Но как ни
строго хранили будочники вверенную
им тайну, неслыханная весть
об упразднении градоначальниковой
головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали,
потому что почувствовали себя сиротами,
и сверх того боялись подпасть под ответственность
за то, что повиновались такому градоначальнику,
у которого на плечах, вместо головы, была
пустая посудина. Напротив, другие хотя
тоже плакали, но утверждали, что за повиновение
их ожидает не кара, а похвала.
В клубе,
вечером, все наличные члены
были в сборе. Волновались,
толковали, припоминали разные
обстоятельства и находили факты
свойства довольно подозрительного.
Так, например, заседатель Толковников рассказал,
что однажды он вошел врасплох в градоначальнический
кабинет по весьма нужному делу и застал
градоначальника играющим своею собственною
головою, которую он, впрочем, тотчас же
поспешил пристроить к надлежащему месту.
Тогда он не обратил на этот факт надлежащего
внимания, и даже счел его игрою воображения,
но теперь ясно, что градоначальник, в
видах собственного облегчения, по временам
снимал с себя голову и вместо нее надевал
ермолку, точно так как соборный протоиерей,
находясь в домашнем кругу, снимает с себя
камилавку и надевает колпак. Другой заседатель,
Младенцев, вспомнил, что однажды, идя
мимо мастерской часовщика Байбакова,
он увидал в одном из ее окон градоначальникову
голову, окруженную слесарным и столярным
инструментом. Но Младенцеву не дали докончить,
потому что, при первом упоминовении о
Байбакове, всем пришло на память его странное
поведение и таинственные ночные походы
его в квартиру градоначальника...
Тем не менее
из всех этих рассказов никакого
ясного результата не выходило. Публика
начала даже склоняться в пользу того
мнения, что вся эта история есть не что
иное, как выдумка праздных людей, но потом,
припомнив лондонских агитаторов и переходя
от одного силлогизма к другому, заключила,
что измена свила себе гнездо в самом Глупове.
Тогда все члены заволновались, зашумели
и, пригласив смотрителя народного училища,
предложили ему вопрос: бывали ли в истории
примеры, чтобы люди распоряжались, вели
войны и заключали трактаты, имея на плечах
порожний сосуд? Смотритель подумал с
минуту и отвечал, что в истории многое
покрыто мраком; но что был, однако же,
некто Карл Простодушный, который имел
на плечах хотя и не порожний, но все равно
как бы порожний сосуд, а войны вел и трактаты
заключал.
Покуда шли
эти толки, помощник градоначальника не
дремал. Он тоже вспомнил о Байбакове и
немедленно потянул
его к ответу.Некоторое время
Байбаков запирался и ничего, кроме
«знать
не знаю, ведать не ведаю»,
не отвечал, но когда ему предъявили
найденные на столе вещественные доказательства и, сверх того, обещали
полтинник на водку, то вразумился и, будучи
грамотным, дал следующее показание:
«Василием
зовут меня, Ивановым сыном, по
прозванию Байбаковым. Глуповский
цеховой; у исповеди и Святого
Причастия не бываю, ибо принадлежу к секте фармазонов, и есмь
оной секты лжеиерей. Судился за сожитие
вне брака с слободской женкой Матренкой
и признан по суду явным прелюбодеем, в
каковом звании и поныне состою. В прошлом
году, зимой, – не помню, какого числа и
месяца, – быв разбужен в ночи, отправился
я, в сопровождении полицейского десятского,
к градоначальнику нашему, Дементию Варламовичу,
и, пришед, застал его сидящим и головою
то в ту, то в другую сторону мерно помавающим.
Обеспамятев от страха и притом будучи
отягощен спиртными напитками, стоял я
безмолвен у порога, как вдруг господин
градоначальник поманили меня рукою к
себе и подали мне бумажку. На бумажке
я прочитал: „Не удивляйся, но попорченное
исправь“. После того господин градоначальник
сняли с себя собственную голову и подали
ее мне. Рассмотрев ближе лежащий предо
мной ящик, я нашел, что он заключает в
одном углу небольшой органчик, могущий
исполнять некоторые нетрудные музыкальные
пьесы. Пьес этих было две: „Разорю!“ и
„Не потерплю!“. Но так как в дороге голова
несколько отсырела, то на валике некоторые
колки расшатались, а другие и совсем повыпали.
От этого самого господин градоначальник
не могли говорить внятно или же говорили
с пропуском букв и слогов. Заметив в себе
желание исправить эту погрешность и получив
на то согласие господина градоначальника,
я с должным рачением завернул голову
в салфетку и отправился домой. Но здесь
я увидел, что напрасно понадеялся на свое
усердие, ибо как ни старался я выпавшие
колки утвердить, но столь мало успел в
своем предприятии, что при малейшей неосторожности
или простуде колки вновь вываливались,
и в последнее время господин градоначальник
могли произнести только: п-плю! В сей крайности,
вознамерились они сгоряча меня на всю
жизнь несчастным сделать, но я тот удар
отклонил, предложивши господину градоначальнику
обратиться за помощью в Санкт-Петербург,
к часовых и органных дел мастеру Винтергальтеру,
что и было ими выполнено в точности. С
тех пор прошло уже довольно времени, в
продолжение коего я ежедневно рассматривал
градоначальникову голову и вычищал из
нее сор, в каковом занятии пребывал и
в то утро, когда ваше высокоблагородие,
по оплошности моей, законфисковали принадлежащий
мне инструмент. Но почему заказанная
у господина Винтергальтера новая голова
до сих пор не прибывает, о том неизвестен.
Полагаю, впрочем, что за разлитием рек,
по весеннему нынешнему времени, голова
сия и ныне находится где-либо в бездействии.
На спрашивание же вашего высокоблагородия
о том, во-первых, могу ли я, в случае присылки
новой головы, оную утвердить и, во-вторых,
будет ли та утвержденная голова исправно
действовать? ответствовать сим честь
имею: утвердить могу и действовать оная
будет, но настоящих мыслей иметь не может.
К сему показанию явный прелюбодей Василий
Иванов Байбаков руку приложил».
Выслушав показание Байбакова, помощник
градоначальника сообразил, что ежели
однажды допущено, чтобы в Глупове был
городничий, имеющий вместо головы простую
укладку, то, стало быть, это так и следует.
Поэтому он решился выжидать, но в то же
время послал к Винтергальтеру понудительную
телеграмму и, заперев градоначальниково
тело на ключ, устремил всю свою деятельность
на успокоение общественного мнения.
Но все ухищрения
оказались уже тщетными. Прошло
после того и еще два дня;
пришла, наконец, и давно ожидаемая петербургская почта; но никакой
головы не привезла.
Началась анархия,
то есть безначалие. Присутственные
места запустели; недоимок накопилось
такое множество, что местный
казначей, заглянув в казенный
ящик, разинул рот, да так на
всю жизнь с разинутым ртом и остался; квартальные отбились
от рук и нагло бездействовали; официальные
дни исчезли. Мало того, начались убийства,
и на самом городском выгоне поднято было
туловище неизвестного человека, в котором
по фалдочкам хотя и признали лейб-кампанца,
но ни капитан-исправник, ни прочие члены
временного отделения, как ни бились, не
могли отыскать отделенной от туловища
головы.
В восемь
часов вечера помощник градоначальника
получил по телеграфу известие,
что голова давным-давно послана.
Помощник градоначальника оторопел окончательно.
Проходит и
еще день, а градоначальниково
тело все сидит в кабинете
и даже начинает портиться.
Начальстволюбие, временно потрясенное
странным поведением Брудастого,
робкими, но твердыми шагами
выступает вперед. Лучшие люди едут процессией к помощнику градоначальника
и настоятельно требуют, чтобы он распорядился.
Помощник градоначальника, видя, что недоимки
накопляются, пьянство развивается, правда
в судах упраздняется, а резолюции не утверждаются,
обратился к содействию штаб-офицера.
Сей последний, как человек обязательный,
телеграфировал о происшедшем случае
по начальству и по телеграфу же получил
известие, что он, за нелепое донесение,
уволен от службы.
Услыхав об
этом, помощник градоначальника
пришел в управление и заплакал. Пришли заседатели – и тоже
заплакали; явился стряпчий, но и тот от
слез не мог говорить.
Между тем
Винтергальтер говорил правду, и
голова действительно была изготовлена
и выслана своевременно. Но он
поступил опрометчиво, поручив
доставку ее на почтовых мальчику, совершенно несведущему
в органном деле. Вместо того чтоб держать
посылку бережно на весу, неопытный посланец
кинул ее на дно телеги, а сам задремал.
В этом положении он проскакал несколько
станций, как вдруг почувствовал, что кто-то
укусил его за икру. Застигнутый болью
врасплох, он с поспешностью развязал
рогожный кулек, в котором завернута была
загадочная кладь, и странное зрелище
вдруг представилось глазам его. Голова
разевала рот и поводила глазами; мало
того: она громко и совершенно отчетливо
произнесла: «Разорю!»
Мальчишка
просто обезумел от ужаса. Первым
его движением было выбросить
говорящую кладь на дорогу; вторым
– незаметным образом спуститься
из телеги и скрыться в кусты.
Может быть,
тем бы и кончилось это странное
происшествие, что голова, пролежав некоторое
время на дороге, была бы со временем раздавлена
экипажами проезжающих и, наконец, вывезена
на поле в виде удобрения, если бы дело
не усложнилось вмешательством элемента
до такой степени фантастического. что
сами глуповцы – и те стали в тупик. Но
не будем упреждать событий и посмотрим,
что делается в Глупове.
Глупов закипал.
Не видя несколько дней сряду
градоначальника, граждане волновались
и, нимало не стесняясь, обвиняли
помощника градоначальника и
старшего квартального в растрате казенного имущества.
По городу безнаказанно бродили юродивые
и блаженные и предсказывали народу всякие
бедствия. Какой-то Мишка Возгрявый уверял,
что он имел ночью сонное видение, в котором
явился к нему муж грозен и облаком пресветлым
одеян.
Наконец глуповцы
не вытерпели; предводительствуемые
излюбленным гражданином Пузановым,
они выстроились в каре перед
присутственными местами и требовали
к народному суду помощника
градоначальника, грозя в противном
случае разнести и его самого, и его дом.
Противообщественные
элементы всплывали наверх с
ужасающею быстротой. Поговаривали
о самозванцах, о каком-то Степке,
который, предводительствуя вольницей,
не далее как вчера, в виду
всех, свел двух купеческих жен.
– Куда ты
девал нашего батюшку? – завопило разозленное до
неистовства сонмище, когда помощник градоначальника
предстал перед ним.
– Атаманы-молодцы!
где же я вам его возьму,
коли он на ключ заперт! –
уговаривал толпу объятый трепетом
чиновник, вызванный событиями из
административного оцепенения. В то же время
он секретно мигнул Байбакову, который,
увидев этот знак, немедленно скрылся.
Но волнение
не унималось.
– Врешь,
переметная сума! – отвечала толпа,
– вы нарочно с квартальным
стакнулись, чтоб батюшку нашего
от себя избыть!
И Бог знает, чем
разрешилось бы всеобщее смятение,
если бы в эту минуту не
послышался звон колокольчика
и вслед за тем не подъехала
к бунтующим телега, в которой
сидел капитан-исправник, а с
ним рядом... исчезнувший градоначальник!
На нем был надет лейб-кампанский
мундир; голова его была сильно перепачкана
грязью и в нескольких местах побита. Несмотря
на это, он ловко выскочил с телеги и сверкнул
на толпу глазами.
– Разорю! – загремел
он таким оглушительным голосом,
что все мгновенно притихли.
Волнение было подавлено
сразу; в этой, недавно столь
грозно гудевшей, толпе водворилась
такая тишина, что можно было
расслышать, как жужжал комар,
прилетевший из соседнего болота
подивиться на «сие нелепое
и смеха достойное глуповское
смятение».
– Зачинщики, вперед!
– скомандовал градоначальник, все
более возвышая голос.
Начали выбирать зачинщиков
из числа неплательщиков податей,
и уже набрали человек с
десяток, как новое и совершенно
диковинное обстоятельство дало
делу совсем другой оборот.
В то время как глуповцы
с тоскою перешептывались, припоминая,
на ком из них более накопились
недоимки, к сборищу незаметно
подъехали столь известные обитателям
градоначальнические дрожки. Не
успели обыватели оглянуться, как
из экипажа выскочил Байбаков,
а следом за ним в виду всей толпы оказался
точь-в-точь такой же градоначальник, как
и тот, который, за минуту перед этим, был
привезен в телеге исправником! Глуповцы
так и остолбенели.
Голова у этого другого
градоначальника была совершенно
новая и притом покрытая лаком. Некоторым
прозорливым гражданам показалось странным,
что большое родимое пятно, бывшее несколько
дней тому назад на правой щеке градоначальника,
теперь очутилось на левой.
Самозванцы встретились
и смерили друг друга глазами.
Толпа медленно и в молчании разошлась.