имен

Воспели Душеньку и прозой, и стихами <...>

Но если подражать  их слогу невозможно,

Потщусь за ними вслед, хотя в чертах простых,

Тому подобну  тень представить осторожно,

И в повесть  иногда вместить забавный стих.

    Подобный  индивидуальный подход к жанру поэмы-бурлеска обусловил своеобразие его форм в поэме Богдановича. «Душенька» не является пародией героического эпоса. И первым же знаком отказа от обычных приемов бурлеска стал у Богдановича оригинальный метр — разностопный (вольный) ямб, с варьированием количества стоп в стихе от трех до шести, с весьма прихотливой и разнообразной рифмовкой. В целом же стиль поэмы, а также ее стих Богданович точно определил сам: «простота и вольность» — эти понятия являются не только характеристикой авторской позиции, но и стиля, и стиха поэмы.

    Бурлескность  поэмы Богдановича заключается  совсем в другом плане повествования, и общее направление бурлеска предсказано тем именем, которое  поэт дает своей героине. У Апулея и Лафонтена она называется Психея (по-русски — душа). Богданович же назвал свою героиню «Душенькой», буквально переведя греческое слово и придав ему ласкательную форму. Таким образом Богадонович обозначил тенденцию русификации поэмы.

    Сквозь  стилизацию под миф в романе Апулея, Богданович почувствовал фольклорную  природу мифологического сюжета. И именно этот фольклорный характер он и попытался воспроизвести в своей русской поэме на античный сюжет, подыскав в русском фольклоре жанр, наиболее приближающийся к поэтике мифа. Этим жанром является русская сказка, которая характеризуется такой же сюжетно-тематической устойчивостью и специфической типологией образов персонажей, времени и пространства, как мифологический мирообраз. Целый ряд таких типологических признаков особого мира русской волшебной сказки — топографию, географию, народонаселение, состав героев — Богданович ввел в свою интерпретацию апулеевского сюжета.

    Русифицированная  Психея (Душенька) является царевной, которую по пророчеству оракула должны отвезти на вершину неведомой горы за тридевять земель, чтобы она обрела своего суженого. По мифу Апулея оракул прорицает Душеньке, что ее супругом будет страшное крылатое чудовище, опаляющее весь мир своим огнем. Этот античный метафорический образ крылатого Амура, сжигающего сердца любовной страстью, удивительно точно накладывается на фольклорные представления о многоголовом огнедышащем драконе, непременном участнике действия русской волшебной сказки. Сказочный образ «Змея-Горыныча, Чуда-Юда» позже появится в качестве действующего лица поэмы: он охраняет источники живой и мертвой воды, к которым Венера послала Душеньку во искупление ее греха.

    Вся поэма насквозь пронизана фольклорными сказочными мотивами, накладывающимися на поэтику мифа. Сад с золотыми яблоками Гесперид, охраняемый титаном Атлантом, в поэме-сказке Богдановича стерегут Кощей Бессмертный и царевна Перекраса. Дорога же в подземное царство Плутона, где Душенька должна добыть таинственную шкатулку Прозерпины, пролегает через дремучий лес и избушку на курьих ножках — обитель Бабы-Яги:

Идти  в дремучий лес, куда дороги нет;

В лесу, он ей сказал, представится избушка,

А в той избушке  ей представится старушка,

Старушка ей вручит волшебный посошок.

    И при малейшей возможности функционального или образного совпадения какого-либо сюжетного или образного мотива русской сказки с мифологическим общим местом Богданович не упускает случая ввести его в повествование. Так, меч, которым злые сестры уговаривают Душеньку убить своего чудовищного супруга, хранится в «Кащеевом арсенале» и «в сказках назван Самосек»; да и все второстепенные персонажи поэмы четко делятся на вредителей и дарителей в своих отношениях к Душеньке.

    В результате получается прихотливый, но органичный синтез двух родственных  фольклорных жанров, принадлежащих  ментальности разных народов, греческого мифа и русской волшебной сказки. Русские сказочные персонажи помещены в античный мирообраз, населенный олимпийскими богами, нимфами, наядами и зефирами. В свою очередь, эти античные божества принимают на себя отблеск поэтики русской волшебной сказки.

    В той же мере, в какой Богданович уделил внимание национальному фольклору, он отдал дань общелитературному увлечению бытописанием. Бытоописательные мотивы помогают создать полноценную материальную среду как дополнительный прием характерологии. Богаднович использует этот прием для того, чтобы свести в единый мирообраз греческих богов и русских фольклорных персонажей. Например, собираясь в свой дальний путь, Душенька велит «сухари готовить для дороги»; в свадебно-погребальном шествии за ней несут своеобразное приданое — все предметы дамского дворянского обихода той эпохи: хрустальную кровать, гребенки, булавки .

    Наконец, в небесном раю — обители своей и Амура — Душенька попадает в типичный мир русской дворянской усадьбы — барский дом с античной колоннадой и бельведером, окруженный пейзажным парком:

Вначале Душенька по комнатам пошла <...>

Оттуда в бельведер, оттуда на балкон,

Оттуда на крыльцо, оттуда вниз и вон,

Чтоб видеть дом со всех сторон.

Оттуда шла  она в покрытые аллеи,

Которые вели в  густой и темный лес.

При входе там, в тени развесистых древес,

Открылись новые  художества затеи <...>

Тогда открылся грот,

Устроенный у  вод 

По новому манеру;

Он вел затем  в пещеру <...>.

    Бытописание Богдановича воссоздает типичную атмосферу бытового дворянского обихода и уклада - это внешняя, материальная, достоверная среда, в которую погружена духовная жизнь человека.

    Так повествование в поэме-сказке Богдановича  складывается в целостную картину  индивидуальной поэтической интерпретации  и комбинации художественных приемов. Именно к авторским интонациям и  эмоциональному авторскому тону в повествовании  поэмы-сказки стягиваются и взаимодействуют все сюжетные линии — фольклорная, мифологическая, бытовая.

    Активность  авторского начала проявлена, прежде всего, в интонационном плане повествования. Лиризмом пронизана вся атмосфера  повествования и способ его выражения — непосредственное включение авторского голоса, опыта и мнения в описательные элементы сюжета. Тот же лирический характер имеют и прямые авторские обращения к героям, которые сопровождают поворотные моменты сюжета и иногда поднимаются до подлинной патетики. Таково, например, непосредственное включение авторского голоса в ткань повествования в тот момент, когда Душенька узнает от зефира на посылках о том, что ее сестры ищут свидания с нею:

Зефир! Зефир! Когда б ты знал

Сих злобных  сестр коварных лести,

Конечно бы тогда скрывал

Для Душеньки такие вести!.

    И иногда эти обращения поднимаются  до интонации подлинного лирического  пафоса — предельной степени выражения  авторского сопереживания и сочувствия:

Умри, красавица, умри! Твой сладкий век 

С минувшим днем уже протек! <...>

Сей свет, где  ты досель равнялась с божеством,

Отныне в  скорбь тебе наполнен будет злом <...>

И боле — кто, любя, с любимым разлучился

И радости  себе не чает впредь,

Легко восчувствует, без дальнейшего слова,

Что легче  Душеньке в сей доле умереть

    Основная тональность повествования — тональность мягкой иронии, порожденной самим образом Душеньки — «Венеры в сарафане». Да и сам характер героини, представляющий собой сочетание сугубо женской страсти к нарядам и наслаждению, простодушия и любопытства, тоже способен вызвать добрую улыбку и у автора, и у читателя. Даже самый патетический момент сюжета — решение Душеньки расстаться с жизнью после того, как она оказалась изгнана из дома Амура, подан в этой иронической интонации: