Нобелевский лауреат Имре Кертес

ВВЕДЕНИЕ.

      Моя работа посвящена Нобелевской лекции венгерского писателя Имре Кертеса.  В основе его творчества лежит  автобиография, воспоминания о военном времени, угнетении евреев, Холокосте.

      В наше время тема Холокоста не утратила актуальности; социальная напряженность, межэтнические и межконфессиональные конфликты, всплески экстремизма и неофашизма — всё это вынуждает вспоминать о Катастрофе европейского еврейства, о роли еврейской трагедии в судьбе человечества.

      Изучением Холокоста занимаются множество учёных и исследовательских центров во всём мире. Наиболее известными научными центрами, специализирующимися на этой теме являются израильский «Национальный мемориал катастрофы и героизма» (Яд ва-Шем) и американский «Мемориальный музей Холокоста».

      Важным  моментом в сохранении памяти людей  холокоста и необходимости недопущения подобной трагедии впредь является художественное осмысление холокоста в литературе, кинематографе, музыке, изобразительном искусстве. Наиболее эмоционально эта тема раскрыта в кино. Первым из фильмов, рассказавших об Освенциме и холокосте, был польский фильм «Последний этап» (1948). Среди наиболее известных лент, посвящённых этой теме: «Пианист», «Список Шиндлера», «Ночь и туман», «Выбор Софи», «Жизнь прекрасна», «Шоа», «Мальчик в полосатой пижаме», «Бункер», «Остров на Птичьей улице» (1997).

      Цели  работы:

      - познакомиться с творчеством  писателя.

      - получить представление об этапах  творческого и жизненного пути  писателя.

      - провести анализ прочитанного  произведения и нобелевской лекции.

      Задачи работы:

      - Из различных источников получить  представление о творчестве и  биографии писателя.

      - Почесть одно из произведений, проанализировать.

      - Прочесть нобелевскую лекцию, проанализировать. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

ГЛАВА I. Биография, творческий путь писателя.

      КЕРТЕС, ИМРЕ – венгерский писатель, автор повестей, романов и эссе, посвященных теме жертв Холокоста; лауреат Нобелевской премии 2002 в области литературы. Родился в Будапеште 9 ноября 1929 в еврейской семье. Во время Второй мировой войны союзник Гитлера Хорти проводил на территории Венгрии политику этнических чисток. В результате Имре Кертес в 1944 в пятнадцатилетнем возрасте оказался в Германии среди еврейских узников сначала Аушвица, а затем Бухенвальда, и был освобожден войсками союзников в 1945. Память о тех страшных временах стала определяющей в творчестве писателя Имре Кертеса. Его «университетами» стали нары концлагеря и ожидание неумолимой смерти. Но жизнь победила. Чудом выживший, он усвоил, что жизнь и катастрофа – слова-синонимы. Именно о катастрофе – и Катастрофе (Холокосте) – написаны все книги Кертеса. Когда ему было уже за 70 лет, директор мемориального комплекса "Бухенвальд" доктор Книгге прислал на домашний адрес писателя конверт, в котором была копия ежедневного сведения о составе лагеря по состоянию на 18 февраля 1945 г., где в графе "Выбыли" была запись о смерти узника № 64921 Имре Кертеса 1927 г. рождения. Кертес тогда добавил себе два года, чтобы не попасть в категорию детей и назвался рабочим, а не учеником, чтобы его не "списали", а считали "общественно полезным".

      Вернувшись  в Венгрию, Кертес окончил школу. Работал в столичной газете «Vilagossag» с 1948 по1951, когда редакция газеты взяла курс на партийную идеологию, он был уволен. Затем служил в армии, работал на заводе. В 1953 окончательно решил посвятить себя литературному труду: переводил с немецкого Фрейда, Ницше, Витгенштейна, Шнитцлера, Рота, Хофманшталя, Канетти. К этому времени относятся и его первые самостоятельные литературные опыты. В 1975 ограниченным тиражом вышел первый роман Кертеса «Без судьбы».  Русским читателям он известен, главным образом, по сборнику повестей «Английский флаг», вышедшем в издательстве «Текст» в 2002 году.В конце 1970-х лет он отнес рукопись в издательство, но директор даже не захотел разговаривать с неизвестным новичком. Наконец, уже в 46 лет, Кертес напечатал первый роман, над которым работал 13 лет. В эти годы он стал профессиональным переводчиком из немецкого. В заделе имел переведенные произведения Ницше, Фрейда и Гофманшталя. Но тогда роман "Без судьбы" — трагический сказ маленького мальчика об ужасах концлагеря — остался без внимания критики и вне общественной огласки. Идеология социалистической страны этому не содействовала, да и национальность автора вызвала раздражение.  Для Кертеса эта тема не носила узко идеологический или заказной характер. Собственный опыт узника стал для него «конечной истиной о деградации человека в современном существовании», точкой, которая фокусировала в себе всю боль и трагедию современного мира. В романе «Без судьбы» ужасы концлагеря показаны глазами мальчика, верящего в торжество добра. Осмысление пережитого в фашистских концлагерях продолжалось и в последующих произведениях. Кертес – автор повестей Следопыт 1977, Английский флаг 1991. В 1988 г. появился новый роман "Фиаско", еще через два года — роман "Кадиш по нерождённому ребенку" (кадиш — еврейская молитва). Романы Фиаско 1988 и Каддиш по нерожденному ребенку 1990 вместе с первым романом составили трилогию – в них действует один герой. Первый роман был переведен немецким, потом — английским, имел отличные благоприятные отзывы за границей. Тогда и на родине к Кертесу стали лояльнее; он получил премию Аттилы Йожефа, а потом и наивысшую национальную — Премию Кошута (1997). В этом же году он получил большой приз Лейпцигской книжной ярмарки и стал лауреатом премии Немецкой академии языка и поэзии. В романе «Каддиш для нерожденного ребенка» исследовано парадоксальное чувство, когда концлагерь становится для его узника родным домом. Для Кертеса отдельная личность есть микрокосм, замкнутый и самодостаточный, который постоянно подвергается грубым атакам со стороны нацистов ли, интеллектуалов или существ противоположного пола (по Кертесу, «любовь – это высшая форма конформизма»). Досталось от Кертеса и коммунистическим режимам Восточной Европы. Которые он описал после распада Варшавского блока в присущей ему человеколюбивой манере. В 1990-х книги Кертеса стали активно публиковаться на Западе – их переводили на английский, немецкий, шведский языки. В это время он обращается к новым для себя литературным жанрам дневника и эссе. В 1992 был опубликован Галерный дневник, описывающий период с 1961 по 1991. Позже выходит Я – Другой: хроника метаморфоз 1997 – внутренний монолог в форме заметок, сделанных в 1991–1995. Выходят сборники лекций и эссе Холокост как культура 1993, Когда расстрельный отряд перезаряжает винтовки 1998, Язык в ссылке 2001. Почти неизвестный на постсоветском пространстве, Кортес стал основоположником «лагерной темы» в западно-европейских странах. Он отмечает: «Хотя меня официально и признают в Венгрии, все, что я сделал в литературе, на родине осталось по большей части брошенным в пустоту и не оставившими следа словами. В Германии и других странах я пользуюсь большей известностью, чем у себя дома. К тому же Холокост воспринимается здесь на Западе совсем иначе, чем в Венгрии». В целом гражданами соцстран более болезненно воспринимались концлагеря, устроенные собственными тоталитарными правительствами для своих граждан, чем любые формы насилия со стороны внешних врагов. Исторически сложилось, что в западных странах проблему концлагерей наиболее активно поднимали именно бывшие еврейские узники, попавшие в фашистские лагеря по большей части не как военнопленные, а в результате этнических чисток. О жертвах Холокоста в конце 1990-х было снято немало популярных западных фильмов – Список Шиндлера, Пианист, Жизнь прекрасна, что говорит об актуальности этой темы.  Кертес – лауреат венгерских и зарубежных литературных премий, в том числе Бранденбургской премии по литературе 1995, Гран-при Лейпцигской книжной ярмарки 1997 и литературной премии ВЕЛЬТ 2000.  Автобиографические новеллы Кертеса об узниках концентрационных лагерей были названы литературой, «в которой хрупкость личности противопоставлена варварскому деспотизму истории». Как заявили шведские академики, объясняя выбор, в своем творчестве Кертес дает ответ на вопрос о том, «как индивидуум может продолжать жить и мыслить в эпоху, когда общество все активнее подчиняет себе личность». Узник Аушвица стал нобелевским лауреатом.

      В 2002 Имре Кертес становится лауреатом  Нобелевской премии по литературе. Первым с наградой писателя поздравил премьер-министр Венгрии Петер Меддьеши, позвонивший по телефону буквально спустя минуту после официального сообщения. "Для меня ни с чем не сравнимая честь первым среди венгерских литераторов получить Нобелевскую премию", - сказал Кертес по получении известия о своем награждении. "Правда, если бы я и не удостоился столь высокого признания от Шведской академии, то сильно не расстроился бы. Со мной все равно бы осталось творчество, способное возместить все возможные потери", - подчеркнул лауреат.

      Следует привести цитату с одной из статей И. Кертеса, которая характеризует его метод письма: "В моем сказе герой, брошенный в концлагерь, живет не в собственном времени, у него нет ничего — ни времени, ни речи, ни своей личности. Он не вспоминает — он только существует... Вместо серии трагических и больших мгновений, которые запоминаются, ему пришлось пережить все, а это более жестоко, чем сама жизнь".  
Весть о присуждении ему Нобелевской премии И. Кертес получил, когда в Германии на квартире, предоставленной фондом Визеншафтсколлег, работал над романом "Ликвидация", где рассказывается о современниках, в судьбе которых читатель увидит страшные последствия войны и причиненных ею страданий. Нобелевский комитет не отличил какое-либо отдельное произведение, премия — "за совокупный взнос в мировую литературу", "за творчество, которое возвышает крохкий опыт индивида над варварским произволом истории".

      В представлении Нобелевского комитета отмечалось, что она была дана за «описание хрупкого опыта борьбы индивида против варварского деспотизма истории. В своем творчестве Имре Кертес ищет ответ на вопрос о том, как сохранить свою индивидуальность в то время, когда общество начинает все активнее подчинять себе личность».

      Венгерская  интеллигенция с полным правом расценивает  награду как признание заслуг всей отечественной литературы, которая  из-за языкового барьера всегда с  трудом находила доступ к мировому читателю.

      Своим творчеством Кертес предупреждает, что любая нация, насильственно навязывающая другим свои ценности и оправдывающая этим кровавые расправы и физическое устранение противников, неизбежно рискует оказаться в роли карателей, подобных нацистским. Тема жертв массовых репрессий актуальна и сегодня, например, для сербского, хорватского или курдского населения, пострадавших от массовых этнических чисток в горниле современных межнациональных конфликтов. Трагедии жертв Холокоста заставляют вновь и вновь осмысливать подобные явления в рамках гуманистических ценностей, поскольку в современном мире, несмотря на требования политкорректности, сохраняется насилие одних групп над другими, в каких бы формах – физического или морального давления – оно бы не  было представлено.

      В настоящее время Имре Кертес живет  в Будапеште и в Берлине, работая  над новым романом.Он неизменно  придерживается образа жизни, который, по его представлению, должен вести  писатель : строго определенные часы работы, два часа прогулки в день, узкий круг друзей. Как сказал Имре Кертес в день присуждения премии, для него "писать – высшее удовольствие которое награждает за всё» 
 
 
 
 
 
 
 

ГЛАВА II. Анализ одного из прочитанных произведений.

      Время действия романа Кертеса: 1944-45 годы. В первой главе отца четырнадцатилетнего мальчика мобилизуют в рабочий батальон, во второй он сам тоже получает назначение на работу на заводе, в третьей его арестуют по пути на работу, четвёртая глава — путь в концлагерь, пятая — четыре дня в Освенциме, четыре дня в Бухенвальде и потом переезд в Цейц, шестая — жизнь и работа в лагере, седьмая — физическая и душевная деградация мальчика, в восьмой — он попадает в больницу и его перевозят в Бухенвальд, где он доживает до освобождения лагеря, а в девятой он возвращается в Будапешт. Этот, казалось бы, "скучный" хронологический порядок является формообразующим элементом романа, который — по словам самого писателя — не имеет права ни выходить из строго определенных экзистенциальных рамок времени, ни перемешивать порядок событий.  
Новизна романа Кертеса — в характере повествования. Писатель сам прошёл описываемый путь в том же возрасте, что и его герой. Повествование ведется от первого лица, однако, по сути, это самый настоящий "объективный роман" в том же смысле, в каком мы говорим об "объективной лирике". Собственно действие происходит во внутреннем мире мальчика. Хотя роман показывает весь набор ужасов Катастрофы, самое ужасное — видеть разрушение человеческой души. Это — своеобразный роман воспитания, мы наблюдаем за тем, как меняется рассказчик. Чистота ребёнка позволяет показать его как tabula rasa, как лакмусовую бумажку. Странность повествования в том, что молодой герой наблюдает за явлениями и событиями с позиции почти постороннего наблюдателя — он таким взглядом наблюдает и за вшами на своем теле, стараясь их понять так же, как и немецких солдат. Отстраненный взгляд его сохраняется и при описании тех редких случаев, когда он проявляет эмоции — но сразу за этим появляется снисходительная усмешка над самим собой. Кертес шокирует своих читателей тем, что, особенно в начале, его рассказчик пользуется холодно-изысканным языком школьных сочинений, с присущими такого рода сочинениям ошибками и косноязычием выспренних и канцелярских оборотов. Язык героя разоблачают весь этот мир лицемерия, ту Венгрию тридцатых годов, в которые мальчик вырос, и одновременно и те тоталитарные пятидесятые-шестидесятые, которые продемонстрировали Кертесу то же раздвоение сознания, что и довоенный фашизм в своем "мягком" варианте режима Хорти. "Когда я прошел диктатуру Ракоши 50-х годов, восстание 1956 года, его подавление и особенно последующий длинный процесс приспособления кадаровских времен, когда приманили к себе людей — вот тогда я понял, что же такое произошло в Освенциме... То, что я жил под диктатурой, помогло мне изобразить другую диктатуру", — говорит Кертес.  
Роман Кертеса, как было уже сказано выше, по сути дела, совсем не "роман о Катастрофе европейского еврейства". В центр произведения поставлены экзистенциальные вопросы бытия и философия жизни, свободы, судьбы, метафизика скандала Катастрофы.  
В лагере мальчик научился любить, а, вернувшись в родной город, ненавидит всех. Ему кажется, что те, которые не прошли лагеря, — чужие, невежды, в каком-то смысле, дети. Последняя глава романа показывает прежде всего последствия Холокоста. Внутреннее развитие подростка, переходящего на глазах у читателя из детства во "взрослость" (если не в старчество или безвозрастность), внушает мысль о негативной инициации человечества, вступившего после Катастрофы в новую эпоху. Лагерь здесь — аллегория экстремальной ситуации, жизни вообще, но уже без европейско-буржуазного обаяния "Волшебной горы" Томаса Манна. Там смертельная болезнь разит своих жертв случайно, а здесь — устроенные руками людей заводы массового уничтожения, машина смерти. Ключевые слова: машины и масса.  
Мы начинаем думать. И снова оказываемся в ловушке. Получается, что концлагерь является весьма логическим развитием идеи о совершенном и рационально организованном человеческом обществе, столь прекрасно задуманном Французской революцией, и является одновременно тупиком европейской цивилизации, общества, в котором люди неспособны возлюбить друг друга, неспособны возлюбить своих ближних. Разум и любовь построили лагеря и тюрьмы. Можно ли в таком случае надеяться на тот взгляд сверху, на луч света между облаками, на иррациональную помощь человека? В поэтике случайностей, в иррациональной любви Кертес показывает невидимую сущность мира, порядок хаоса. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

ГЛАВА III. Анализ нобелевской лекции (выяснение гражданского и литературного кредо писателя; его отношение к миру, литературе).

      Приведение  Нобелевской лекции Имре Кертеса.

      «Эврика!»

      Я должен начать с признания — быть может, странного, но вполне искреннего. С той самой минуты, как я поднялся на борт самолета, чтобы, прибыв в Стокгольм, получить Нобелевскую премию по литературе за этот год, я ощущаю спиной строгий взгляд незримого бесстрастного наблюдателя; и в этот торжественный миг, неожиданно оказавшись в центре всеобщего внимания, я отождествляю себя скорее с этим суровым наблюдателем, чем с писателем, которого вдруг стали читать во всем мире. И могу лишь надеяться, что речь, с которой мне дано выступить по столь значительному случаю, поможет мне справиться с этой раздвоенностью, поможет соединить существующие во мне две личности. Пока мне и самому не совсем понятно, в чем суть ощущаемого мною неразрешимого противоречия между высокой наградой и моим писательством, моей жизнью. Быть может, я слишком долго жил в условиях диктатуры, и не одной, во враждебной и безысходно чуждой духовной среде и потому не обрел писательского самосознания; я о нем никогда даже не задумывался. К тому же мне отовсюду давали понять, что вещи, меня волнующие, и так называемая “тема”, меня занимающая, не актуальны, не интересны. Словом, и по этой причине я всегда считал писательство исключительно частным делом, тем более что это вполне отвечало моим убеждениям. Частным, разумеется, не означает — несерьезным, хотя серьезность эта казалась немного смешной в том мире, где принимали всерьез только ложь. Ведь, в соответствии с философской аксиомой, которая была здесь в ходу, мир — это объективная, существующая независимо от нас реальность. Я же в один прекрасный день весной 1955 года пришел к мысли, что существует единственная реальность, и эта реальность — я сам, моя жизнь, этот хрупкий, врученный мне на неопределенное время подарок, который чужие неведомые силы присвоили, национализировали, детерминировали и проштамповали, но я должен отобрать его у так называемой истории, у этого жуткого Молоха, ибо дар этот принадлежит только мне и распоряжаться им я должен по собственному усмотрению.  Нечего и говорить, что такая позиция противопоставила меня всему окружению, всему, что являлось, пусть и не объективной, но тем не менее несомненной реальностью. Я имею в виду коммунистическую Венгрию, становившийся с каждым днем все “здоровее и краше” социализм. Если мир — это объективная, существующая независимо от нас реальность, то и человеческая личность — даже для самой себя — есть объект, а история ее жизни не что иное, как бессвязная череда исторических случайностей, которым человек может разве что удивляться, но сам отношения к ним не имеет. Складывать эту жизнь в единое целое не имеет смысла, ибо в ней могут обнаружиться моменты слишком объективные, чтобы субъективное человеческое “я” могло взять ответственность за них на себя. Год спустя, в 1956-м, разразилась венгерская революция. И в стране на короткий исторический миг одержала верх субъективность. Но советские танки быстро восстановили объективный порядок вещей.  Я отнюдь не иронизирую, но если в словах моих все же слышна ирония, то прошу вас задуматься над тем, что произошло в двадцатом столетии с языком, со словом. По всей вероятности, самое главное и потрясающее открытие писателей нашей эпохи заключается в том, что язык, каким он достался нам от культуры далеких пращуров, более непригоден для описания реальных процессов, для выражения понятий, некогда столь однозначных. Вспомним Кафку, вспомним Оруэлла, в чьих руках прежний язык рассыпался, они словно окунули его в огонь, чтобы затем предъявить нам пепел, в котором проступили новые, неведомые доселе знаки. Но я хотел бы вернуться к моему частному делу — писательству. Над вопросами, которые в связи с ним возникают, человек, находящийся в моем положении, как правило, не задумывается. Жан Поль Сартр, например, посвятил целую книжку вопросу о том, для кого мы пишем. Вопрос этот сколь интересен, столь и опасен, поэтому я благодарен судьбе, что мне никогда не приходилось над ним размышлять. В самом деле, в чем же его опасность? Например, если мы решим, что наш долг — не просто доставлять эстетическое удовольствие тому или иному общественному классу, но и влиять на него, то прежде всего нам придется оценить свой собственный стиль: а пригоден ли сей инструмент для оказания нужного влияния? Очень скоро писатель окажется в плену сомнений и вынужден будет сосредоточиться на самом себе. Ибо откуда он может знать, что нужно его читателям, что им нравится? Не опрашивать же ему каждого человека. Да и что это даст? Он может исходить только из своих представлений об этих читателях, из потребностей, которые он им приписывает, из того, что могло бы оказать то воздействие, какого он хочет добиться, на него самого. Так для кого же пишет писатель? Ответ однозначен: для самого себя. Во всяком случае, могу утверждать, что  к этому ответу я пришел не окольным путем. Правда, мне было легче: у меня не было читателей, и я не хотел ни на кого оказывать влияния. Писать я начал не из соображений целесообразности, а то, что я писал, никому не предназначалось. Если работа моя и имела какую-то цель, то она состояла в одном — быть верным, с точки зрения языка и формы, предмету творчества. Уяснить это для себя в смешную и вместе с тем грустную эпоху государственного регулирования так называемой ангажированной литературы было делом отнюдь не последней важности.