Сказание о выборе веры князем Владимиром

 В Новеграде людие, уведавше еже Добрыня идет крестити я, учиниша вече и закляшася вси не пустити во град и не дати идолы опровергнути. И егда приидохом, они, разметавше мост великий, изыдоша со оружием, и асче Добрыня пресчением и лагодными словы увесчевая их, обаче они ни слышати хотяху и вывесше 2 самострела великие со множеством камения, поставиша на мосту, яко на сусчия враги своя. Мы же стояхом на торговой стране, ходихом по торжисчам и улицам, учахом люди, елико можахом. Но гиблюсчим в нечестии слово крестное, яко апостол рек, явися безумием и обманом. И тако пребыхом два дни, неколико сот крестя. Тогда тысяцкий новгородский Угоняй, ездя повсюду, вопил: «Лучше нам помрети, неже боги наша дати на поругание». Народ же оноя страны, разсвирипев, дом Добрынин разориша, имение разграбиша, жену и неких от сродник его избиша. Тысецкий же Владимиров Путята, яко муж смысленный и храбрый, уготовав лодиа, избрав от Ростовцев 300 муж, носчию перевезеся выше града на ону страну и вшед во град, никому же пострегшу, вси бо чаяху своих воев быти. Он же дошед до двора Угоняева, онаго и других предних мужей ят и абие посла к Добрыне за реку. Людие же страны оные, услышавшее сие, собрашася до 5000, оступиша Путяту, и бысть междо ими сеча зла. Некия шедше церковь Преображения Господня разметаша и домы христиан грабляху. Даже на разсвитании Добрыня со всеми сусчими при нем приспе (и повеле у брега некие домы зажесчи, чим люди паче устрашении бывшее, бежаху огнь тушити; и абие) преста сечь, тогда преднии мужи просиша мира.

 Добрыня же, собра вои, запрети грабление и абие идолы сокруши, древянии сожгоша, а каменнии, изломав, в реку вергоша; и бысть нечестивым печаль велика. Мужи и жены, видевшее тое, с воплем великим и слезами просясче за ня, яко за сусчие их боги. Добрыня же, насмеяхаяся, им весча: «Что, безумнии, сожалеете о тех, которые себя оборонить не могут, кую помосчь вы от них чаять можете». И посла всюду, объявляя, чтоб шли ко кресчению. Воробей же посадник, сын Стоянов, иже при Владимире воспитан и бе вельми сладкоречив, сей идее на торжисче и паче всех увесча. Идоша мнози, а не хотясчих креститися воини влачаху и кресчаху, мужи выше моста, а жены ниже моста. Тогда мнозии некресчении поведаху о себе кресчеными быти; того ради повелехом всем кресченым кресты деревянни, ово медяны и каперовы на выю возлагати, а иже того не имут, не верити и крестити; и абие разметанную церковь паки сооружихом. И тако крестя, Путята иде ко Киеву. Сего для людие поносят новгородцев: Путята крести мечом, а Добрыня огнем.

 Нами приведен текст  по черновой рукописи, в которой  Татищев копировал доставшийся  ему летописный памятник. Слова,  заключенные нами в скобки, вероятно, были пропущены по небрежности  и восполнены на поле – без  них в тексте явная лакуна. После слова «каперовы» в рукописи есть примечание Татищева, предлагающего переводить как «оловянные».

 К Иоакимовской летописи вообще и к этому, наиболее известному ее свидетельству в частности, в науке существует прямо противоположное отношение. Одни исследователи видят в Иоакимовской совершенно адеватный источник и, подчас без каких-либо оговорок, пишут о «восстании» новгородцев против крещения13. С другой стороны, некоторые источниковеды высказывали решительные сомнения в подлинности источника вообще, предлагая видеть в нем полностью или частично творчество самого В. Н. Татищева14. Большинство исследователей, впрочем, признали подлинность сохранившегося текста Иоакимовской, идентифицируя ее как новгородский памятник конца XVII в.15 Разделяя этот подход, автор этих строк пришел к выводу об использовании в Иоакимовской летописи наряду с устными преданиями также сказания о крещении Руси, созданного в Новгороде примерно в третьей четверти XIII в. Из него почерпнуты сведения об истории Киевской Руси. Именно это сказание автор конца XVII столетия, скорее всего, принял за летопись Иоакима16. Возможно, этому поспособствовало удержанное и в поздней переработке первого лица «мы» при описании крещения новгородцев.

 Тем не менее, сам  факт вмешательства Татищева  в сохраненный им текст налицо. Свои предположения и домыслы, пусть не слишком многочисленные, он смело вносил в летописное повествование. В этом можно убедиться, сопоставив черновик «Истории», то есть непосредственную копию летописного текста, с беловой Воронцовской рукописью. Рассматриваемый фрагмент, будучи переписан набело, претерпел следующие изменения. Не совсем, видимо, уместные, на его взгляд, в этом контексте «самострелы» Татищев заменил древнерусским словом «пороки», а в речи Добрыни, обращенной к новгородцам, «помосчь» почему-то стала «пользой». Мира новгородские «мужи» теперь просят, «пришедше к Добрыне». Самое загадочное добавление – целая фраза после описания «пороков»: «Высший же над жрецы славян Богомил, сладкоречия ради наречен Соловей, вельми претя люду покоритися». Это явно чужеродная вставка в текст, где вождем восстания выведен Угоняй, и именно его захватывает в заложники Путята. Можно догадаться, что Татищев счел уместным поставить во главе восставших жреца. Но откуда он взял его имя (точнее, два имени), мы не можем и догадываться. В любом случае, проблема эта имеет больше отношения к истории исторической науки XVIII в., еще во многом стоявшей между летописью и романом, чем к истории крещения Руси.

 Итак, вмешательство В.  Н. Татищева в текст сравнительно невелико. Но и признание этого факта не делает Иоакимовскую летопись безусловно достоверной. Еще Н. М. Карамзин считал, что вся история крещения новгородцев – лишь развернутый домысел вокруг присловья туманного происхождения. Даже признавая наличие в основе Иоакимовской подлинных преданий, зафиксированных к тому же впервые еще в XIII в., мы не можем отрицать противоречий и несообразностей имеющегося текста. Есть в нем и явно малодостоверные детали. Откровенную нелепость встречаем уже в самом начале: как могли новгородцы поставить свои «самострелы» «на мосту», который только что сами «разметаша»? Или они построили его снова – навстречу Добрыне? Кстати, именно под этим мостом – целым и невредимым, проплывал, как мы помним, Перун в С1Лс. Само наличие в Новгороде двух камнеметов, кстати, вызывает некоторые сомнения. Хотя осадная техника славянам была известна уже с конца VI в., но строили ее, как правило, в походах на месте осады, а не хранили в мирное время в городах. Об оборонительном использовании камнеметов до того на Руси ничего неизвестно, тем более на севере Руси.

 Весьма странным выглядит  использование как опоры в  крещении Новгорода 300 ростовцев. В Ростове и его округе новая вера утверждалась с трудом и уже в XI – начале XII в. Наличие в Новгороде 5000 боеспособных горожан в конце X в. тоже можно подвергнуть сомнению. Нет ни письменных, ни археологических подтверждений существования в Новгороде до крещения церкви Преображения Господня, хотя факт исключить нельзя. Согласно всем источникам, идол в главном Новгородском капище был один – деревянный Перун. Это подтверждается и раскопками на месте капища (Перынь). Здесь же говорится о большом числе идолов, в том числе о каменных. Ни тысяцкий Угоняй, ни посадник Воробей Стоянович не упоминаются в других источниках. При этом «посадником» в X – XI вв. титуловался княжеский наместник в Новгороде, а иногда и новгородский князь. Совершенно очевидно, что посадником в описываемое время был Добрыня, а не некий Воробей. Что касается Путяты, то о его существовании можно судить лишь на основании присловья, приводимого в конце отрывка. Нельзя при этом забывать, что Путятой звали одного из представителей новгородской по происхождению боярской династии Остромировичей в XI в., и именно отсюда имя могло попасть в фольклор (в том числе в предания и былины о Добрыне).

 Тем не менее, уже  давно некоторые находки Новгородской  археологической экспедиции в  слоях конца Х в. сопоставлены  с известием Псевдо-Иоакима о крещении «огнем». Мы можем полагать, что автор XIII и затем конца XVII в. опирался на подлинную историческую традицию, в основе которой лежали реальные факты. Но, тем более признавая некоторую силу документа за Иоакимовской, мы должны довериться ее свидетельству в целом. А оно достаточно однозначно. Вспомним, что именно сказано в Иоакимовской летописи о происхождении присловья: «того для люди поносят новгородцев: Путята крести мечем, а Добрыня огнем». Кто же мог «поносить» новгородцев, если бы вся Русь была крещена насильственно, «огнем и мечем»? – очевидно, что никто. Представляется, что как раз Иоакимовская летопись является решающим свидетельством против подобных утверждений. Новгород, где произошли какие-то столкновения, явно стал исключением из общего правила, что и привело к появлению в антиновгородских кругах (возможно, в Киеве) «поносного» присловья.

 Мы не можем судить  о конкретных обстоятельствах  появления текста новгородского  первоисточника Иоакимовской летописи в XIII в. Но ясна одна из его тенденций – подчеркнуть некоторую, говоря библейским языком, «жестоковыйность» своих сограждан, выпятить их противостояние христианизации не только своего города, но и Руси в целом. Потому новгородские князья Олег и Владимир противопоставляются киевским Аскольду и Ярополку как воинствующие язычники. Потому же какие-то беспорядки, сопровождавшие крещение в Новгороде и не замеченные ни киевским, ни официальным местным летописанием, превращаются в грозное восстание, едва не стоившее первым христианам жизни. «Поносная» приговорка, сочиненная недоброжелателями Новгорода, увенчала этот своеобразный памфлет против сограждан, составленный явно в пику утвердившейся во владычных летописях концепции крещения. Когда в XIX и особенно в ХХ в. наступила пора новых переоценок, текст древнего полемиста вновь оказался востребован. Однако ему придали прямо противоположный смысл. Псевдо-Иоаким показывал свой город печальным исключением – некоторые историки нового времени попытались превратить его интерпретацию событий в типичный для всей Руси пример.

ПЕРВЫЕ ХРИСТИАНЕ

Образование межплеменных этнических общностей обычно сопровождалось серьезными изменениями не только в политической жизни людей, но и в жизни духовной. Значительным событием в ранней истории  большинства европейских народов  стало их приобщение к христианству.

Состоящая из различных северогерманских, славянских и финских элементов, древнерусская (восточнославянская) общность в конце I тыс. По Р. Х стала превращаться в народ, сплоченный не только политически, но и духовно, т.е. религиозно. Медленное распространение христианства среде варяжских и славянских дружинников началось в IX веке. Первоначально крещение принимали немногие воины, участвовавшие в набегах на Византию, и в торговли с христианами-греками (профессии воина и купца в то время очень часто совпадали) .

Перемена веры дружинников  была делом вполне естественным: они  много времени проводили в  походах, в чужеземных краях и  в том числе и в Византии, где видели прекрасные храмы, торжественные  службы, сравнивали свои культы с христианской верой.

Племенные, языческие верования  были, как правило, основаны на непонимании  воздействия на человека каких-то малоприятных, неведомых сил. Представления об этих силах соотносились с родоплеменным  бытом, с особенностями местности, со специфическими занятиями населения, Поэтому серьезные изменения в быте ставили под сомнение различные элементы верования, порождали религиозный кризис(так, поклонявшиеся духам гор племена не могли сохранить своих представлений о них, переселившись на равнину) . Не удивительно, что наибольшую восприимчивость к перемене религии показывала самая активная часть общества: воины и купцы. Некоторые историки, как О. М Соловьев и А. В Карташев, принимают факт крещения Аскольда и Дира, ходивших на Константинополь в 860 году. Но это был не государственный выбор веры, а личный. Тем не менее крещение отдельных влиятельных людей способствовало знакомству всего населения с христианством. Часто побуждением перехода в другую религию была победа христианского народа над язычниками: "Чужо Бог" сильнее. Известны также и миссионерские подвиги: Андрей Первозванный, св. Кирилл.

Но настоящих фанатов  язычества было немного, хотя обряды любили и совершались. В городах  на пути из варяг в греки было много купцов, среди которых было много христиан. Также много крещенных было среди дружинников. В то время, в середине X в., в Киеве стояла церковь Илии Пророка. Во 2-ой половине X в. Существовали православные храмы в Новгороде. В других городах на пути из варяг в греки.

Вдова Игоря Ольга, управлявшая  государством по смерти мужа, приняла  крещение. Некоторые ученые считают  обращение Ольги политической игрой, но это не вполне верно. Конечно, расчет был наверняка, но главным фактором было личное побуждение Ольги.

Существует предание о  крещении княжны: она, решив принять  крещение, отправилась в Царьград, что бы принять крещение у патриарха. Но император Константин не сразу  ее принял, ее ладьям долго пришлось стоять в Суде. Послов из разных стран  и князей допускали во дворец по очереди и Ольга не была исключением. Будучи женщиной властной, своим стоянием на Суде она проявила удивительное смирение. Но когда Константин встретился с княжной, он был восхищен ее красотой, умом, и хотел взять ее в жены и сделать императрицей. Ольга же, боясь обидеть императора, по преданию, прибегла к хитрости: язычница не может выйти замуж за императора-христианина, пока он ее не крестит. Патриарх крестил Ольгу, а Константин стал ее крестным отцом. Когда опять встал вопрос о женитьбе, Ольга ответила: как ты хочешь взять меня женою, когда сам меня крестил и назвал дочерью? Император подивился уму Ольги и отпустил ее с большими дарами.

Но все же точно мы не знаем, где и когда приняла  крещение Ольга. Легенда и русская  летопись связывает это событие  с посещением Константинополя (955 или 957 г.) , где Ольга вела переговоры с императором Константином. Однако, в его подробных записках о крещении Ольги не упоминается.

"Скорее Ольга крестилась  еще до посещения Константинополя  (в столицу Византии она прибыла  со священником, скорее духовником  княгини.) "(2) . Так или иначе,  Ольга стала православной, а ее  народ, в целом, оставался языческим. 

В X в. Происходила очень медленная христианизация Руси. Этот процесс почти не затрагивал обитавших вне города земледельцев и охотников. Православие постепенно приобретало статус религии, терпимой в государстве, но не государственной. Распространение христианства в княжеской и дружинной среде (в то время они в известной степени совпадали) происходило, как я уже отмечал, быстрее.

Постепенно создавались  предпосылки для официального признания  новой религии и для массового  крещения восточных славян. Этим предпосылкам суждено было сбыться во времена  правления св. Князя Владимира-Красное Солнышко.

Время Владимира нельзя считать  периодом гармонии власти и общества.

Историческое значение этого  времени заключалось в следующем: 1) Приобщение славяно-финского мира к  ценностям христианства.

2) Создание условий для  полнокровного сотрудничества племен  Восточно-Европейской равнины с  другими христианскими племенами  и народностями.

3) Русь была признана  как христианское государство,  что определило более высокий  уровень отношений с европейскими  странами и народами.