Сказание о выборе веры князем Владимиром

Категорическая приверженность сына Ольги (Святослава) язычеству была с детства закреплена традициями мужского воспитания. Будущего воина  воспитывали язычники Свенельд и Асмуд, традициям военной дружины он остался верен до конца. Однако гонений на христиан и желающих креститься из уважения к матери не устраивал. Его наследник Владимир оказался более боевым по духу. Воспитывался в Новгороде, куда его в восьмилетнем возрасте направил княжить Святослав. Вернувшись в Киев, предпринял отчаянную попытку борьбы с упадком духа и морализаторством христианства. Волевым распоряжением реформировал язычество: назначил Перуна, Хорса, Даждьбога, Стирбога, Симаргла и Мокоша. После победы, одержанной над ятвягами (983 год) дело даже дошло до принесения жертвы, которой оказался юноша из христианской семьи. Причина - его отец обличал ничтожество языческих богов. В результате разъяренная толпа язычников убила их обоих (Феодора и Иоанна). Однако назначенные боги не справились с возложенными на них надеждами.

В дальнейшей истории принятия христианства на Руси сосуществуют разные предания:

1) предание о том, что  Владимиру предлагали свою веру  болгары, хазары, немцы и греки,  пришедшие в Киев и жившие  в нем; 

2) предание о том, что  Владимир, не только пребывавший  во тьме язычества, но пораженный  и физическою слепотою, чудесно во время крещения прозрел сразу и духовными и телесными очами,

3) предание о том, что  для принятия греческой веры  Владимир счел нужным осадить  греческий город Корсунь, чтобы завоевать веру греческую, приняв ее рукою победителя. Несомненно одно: чтобы принять христианскую веру, ему потребовалось посмотреть на мир не глазами воина-победителя, а душой страждущего и пытающегося сохранить надежду.

Удивительно, но аналогично княгине Ольге после принятия веры суровый варяг становится кротким  христианином. Определенное время его  сердце смягчилось до такой степени, что он щадил жизнь преступников и даже убийц наказывал денежной пеней, не почитая себя вправе лишать кого-либо жизни.

Тем не менее, познавший смысл  жизни Владимир возвращается в Киев и силой своей власти решает передать чувства непросвещенному народу. Условие крещения в реке Почайне было таким: "Если кто не обрящется на реке в означенный день, богатый или убогий, раб или свободный, тот будет мне противник". В итоге, «на рассвете у впадения реки Почайны в Днепр стояли равноапостольный князь со своими двенадцатью сыновьями и дружиной. Народ киевский толпами стремился в реку по гласу своего владыки, без различия возраста и пола… и над всеми жаждущими спасения, пресвитеры читали разрешительные молитвы крещения».

Процесс «духовного просвещения» продолжился по всей Руси: было велено низвергать былых кумиров и ставить  церкви. Крещение не полностью прозревших довершали княжеские воеводы  Добрыня и Путята: крестили "огнем и мечом" - "Путята крестил мечем, а Добрыня - огнем". Митрополит Илларион Киевский позднее признавал, что крещение происходило по принуждению: «Никто не сопротивлялся княжескому приказу, угодному Богу, и крестились если не по собственной воле, то из страха перед приказавшими, ибо его религия была связана с властью». Однако даже после этого долгие годы на Руси сохранялось двоеверие: официальная религия, которая преобладала в городах, и язычество, которое ушло в тень, но по-прежнему существовало (особенно на северо-востоке и в сельской местности), пока православие не вобрало в себя многие языческие традиции.

Итог сего повествования  таков – да познавший смысл  жизни обретет веру свою. Но не силой  подобия, угодничества или преклонения.»

 В отличие от иудеев (и даже греков), которым в принципе  не свойственно было миссионерство,  немцы, как и вся латинская  церковь, действительно были чрезвычайно  активны на этом поприще, постоянно  соперничая с греками на славянских  землях. Мотив этого соперничества - вариант прений о вере - был известен уже Житию Мефодия (и, стало быть, древнерусской литературе): цитированное «Житие Мефодия» достаточно точно передает реальность времен миссии Кирилла и Мефодия, когда отношения между собственно Римом - итальянцами-влахами, немцами и греками были напряженными (ср.: Флоря, 1981. С. 97, 147). Однако не повлияла ли эта кирилло-мефодиевская традиция на русскую летопись (ср.: Шахматов, 1940) и не оказываются ли немцы в Киеве такой же «риторической фигурой», какой могут быть и хазарские евреи?

 Видимо, нет, потому  что посольство именуется «немцами  от Рима». Может быть, так в  летописи описан «синкретический  образ» латинянина? Ср. антилатинское послание митрополита Никифора Владимиру Мономаху, где говорится о том, что после того как немцы завладели «старым Римом», истинно верующие оставили город и там распространилась «немецкая прелесть» (Понырко, 1992. С. 71). В другом послании тот же автор относит падение истинной веры в Риме к Вандальскому завоеванию: «Потом же покорени быша римляне, иже латина наричется, от уандил, иже нарицаются немцы» (Там же. С. 74). Далее следует разоблачение пагубных латинских обычаев. Неслучайно эти обычаи возводятся к вандалам - они были еретиками, арианами. Смысл этих исторических экскурсов в том, чтобы показать, что истинная вера осталась с истинными римлянами - ромеями-греками, жители же «старого Рима» олатинились и даже онемечились. В Повести временных лет этого смысла нет, в космографическом введении к летописи римляне и немцы - явно отдельные народы (наряду с фрягами, венецианцами и прочими включениями в состав волохов - ПВЛ С. 8).

 Обратимся к контексту  Повести - фрагменту о немецком  посольстве. «Потом же (после болгар - В. П. ) придоша немьци от Рима, глаголюще: "Приходом послании от папежа". И реша ему (Владимиру - В. П. ): "Рекл ти тако папежь. Земля твоя яко и земля наша, а вера ваша не яко вера наша. Вера бо наша свет есть. Кланяемся Богу, иже створил небо, и землю, звезды, месяць, и всяко дыханье, а бози ваши - древо суть". Володимир же рече: "Кака заповедь наша?" Они же реша: "Пощенье по силе. "Аще кто пьеть или ясть, то все в славу Божью", - рече учитель нашь Павел". Рече же Володимер немцем: "Идите опять, яко отци наши сего не прияли суть"».

 Вероятно, слова «немцы  от Рима» отражают ту реальную  историческую обстановку, которая  сопутствовала времени выбора  веры и крещения Руси, когда  германские императоры, начиная  с Оттона I (962 г. ), овладели Римом, подчинили своему влиянию пап (по летописи, немцы пришли из Рима «папежа») и вступили в конфликт с Византией: в этом конфликте они стремились заручиться поддержкой Руси (Назаренко, 1994, 1996). A. B. Назаренко усматривает в летописном известии о немцах из Рима сведения о посольстве от Отгона II (которое датирует 982/983 г. ) и даже в самом летописном диалоге с немцами видит намек на неудачную миссию Адальберта, присланного епископом на Русь еще в 961 г., - недаром Владимир отсылает послов со словами, что «отци наши сего не прияли суть». Едва ли можно, впрочем, рассматривать летописный сюжет вне греко-латинской (и греко-иудейской) полемики: ср. упрек того же митрополита Никифора латинянам, что свои обычаи они не могут объяснить Писанием и Преданием, «но от немец прияли суть» (Понырко, 1992. С. 74), и даже традиционное для полемики с латинянами сближение их с иудеями (в «Стязании с латиною» митрополита Георгия говорится, что «мелодии» жители старого Рима, оказавшиеся под властью немцев, в «жидовство явление впадоша», ибо употребляют опресноки - см.: Макарий. Т. 1. С. 558).

 Не вполне ясно, чего  именно «не приняли» предки  Владимира - «заповеди» в целом  или «пощенья». В недавних комментариях к этому мотиву A. C. Демин предположил даже, что речь в первоначальном летописном тексте («Древнейшем своде») вообще не шла о посте, а имелось ввиду «потщенье» - посильное усердие в служении Богу, цитата же из Павла была приведена редактором Начального свода, переиначившем исходный смысл фразы (Демин, 1996. С. 114 и сл. ). Однако структура самих прений о вере - слов, произносимых послами, - предполагает описание пищевых запретов: они приводятся в речах болгар и иудеев и относятся к числу обязательных объектов полемики с иноверцами в древнерусской литературе. В полемике с латинянами наиболее остро переживались как раз расхождения в области пищевых запретов и поста (ср. «Слово о вере христианской и латинской Феодосия Печерского» - Кириллин, 1996. С. 51 и сл.; Понырко, 1992. С. 6 и сл. - и т. п. ). Вообще требование ритуальной чистоты было свойственно начальному русскому христианству (ср.: Смирнов, 1913 и ниже) - вопрос о сути Божества, равно как о добре и зле, по летописи, не затрагивался в прениях о вере при дворе Владимира (в отличие от диспута при дворе Менгу-хана). Владимир также резко реагировал на чуждые пищевые запреты, но, скорее, речь в его отповеди немцам идет все же о латинском «законе» в целом. Ответные посольства князя к болгарам, немцам и грекам призваны испытать их «закон», и отсутствие «красоты» в богослужении отвращает послов, пришедших «в Немци». Тогда послы идут далее «в Греки» и возвращаются на Русь, пораженные красотой греческого богослужения: «не свемы, на небе ли есмы были, ли на земли». Показательно, что маршрут летописного посольства не включает Рим - послы не следуют по пути из варяг в греки, а идут напрямую «в Немци», а затем в Царьград, в чем также можно усматривать в летописи отражение исторических реалий второй половины X в. - они следуют путем немецких миссионеров. Конечно, эти реалии погружены в контекст традиционной полемики (доходящей до религиозных наветов в отношении мусульман -ср.: Голубинский, 1997. С. 12 и сл.; ср. там же об употреблении греч. обозначения мечети - ропата - в летописи, а также характерное для греков представление о соединении неба и земли во время литургии и т. п. ), но историческая актуальность самого выбора веры - греческого или латинского обряда, «обретение» веры в Византии или крещение от немецких миссионеров - в начальной истории христианства на Руси и в начале княжения Владимира представляется достаточно очевидной.

 Соответственно, более пристального внимания заслуживает и конкретно-историческая характеристика иудейского посольства - «жидове козарьстии», тем более что это едва ли не единственный случай в древнерусской (и византийской) литературе, когда говорится об иудаизме хазар (или в Хазарии - ср.: Чекин, 1994; ср. о полемике с иудеями Константина Философа перед лицом хазарского кагана - Архипов, 1995. С. 17 и сл. ). Признание иудеев о том, что «их земля» - Иерусалим - «предана хрестеяном», было воспринято исследователями как свидетельство позднего происхождения всего мотива посольства: действительно, Иерусалим был захвачен христианами-крестоносцами в результате Первого крестового похода в 1099 г. (ПВЛ. С. 454; ср.: Берлин, 1919. С. 134-135). Это соображение, однако, не может быть принято по двум причинам. Во-первых, прения о вере включены не только в ПВЛ, но и в Новгородскую первую летопись и, стало быть, имелись уже в Начальном своде 1095 г. Во-вторых, крестоносцы были латинянами, и сам Первый поход состоялся в период греко-латинской (и русско-латинской) полемики, обострившейся после разделения латинской и греческой церквей в 1054 г. Как уже говорилось, прения о вере выдержаны в традиции этой полемики, и едва ли захват крестоносцами Иерусалима мог интерпретироваться летописцем как передача города христианам, тем более что город был отвоеван не у иудеев, а у мусульман. Ср. характерное негативное отношение игумена Даниила к «латине», занимающей «великий алтарь» у Гроба Господня (при общем «феодальном» пиетете к принявшему русского игумена королю иерусалимскому Балдуину, который изображается идеальным правителем - ПЛДР. XII в. С. 110). Скорее, в летописных прениях о вере речь идет о традиционных «имперских» притязаниях Византии на Святую землю: в «Речи философа» и говорится о том, что иудейской землей завладели «римляне» - ромеи (ПВЛ. С. 40). Значит, в мотиве о хазарских иудеях летопись следует ранней традиции, а не конструкции начала XII в.

 Ныне, после открытия  письма еврейско-хазарской общины  г. Киева, датируемого X в. (Голб, Прицак, 1997), представляются очевидными местные киевские истоки этой традиции. Иногда считаются даже неслучайными слова летописца о хазарских иудеях, которые заявляют, что сами слышали о приходе болгар и немцев к Владимиру. Это, конечно, свойственный летописным прениям о вере риторический прием, ибо по летописи следом за иудеями является Философ, которого присылают греки, и также говорит о дошедших до них слухах: правда, Философ «слышал» лишь о немецком и болгарском посольствах - тогда Владимир сообщает ему о посольстве иудеев и в ответ выслушивает «Речь Философа», содержащую антииудейскую полемику. Вопреки распространенному мнению (ср.: Макарий. Т. 1. М. 230 и сл.; Топоров, 1995. С. 517 и сл. ), активность иудеев не могла сравниться с миссионерской деятельностью латинян и мусульман уже потому, что миссионерство не было свойственно иудейской традиции (что верно отмечал еще Татищев - т. 2. С. 231), а желающих обратиться в иудаизм необходимо было первым делом предупредить о гонениях, которым подвергается за веру еврейский народ (а не выдавать желаемое за действительное - ср. мотив рассеяния евреев за грехи в еврейско-хазарской переписке). При этом евреи могли (и даже были обязаны) способствовать распространению так называемых заповедей сыновей Ноя, которым должны были следовать «языки» - потомки библейского праотца (запреты идолопоклонства, богохульства, кровопролития, воровства, прелюбодеяния и т. д. ), но в число этих заповедей не входили собственно иудейские Моисеевы законы, в том числе обрезание и соблюдение субботы. К историческим «реалиям» X в., таким образом, можно относить упоминание самих «жидов козарьстих», даже их участие в «диспуте» при дворе Владимира, но едва ли их посольство-«миссию».

 Речь не идет, конечно,  об исторической реальности прений  о вере в Киеве накануне  крещения Руси (хотя и отрицать  возможность такого диспута также  нет прямых оснований). Можно, однако, утверждать, что «прения о вере» относятся к раннему пласту русской летописной традиции: ср. реконструируемое Д. С. Лихачевым «Сказание о начальном христианстве на Руси» в связи с шахматовской гипотезой о Древнейшем своде и т. п. (ср.: Шахматов, 1908. С. 147 и сл.; Лихачев, 1976). В этом смысле сюжет «выбора веры» составил основу начальной истории русского христианства - этому выбору Русь следовала и в эпоху испытаний «русской веры», во времена монголо-татарского нашествия.

Нет в современной исторической науке, посвященной Древней Руси, более значительного и вместе с тем наименее исследованного вопроса, чем вопрос о распространении  христианства в первые века крещения.

В начале XX века появилось  сразу несколько чрезвычайно  важных работ, по-разному ставивших  и разрешавших вопрос о принятии христианства. Это работы Е. Е. Голубинского, академика А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова, В. А. Пархоменко, В. И. Ламанского, Н. К. Никольского, П. А. Лаврова, Н. Д. Полонской и многих других. Однако после 1918 года тема эта перестала казаться значительной. Она попросту исчезла со страниц нашей научной печати, оставаясь одной из важнейших в мировой славистике (работы Л. Мюллера, А. Поппэ и др.).

В задачу моих размышлений  входит поэтому не завершать, а начинать постановку некоторых проблем, связанных с принятием христианства, не соглашаться, а может быть, противоречить обычным взглядам, тем более что утвердившиеся точки зрения часто не имеют под собой солидной основы, а являются следствием неких, никем полностью не высказанных и в значительной мере мифических "установок".

Одно из таких заблуждений, застрявших в общих курсах истории  России и других полуофициальных  изданиях, – это представление, что  православие было всегда одним и  тем же, не менялось, всегда играло реакционную  роль. Появились даже утверждения, что  язычество было лучше ("народная религия"!), веселее и "материалистичнее"...

Но дело в том, что и  защитники христианства часто поддавались  определенным предрассудкам и суждения их были в значительной мере "предрассуждениями".

Остановимся в нашей статье лишь на одной проблеме - государственного значения принятия христианства. Не смею выдавать свои взгляды за точно установленные, тем более что неясны вообще самые  основные, исходные данные для появления  сколько-нибудь достоверной концепции.

Прежде всего следует понять – что представляло собой язычество как "государственная религия". Язычество не было религией в современном понимании – как христианство, ислам, буддизм. Это была довольно хаотическая совокупность различных верований, культов, но не учение. Это соединение религиозных обрядов и целого вороха объектов религиозного почитания. Поэтому объединение людей разных племен, в чем так нужда¬лись восточные славяне в X–XII веках, не могло быть осуществлено язычеством. Да и в самом язычестве было сравнительно мало специфических национальных черт, свойственных только одному народу. В лучшем случае по признаку общего культа объединялись отдельные племена, население отдельных местностей. Между тем стремление вырваться из-под угнетающе¬го воздействия одиночества среди редконаселенных лесов, болот и степей, страх покинутости, боязнь грозных явлений природы заставляли людей искать объединения. Кругом были "немцы", то есть люди, не говорящие на доступном пониманию языке, враги, приходившие на Русь "из невести", а граничившая с Русью степная полоса – это "страна незнаемая"...