Проза Милорада Павича

Милорад Павич, известный сербский писатель-прозаик  и поэт, являет собой необыкновенно  самобытного и неординарного  писателя, и в силу этого его  творчество совершенно не поддается  какой-либо классификации в смысле занесения в рамки не только литературного  течения, но и жанра.  Как ни странно, он не почти не известен у себя на родине, но известность его в международных кругах поистине впечатляет.  Историк сербской литературы XVII-XIX веков, знаток сербского барокко и поэзии символистов, переводчик Пушкина и Байрона, профессор (лекции в Новой Сорбонне, Вене, Нови Саде, Регенсбурге, Белграде), действительный член Сербской Академии наук и искусств. Не принадлежа ни к какой политической партии, Павич состоит в Европейском Культурном Обществе и Международном совете журнала "Иностранная литература". Критики разных стран называют его  "автором первой книги XXI века", "рассказчиком, равным Гомеру", "наиболее важным писателем современности".Павич происходит из семьи с литературными традициями, уходящими в прошлое на несколько веков. Он говорит: "Моя первая книга вышла во второй половине ХVIII века. Это была книга стихов, которую написал мой прадед. С тех пор мы, Павичи, — писатели. В каждом втором поколении обязательно есть один писатель. Еще в XIX веке один из этих писателей был членом Сербской академии наук. То есть я — не первый Павич, ставший в Сербии академиком".

Мадемуазель Хатшепсут, продавщице в магазине дамского белья, приснился кувшин с двумя носиками: вино завязалось узлом и двумя  отдельными струйками вылилось одновременно в два бокала. Так начинается роман Милорада Павича "Стеклянная улитка".

На первой странице другой книги Павича, "Внутренняя сторона ветра", студентка-химик  Геронея Букур, холодильник в  квартире которой наполнен любовными  романами и косметикой, разбивает о собственный лоб вареное яйцо и съедает его.

Роман "Хазарский  словарь" открывается не словом, а пустотой - белой страницей. "На этом месте лежит читатель, который никогда не возьмет в руки эту книгу. Здесь он спит вечным сном", - пишет Милорад Павич.

Таких "спящих" читателей у Павича - миллионы. Подозреваю, что даже многие из тех, кто смог дотянуть до последней страницы того или иного его произведения, до конца не понимают замысла и смысла. Сам писатель, впрочем, с этим не согласен: "Мои книги очень популярны - их прочитали не менее пяти миллионов человек. Это опровергает мнение о том, что книги Павича слишком сложны. Читатель намного умнее, чем некоторые думают".

Ясмина Михайлович, жена Милорада Павича и талантливый  пропагандист его творчества, самый квалифицированный поклонник и самый внимательный читатель его произведений, считает ключом или руководством к книгам своего супруга пособия по компьютерной грамоте. Она же сравнила структуру рассказов Павича с компьютерной видеоигрой: пространство их столь неограниченно, что кажется бесконечным. "Перемещения с одного уровня на другой, вверх - вниз, вправо - влево, позволяют отгадывать загадки, получать сведения и в результате сложить мозаику в единое целое, - написала Михайлович в статье "Проза Милорада Павича и гипертекст". - А это подвластно только мастерам игр". Другие критики, подмечая страсть Павича к литературной игре, вспоминают Набокова, который использовал в своих книгах элементы шахматной композиции. "Набоков эротизировал, стилистически украшал свое стремление включить в литературную игру читателя, - считает литературный критик Драгинья Рамадански. - А Павич предпочитает игру в чистом виде, иногда доводит ее почти до абсурда, постоянно меняя правила". В романе "Пейзаж, нарисованный чаем" есть такое определение этой словесной игры: "Книги - это ум в картинках".

Термин "гиперлитература" Павич, как свидетельствуют его  биографы, выдумал в 1990 году, хотя первое и самое знаменитое произведение писателя, относящееся к этому  типу изящной словесности, "Хазарский словарь", увидело свет на шесть лет раньше. Павич, поэт, переводчик, историк сербской литературы по "первой профессии" (он - автор многих научных работ, в том числе фундаментального труда "История сербской литературы"), так объяснял мне новое понимание сути писательского ремесла: "Я всю жизнь изучал классическую литературу и очень люблю ее. Но, думаю, классический способ прочтения книг уже исчерпал себя, настало время изменить его - прежде всего когда речь идет о художественной прозе. Я стараюсь дать читателю большую свободу; он вместе со мной несет ответственность за развитие сюжета. Я предоставляю читателю возможность самому решать, где начинается и где завершается роман, какова завязка и развязка, какова судьба главных героев. Это можно назвать интерактивной литературой - литературой, которая уравнивает читателя с писателем. Версия "Хазарского словаря" на компактном диске предлагает пользователю два с половиной миллиона способов чтения романа. Каждый человек может выбрать свою фазу чтения, создать собственную карту книги".

Так что романы Милорада Павича - романы только по форме, его книги - книги лишь по внешнему облику (страница да обложка), а сам писатель, подобно одному из его героев, - "человек, который выдумал ноль", творец, попытавшийся начать новый отсчет времени во всемирной литературе.

Швейцарский критик Андре Клавель сравнил "Хазарский  словарь" с рестораном, где каждый посетитель составляет меню по собственному вкусу. Вдохновленный этим остроумным замечанием, Павич написал в 1993 году пьесу "Вечность и еще один день" в виде меню для театрального ужина: зритель или режиссер волен выбрать любую из трех вводных частей пьесы в качестве завязки ("закуски") театрального представления ("ужина") и любой из трех завершающих фрагментов ("десертов") для его развязки. "Основное блюдо" неизменно - романтическая связь Петкутина и Калины, но спектакль в одном театре может завершиться хеппи-эндом, в другом - трагедией. Всего существует девять комбинаций, различных по тексту и режиссуре. Чем больше вариантов увидит зритель, тем полнее, как считает автор, окажется представление об истории этой любви.

Сборник "Русская  борзая" составлен так, что на вопрос, поставленный в одном рассказе, ответ находится в другом; если же их прочитать вместе, они составят третью историю. По мнению Ясмины Михайлович, любой роман Павича можно рассматривать как сборник рассказов, объединенных в циклы: "Структура этих романов подтачивает технологию печатной книги, требуя новой жизненной среды, где она могла бы родиться заново и воплотиться в новой форме". Для правильного понимания гиперпрозы Михайлович предлагает создать специальный "софтвер" (программное обеспечение), некоторые ключевые сюжеты - преподнести визуально, в виде кинофильма или мультипликации, другие - с помощью звука, все это в целях расширения творческой активности читателей.

"Софтвером"  для понимания написанного им  Павич вынужден снабжать почти  каждое свое произведение - иначе оно может показаться бессмысленным. Подробные разъяснения "о подвижных завязках и концовках" даны в предисловии к "гиперпьесе" "Вечность и еще один день", к роману для любителей кроссвордов "Пейзаж, нарисованный чаем" ("Как читать этот роман по вертикали" и "Как читать этот роман по горизонтали"), к "Хазарскому словарю". Поэтому тем, кто намеревается подробно познакомиться с творчеством самого знаменитого современного сербского писателя, стоит начать не с чтения собственно книжек, а с попытки разобраться: как, зачем и почему Милорад Павич пишет то, что пишет.

Несомненная заслуга  и Павича в том, что он придал концептуальность и стройность почти религиозного учения тому, что прежде, до формулирования канонов постмодернизма, уже неоднократно осмысливалось и в литературе, и в живописи, и в кино. Вспомнить хотя бы польского режиссера Кшиштофа Кесьлевского, его картину "Поезд": молодой человек успевает сесть в поезд, и жизнь его складывается так; молодой человек не успевает сесть в поезд, и жизнь его складывается эдак. Многовариантность развития, кроссворд случайностей - тот же вариант предлагает и Павич, но для него этот прием, в отличие от Кесьлевского, - не эпизод, а идеология творчества. Такой замысел реализован в "метаромане" "Стеклянная улитка": чудодейственная зажигалка в одном из вариантов повествования исполняет заветное желание, в другом - нет. Если вы предпочитаете финал-трагедию, дожидайтесь, пока герой высечет огонь три раза подряд, как предлагает надпись на футляре. Тогда зажигалка взорвется и унесет жизни тех, кто слишком уж настойчиво добивается исполнения заветных желаний.

"Я высказал  когда-то мысль о схожести книги и дома, литературы и архитектуры, - вспоминает Павич. - Книга похожа на улицу с односторонним движением: сюжет в ней развивается от начала к концу, от рождения к смерти. По сути, каждая книга, написанная в течение двух последних тысяч лет, словно покоилась на прокрустовом ложе, поскольку допускалась только одна модель литературного произведения. Дом или скульптуру можно изучать с разных сторон, можно ходить по кругу и выбирать по собственному вкусу угол зрения. Нужно сделать так, чтобы все произведения искусства - я говорю сейчас о литературе - были открыты с разных сторон. Чтение моих романов можно начинать с конца, их можно читать по диагонали, перескакивая с места на место, но сюжет все равно выстраивается. Книга есть дом для читателя - на некоторое время. У каждого дома - несколько дверей, окон, чердачных отверстий, и из него можно выйти разными способами, как и из моих романов".

Возведенный в  принцип эксперимент иногда играет с игроком-писателем по своим  правилам, и тогда форма преобладает над содержанием. Причудливость стиля, беспрестанный экспорт местных мифов и исторических диковин, усложненный баланс языка и смысла делают прозу Павича похожей на дом, переукрашенный лепниной и колоннами. Его письмо столь изощренно, столь перегружено, что в виньетках теряется смысл, за деревьями не разглядишь леса, в философемах тонет сюжет. Писатель утверждает, что в основе любого литературного творчества - свободный полет языка и мысли; однако многие его книги не легкокрылые бабочки, а с трудом отрывающиеся от земли шмели. Потому что книга есть книга. Строка есть строка. А слово есть слово.

Бессмысленное с точки зрения законов классической литературы повествование Павич  перемежает псевдоглубокими фразами, конструировать которые он великий  мастер: "У молодых есть время быть мудрыми, а у меня на это времени больше нет", "Его глаза были голубыми от толщи времени, через которую смотрели", "Безумный живет, пока хочется, а умный - пока нужно". Таких идиом и образов у Павича множество, ими он замещает логические пустоты повествования, которое иначе, наверное, рассыпалось бы в бессвязность. Павич порой нарочито подчеркивает, что в придуманном им мире мало что значат привычные пропорции и соотношения. "Атиллия поливает цветы под окном музыкой из рояля: чем лучше музыка, тем быстрее растут цветы" - вот так, например, писатель нарушает привычное, выдумывает нелинейную логику. В своем мире он устанавливает иные зависимости - подобно зависимости между благоуханием цветов и громкостью музыки.

Павич легко  борется с теми, кому не по нраву его "литература будущего": "Каждый имеет право не любить Интернет или компьютер, таких людей много, однако спросите своих детей и внуков, что они думают о новых средствах обмена информацией". Перо, которое тысячелетиями было необходимым, наконец заменено компьютерным стилом. Павич в свете победы новой информационной технологии выступает в роли пророка: разрушая многовековое литературное наследие, он не боится будущего. Павич говорит: "Я понимаю, почему многие люди ненавидят будущее: они боятся, они напуганы тем, что должно (или тем, что может) случиться. Выбрать свое завтра мы не вправе - придется смириться с тем, что нас ждет". И как решающий аргумент: будущее - в детях, а не в их родителях. Эта связь времен разъясняется в романе "Пейзаж, нарисованный чаем": "...Нет резкой грани между прошлым, которое растет, поглощая настоящее, и будущим, которое, судя по всему, отнюдь не является неисчерпаемым и непрерывным, но с какого-то мгновения начинает уменьшаться и проявляться импульсами".

Переводчику многих романов Павича Ларисе Савельевой его  книги напоминают калейдоскоп: "Очень  яркие, состоят из отдельных фрагментов, которые складываются в постоянно  меняющуюся картину". Вот одно из объяснений такого феномена: Павич - писатель для молодых и жадных до впечатлений читателей. "Молодежь любит решать головоломки и любит придумывать объяснения символам, - говорит литературовед Драгинья Рамадански, - поэтому сложные романы Павича становятся бестселлерами, которые молодежь читает в автобусе, в метро или на пляже. Молодые ищут тайну, им важно не решение проблемы, а присутствие в сюжете вызова, который до конца повествования держит их в напряжении. Люди старших поколений, как правило, настроены более конформистски и стремятся к абсолютной идентификации с автором".

Уставший после  трудового дня врач или инженер  откроет книгу Павича разве для  того, чтобы потом похвалиться  перед друзьями знакомством с "гипертекстом". Павича невозможно читать между делом, в обеденный перерыв, поскольку  чтение его книг - серьезная работа. Получаешь не удовольствие, а интеллектуальное удовлетворение - это не расслабленность любовника, а усталость математика, разрешившего сложную задачу. Павич, впрочем, считает, что его скачкообразное, диагональное письмо ближе к человеческому способу мышления, потому что язык - понятие линейное, а человек мыслит по-другому: "Человеческая мысль распространяется по всем измерениям, как сон или мечта".

Интерактивное чтение по Павичу - это еще и возможность заставить персонажа чужой, не тобой написанной книги совершить самоубийство или позволить ему стать королем. Тот, кто читает Павича, уверен: он сам выбирает себе приключение. Героиня романа "Пейзаж, нарисованный чаем" становится жертвой роковой страсти к каждому, кто берет эту книгу в руки. Не случайно один критик прозу Павича назвал "абсолютной литературой", другой окрестил писателя "начальником штаба европейского модерна" .