Основные мотивы творчества Н. Моршена

В дальнейших стихотворениях ужас возрастает. Конкретно-исторический  страх  соединяется  со  страхом  мистическом  в стихотворении  «Как  круги  на  воде  расплывается  страх…»,  где  вещественные реалии  времени («с  решётками  автомобили», «Воркута,  Магадан,  Колыма, Ухтпечлаг…») соседствуют  с  реалиями  вневременными,  архетипическими, традиционно  несущими  семантику  насильственной  смерти,  тоски,  отчаянья, страха («сырость в подвалах», «метель», «змея», «ветер», «горькая вода»), так что  их  сплав  с  дополнительной  образной  экспрессией,  религиозными  и дантовскими  мотивами  создаёт  особую  атмосферу  вселенского мистического страха,  окутавшего  родину  поэта:  страх «заползает  и  в  щели  и  в  норы», «проникает  сквозь  поры»,  как  ртуть,  окутывает «терновым  венцом», «знаком Каина», пока не становится «девятым кругом» ада.

     И,  наконец,  необъяснимый  мистический  страх  связан  с  мотивами  сна - пробуждения:  лирический  герой ждёт  трамвая на фоне  замерзающего  города, но  нужный  трамвай  не  подходит,  а  вместо  него  появляются фантасмагорические образы. Герой перестает понимать, где явь, а где сон. Реальность, происходящая вокруг не лучше кошмара, преследующего во сне:

     …глядя  с ужасом на то,

     Как ужас искажает лики,

     Которых нет передо мной,

     Я вдруг мычу нелепым  криком,

     Как раненый глухонемой,

       И просыпаюсь. Боже  мой! 

     («На  Первомайской жду трамвая…») 

     В   другом   стихотворении («С   глазами-бусинками   примитивной  твари…»)   в   такой  же  мистический   ужас   приводит   труп   крысы,  мимо

мёртвых   глаз   которой    мелькали   каблуки    прохожих:   «…было  как-то 

жутко  и  тоскливо, //  И смерть  особенно  страшила  нас») [2,19].  Никакой политики,  никакой истории,  это может происходить в любое время,  но  окружающие  конкретно-исторические  стихотворения с одной стороны придают особую выразительность необъяснимому ужасу и отвращению. 
 

Второй  период творчества – период сборника «Двоеточие». Мрачные пейзажи сталинского  режима в нем сменяются философской  лирикой. Второй период – период Космоса, имеющего свои тайны. Философично  само  название  книги,  смысл  коего  явствует  из  первого  же стихотворения: «Я смерть трактую не как точку — // Как двоеточье:». Вопреки правилам  пунктуации  предложение  заканчивается  двоеточием —  символом бесконечности  жизни,  что  само  по  себе  исключает  отчаянье  и  тоску,  и

одновременно,  в  том  же  стихотворении («Шагаю  путаной  дорогой…»),

символом  душевной полноты, противоположной  одиночеству: «Я не желаю  в одиночку // Ни днём, ни ночью!» [2,65].

     Примечательно одно из стихотворений «Двоеточия»  под названием ответ на ноту (далее  автор поясняет, что ответ на «парижскую ноту»). В противовес преобладающим  в то время пессимистическим настроениям, преобладающим в русском зарубежье. Ответ очень оптимистичен:

     Поверь, что жизнь так  многопланова,

     В ней столько тайного  и странного,

     Не  обречённого на слом.

     .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

     Хочу, чтоб создавало творчество

     Из  бунта храмы, а  не храмики,

     Чтоб  побеждало смертоборчество 

     Второй  закон термодинамики…

     Космос  Моршена наполнен жизнью, которой поэт не устает восхищаться ею. Он искренне не понимает настроения остального русского зарубежья.

     В этот период начинает проявляться самый  важный для Моршена мотив –  мотив звучащего слова. Слово  является продолжением Космоса, его  органичным завершением. «Лежит,  кружит,  поёт  Земля, //  Окутанная

дымкой  Слова» («Среди  туманностей  цепных…») [2,71]. Стихотворение примечательно тем, что впервые в творчестве Моршена слово начинает употребляться с прописной буквы. Теперь оно не уходит с его стихотворений.

     Слово  как  стих —  это  сделавший  качественный  скачок  прах: «Бессмертья, может быть,  залог» («Всё то, что  мы боготворим…»). Это новая универсальная  точка  опоры Моршена,  с  которой  он  никогда  не  расстанется. Впервые  проскальзывает впоследствии провозглашённая  идея того, что Слово — живое:

     …звери, люди и стихи — 

     Все братья, все одной  породы,

     Не  прихоть — но закон  природы,

     Её  успехи, не грехи.

     («У  словарей») [2,90]

     В конце «Двоеточия» выражается уже  открытая любовь к русскому языку.

     Мне родной язык роднее,

     Восхитительнее  всех… 

     («Я  свободен, как бродяга…»

     «И  в  этом  же  стихотворении  Моршен  впервые  в  своей  поэтической практике  использует  центон,  собирая 10  строк  четырёхстопного  хорея  из разных  русских  поэтов:  Пушкина,  Лермонтова,  Блока,  Фета  и  других.  А последние  два  стихотворения, «К  русской  речи»  и «Открытие  стиха», окончательно поворачивают Моршена на путь словопоклонения. Судорожная  привязанность  к  русскому  Слову,  мастерское  владение русским  стихом  при  возрастающей  трудности  формальных  задач —  всё  это создаёт  главный  внутренний  стержень  поэта,  замещающий  реальное пространство  русского  языка и  русской  культуры. Иными  словами,  это  самая надёжная  точка  опоры,  ведь  Слова  вбирает  в  себя  историю,  культуру  и, наконец,  менталитет  нации,  от  которых  поэт  отрезан.  И  дальнейший  путь Моршена — к скрытым в Слове таинственным богатствам, извлечь их можно только с помощью смелого эксперимента» [3,375].

     Эксперименты  Моршена со словами наибольшее развитие получило в сборнике «Эхо и зеркало», имеющего подзаголовок ««Идееподражание  и

идееподражание»,  где  уже  применён  ключевой  в  творчестве Моршена  приём «эха  и  зеркала». Он начинает пользоваться вычленением значения одного слова из значения другого, сталкиванием смыслов в одной строфе.

     Примеры новых значений слов многочисленны:

     Кто в отупенье видит пень

     И тень почувствует в растенье,

     В весеннем — сень, в томленье — лень,

     В разладе — ад, в сближенье— жженье...

     («Двоичное  счисление»)

     Есть  и стихотворение, построенное целиком  на звуковой инверсии:

     Где ты не видишь разницы,

     Там вижу я зарницы.

     Ты  ищешь повод крыситься,

     А я б хотел искриться.

     («О  сходстве крайностей»)

     Прием эха и зеркала используется автором  и в комических стихах. Тут уже  не обыгрывание значения слов, являющееся главнейшим достижением Моршена. Этот прием создает смеховое звучание. Например, «На выставке»:

     Здесь продолжатели увешали  все стены —

     Не  то го-го, не то ге-ге, не то Гогены.

     Одни  красавицы расписаны  цветисто

     И под ма-ма и под ти-ти и по Матисса [2,145]

     Стихотворение «Ухо  и  эхо»  тоже  другого  рода,  но  не  комического,  а трагического звучания:

     «На родине — счастье!» 

     Народ... и... несчастье!

      

     «На родине — воля!» 

       Народ... и... неволя! [2, 155]

     Таким образом, на основании анализа стихотворений, представленных в разных сборниках  Моршена можно проследить творческую эволюцию поэта от мотивов ужаса  к Космосу, вершиной которого становится Логос. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     Заключение 

     Творчество  писателей и поэтов второй волны эмиграции – чистая страница в литературоведении. Это связано с тем, что произведения данных авторов долгое время были под запретом в СССР. Многие произведение увидели свет только в начале 90х годов, антология некоторых не создана по сей день.

     Н.Н. Моршен – одна из самых загадочных фигур в литературе 2й волны русского зарубежья. Биография и творчество писателя мало изучены и представлены отдельными статьями и «обрывками» биографии.

     В нашей работе была предпринята попытка  проанализировать творчество автора с  точки зрения эволюции мотивов, прослеживаемых в стихотворениях. Для этого все  творчество было условно разделено  на три периода (период «Тюленя», период «Двоеточия» и период «Зеркала и  эха»).

     На  основании проведенного анализа  мы можем отметить, что ведущим  мотивом в период «Тюленя» становится мотив родины, который подразделяется на две противоположных точки  зрения – родины как чего-то идеального (светлых юношеских воспоминаний, вынесенных поэтом с родного Киева) и родины как исторически-мифологического  образа, характеризуемого всеми ужасами  сталинского репрессионного аппарата. В этом режиме господствует страх, градационно  доходящий до ужаса, люди-мертвецы, люди-тени,  живущие за стеклом  и стремящиеся быть менее заметными.

     Во  втором периоде преобладает оптимистическое  начало. Моршен вступает в полемику с представителями русской эмиграции, находящимися в пессимистическом настроении. Поэт находит свой Космос, в котором  мир играет яркими красками. Венцом данного Космоса становится слово.

     Третий  период является органическим продолжением второго периода, где культ слова  перерастает уже в языковую игру. Моршену удалось то, чего не удавалось  целому поколению поэтов серебряного  века – он нашел форму, сумевшую в себе воплотить и необходимое звучание и необходимое значение. Рождается новый прием зеркала и эха – прием, которым поэт пользовался в своих произведениях до конца жизни. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     Список  литературы 

1. Русская литература ХХ века: Итоги и перспективы изучения: Сб. научных трудов, посвящённый 60-летию  проф. Агеносова В.В.

     — М.: Советский спорт, 2002.

2. Николай Моршен «Пуще неволи» - М. Советский спорт, 2000