Образ города в творчестве В.Я. Брюсова

       Глава 2.Образ города в  раннем творчестве В.Я.Брюсова 

       Образ города в поэзии В.Брюсова возникает  уже в первых его книгах: «Juvenilia» («Юношеское», 1892-1894гг.),  «Chefs d’ oeuvre» («Шедевры», 1894-1896гг.), «Me eum esse» («Это – я», 1896-1897гг.). Здесь город еще не становится главным объектом художественного изображения, не развертывается во всю ширину. Наоборот, поэт бежит от него:

                 Эта светлая ночь, эта тихая  ночь,

                           Эти улицы, узкие, длинные!

                 Я спешу, я бегу, убегаю я  прочь, 

                           Прохожу тротуары пустынные.

                                                       «Все кончено…», 1895

       Для лирического героя данного стихотворения  узкие длинные улицы и «тротуары  пустынные» являются местом, усиливающим  ощущение разлуки с любимой. В  городе он чувствует себя одиноким, брошенным, но бегство из него тоже невозможно.

       На  улицах брюсовского города еще появляются несчастные в любви герои: пережившая ее безрадостный опыт девушка («Туманные  ночи», 1895) и женщина-проститутка («Фантом», 1894). Город здесь становится свидетелем любовных  переживаний героев, но бесчувственным, он только равнодушно смотрит на них и на происходящие события. Так нашему взору предстает еще одна картина:

                 Три женщины, грязные, пьяные,

                 Обнявшись, идут и шатаются,

                 Дрожат колокольни туманные,

                 Кресты у церквей наклоняются.

                                                      «Подруги», 1895.

       Эта яркая зарисовка с натуры близка некрасовскому петербургскому пейзажу, изображающему обездоленный городской  люд, пропивающий с горя последние  гроши.

       Городская обстановка раннего Брюсова накаляется присутствием еще одного немаловажного героя – сумасшедшего, в ужасе скользящего по городу, окруженного своими бредовыми видениями:

                 Я встречаю нагие тела,

                 Посинелые в рыхлом снегу, 

                 Я минуты убийств стерегу

                 И смеюсь беспощадно с угла.

                                                   «Сумасшедший», 1895

       Сумасшедший радуется, что горят дома и весь город пылает в огне, а он стоит  за углом и любуется придуманной  самим же картиной. В своем сознании он убегает из города в «неживые леса», видя в них выход из быстро меняющегося городского окружения.

       Итак, в представленных ранних стихах В. Брюсов отрицательно воспринимает город, он еще  начинает «вдыхать его ядовитые пары», не понимая, что можно дышать полной грудью.

       В постижении другого образа города Брюсов обращается к символизму. Он пишет  стихотворение о городе, которым  сам восторгается:

                 Дремлет Москва, словно самка  спящего страуса, 

                 Грязные крылья по темной почве  раскинуты,

                 Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты,

                 Тянется шея – беззвучная, черная  Яуза.

                                                       «Ночью», 1895.

       Здесь город, доведенный до неузнаваемости в  фантастическую картину. Москва уподобилась  самке страуса с раскрытыми грязными крыльями, а речка Яуза стала тонкой шеей большой птицы. Стихотворение «Ночью» - яркий пример метаморфоз Брюсова, которые будут сопровождать образ города на всем протяжении его урбанистической поэзии.

       Лирический  герой раннего Брюсова полон  впечатлениями городского быта. Природа заслонена от него городскими образами, и он, вопреки общепринятым литературным традициям, бурно от нее отмежевывается.

                 Это было на улице, серой  и пыльной, 

                 Где деревья бульвара склонялись  бессильно.

                 <…> Мы стояли с тобой  молчаливо и смутно.

                 Волновалась улица жизнью минутной.

                                                        «На бульваре», 1896.

       Здесь городская улица начинает проявлять  какие-то чувства к своим героям, к двум влюбленным. Она не просто присутствует, она – «волнуется». Город поворачивается лицом к героям, а В. Брюсов к городу.

       Итак, говоря о начальном периоде творчества Брюсова, следует отметить, что, несмотря на декадентский индивидуализм молодого поэта, общей основой его ранней лирики все-таки является ее урбанистический  характер. Находясь в «зачаточном  состоянии», город не лишен своей яркости. Его улицы с равнодушного созерцания своих прохожих наполняются чувством сострадания. В городе раннего Брюсова много неясностей, недосказанности, туманности. Он часто затушеван вечерним и ночным светом, при котором разлука любимых становится еще трагичнее, а узкие длинные улицы приобретают серый цвет, что тоже пагубно влияет на его героев. Герои раннего Брюсова  связаны с городом как местом пребывания и существования в нем. Особый акцент делается на их субъективных переживаниях. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

       Образа  города в зрелом творчестве В.Я. Брюсова 

       ( на примере поэмы  «Конь блед») 

       Вершиной  своего поэтического творчества сам  В.Я.Брюсов считал сборник стихотворений  «Stephanos» («Венок»). В «Венке» ярко расцветает гражданская лирика Брюсова, начавшая проявляться ещё в сборнике «Urbi et Orbi» («Граду и миру»). Брюсов поёт «гимн славы» «грядущим гуннам», прекрасно понимая, что они идут разрушить культуру современного ему мира, что мир этот обречён и что он, поэт, — его неотрывная часть. Брюсов, происходивший из русского крестьянства, находившегося под «барским гнётом», был хорошо знаком с сельской жизнью. Крестьянские образы возникают ещё в ранний — «декадентский» — период брюсовской лирики. На протяжении 1890-х годов поэт обращается к «крестьянской» теме всё чаще. И даже в период поклонения городу у Брюсова иногда возникает мотив «бегства» с шумных улиц на лоно природы. Свободен человек лишь на природе, — в городе он лишь ощущает себя узником, «рабом каменьев» и мечтает о будущем разрушении городов, наступлении «дикой воли». Брюсов сам ощущает себя рабом буржуазной культуры, культуры города, и его собственное культурное строительство является сооружением той же тюрьмы, что представлена в стихотворении «Каменщик». Схоже по духу с «Каменщиком» и стихотворение «Гребцы триремы» (1905).

       Важную  роль в сборнике В.Я. Брюсова «Венок»  играет поэма «Конь блед», написанная в 1903 году, которую так ценил А. Белый. Подчёркивая философско-исторический смысл поэмы, Брюсов писал К.И.Чуковскому: "Это - НЕ Париж,НЕ Лондон, НЕ Нью-Йорк. Это город Будущего, город "Земли" (название трагедии Брюсова)". Это и другие урбанистические стихотворения Брюсова, даже впрямую и не связанные с темой Петербурга, оказали значительное влияние на русскую поэзию начала века и, в частности, на ее «петербургскую» линию. «Брюсов, — писал Д. Максимов, — в первую очередь поэт-урбанист, первый русский лирик XX века, отразивший в поэзии жизнь большого города новейшего капиталистического типа. В этом его подлинное художественное открытие» В данной поэме перед читателем предстаёт полная тревоги, напряжённая жизнь города. Город своими «грохотами» и «бредом» стирает надвигающийся лик смерти, конца со своих улиц — и продолжает жить с прежней яростной, «многошумной» напряжённостью.

       Эпиграфом к поэме служат строки из «Апокалипсиса», откровения апостола Иоанна Богослова: «И се конь блед и сидящий на нем, имя ему Смерть». По «Апокалипсису», на землю прибудут четыре вестника, среди которых будет конь блед, олицетворяющий собой саму смерть.

       Данная  поэма В.Я. Брюсова является призывом, предупреждением скорого конца. На улицах города кошмар: «буря», «адский шепот», «грохот», «рокот колес» - все это создает неприятную атмосферу.

                 Улица была - как буря. Толпы проходили,

                 Словно их преследовал неотвратимый  Рок.

             Мчались омнибусы, кебы и автомобили,

             Был неисчерпаем  яростный людской поток.

             Вывески, вертясь, сверкали переменным оком

             С неба, с страшной высоты тридцатых этажей;

             В гордый гимн сливались  с рокотом колес и скоком

             Выкрики газетчиков и щелканье бичей.

             Лили свет безжалостный прикованные луны,

             Луны, сотворенные  владыками естеств.

             В этом свете, в этом гуле - души были юны,

             Души опьяневших, пьяных городом существ.

В этом отрывке автор дает нам представление  о месте события. На улицах города не только техника, но и люди. Это люди, опьяненные городом, постепенно теряющие свою душу.

       Но  в эту «бурю»  врывается «чужой», «заглушая гулы, говор, грохот карет», будто действительно звук «г», умело  использованный автором стихотворения, заглушает мирские звуки, порожденные суетой:

             И внезапно - в эту  бурю, в этот адский шепот,

             В этот воплотившийся  в земные формы бред,-

             Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,

             Заглушая гулы, говор, грохоты карет.

             Показался с поворота всадник огнеликий,

             Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.

             В воздухе еще  дрожали - отголоски, крики,

             Но мгновенье было - трепет, взоры были - страх!

             Был у всадника в  руках развитый длинный свиток,

             Огненные буквы  возвещали имя: Смерть...

             Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,

             В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.

Конь  – вестник неминуемой смерти, но люди испытывали «мгновенный великий  ужас». Само по себе это фантастическое явление завораживает. Более того, оно поражает своей несовместимостью с обычной, каждодневной городской обстановкой: "вывески, вертясь, сверкали переменным током", "сливались с рокотом колес и скоком выкрики газетчиков и щелканье бичей"... Исток драматизма впечатляющий: неостановимое движение "пьяных городом существ" - "несозвучный топот" вестника апокалипсического "конца света". Эта исходная ситуация оригинально развита. Они не наблюдали за временем, впустую проходит их жизнь. Горожане соблазнены, одурманены своей свободой но, на самом деле, закованы в цепи, создаваемые обществом, его устоями, мнениями, и не способны изменить что-либо и разрушить эти цепи. И лишь проститутке и сумасшедшему, людям, которые в обществе считаются «падшими», морально нечистыми, дано понять смысл этого послания:

             И в великом ужасе, скрывая лица,- люди

             То бессмысленно взывали: "Горе! с нами бог!",

             То, упав на мостовую, бились в общей груде...

             Звери морды прятали, в смятенье, между ног.

             Только женщина, пришедшая  сюда для сбыта

             Красоты своей,- в  восторге бросилась к коню,

             Плача целовала лошадиные  копыта,

             Руки простирала к огневеющему дню.

             Да еще безумный, убежавший из больницы,

             Выскочил, растерзанный, пронзительно крича:

             "Люди! Вы ль  не узнаете божией десницы!

             Сгибнет четверть вас - от мора, глада и меча!"

       Брюсов  акцентирует не "великий ужас" людей перед "всадником смерти" (хотя мотив такой есть), а восторг перед ним "женщины, пришедшей сюда для сбыта красоты своей", и сумасшедшего, "бежавшего из больницы". Отражена конечная степень трагизма: гибель воспринимается спасением. Женщина, "плача, целовала лошадиные копыта" у "коня блед". А когда он пропал, проститутка и безумный "все стремили руки за исчезнувшей мечтой":