Марина Цветаева. Характер. Судьба. Поэзия

В литературном мире Цветаева по-прежнему держалась особняком. С настоящими советскими писателями контакта почти не имела, но и сторонилась той пестрой буржуазно-декадентской среды, которая еще задавала тон в литературных клубах и кафе. Сама Цветаева с юмором описала свое выступление на одном из тогдашних литературных вечеров. Это был специальный «вечер поэтесс». Выступали по большей части разукрашенные по последней моде дамочки, баловавшиеся стишками. Цветаева шокировала их всей своей повадкой и всем своим видом: она была в каком-то несуразном, напоминающем подрясник платье, в валенках, перепоясанная солдатским ремнем, с полевой офицерской сумкой на боку… Но главное, что отличало ее от остальных участниц вечера, заключалось в том, что среди никчемного птичьего щебетания звучал голос настоящего поэта, читавшего отличные, хотя порой и страшно фрондёрские стихи.

Советская власть великодушно не замечала этой надуманной фронды, уделила Цветаевой из своих скудных запасов паек, печатала ее книжки в Государственном издательстве («Вёрсты», «Царь-Девица»), а в мае 1922 года разрешила ей с дочерью уехать за границу – к мужу, который был белым офицером, пережил разгром Деникина и Врангеля, а к тому времени стал пражским студентом.

За рубежом Цветаева жила сперва в Берлине, затем – в Праге, в ноябре 1925 года перебралась в Париж. Жизнь была эмигрантская, трудная, нищая. В самих столицах жить было не по средствам, приходилось селиться в пригородах или ближайших деревнях. Пейзажи этих и других мест отразились в произведениях Цветаевой («Поэма Горы», «Поэма Конца», многие стихи), причем очень конкретно.

Поначалу белая эмиграция приняла Цветаеву как свою. Ее охотно печатали и хвалили. Но вскоре картина существенно изменилась. Прежде всего, для самой Цветаевой наступило жестокое отрезвление. Действительность не оставила камня на камне от мифа о «русской Вандее». Муж Цветаевой, С. Я. Эфрон, прошедший с белой армией весь ее бесславный и преступный путь, повинуясь голосу чести и совести, коренным образом пересмотрел свои взгляды. Он рассказал Цветаевой правду о «белом движении», и она не могла не признать этой суровой правды. Знаменательно, что политические темы, которым Цветаева отдала щедрую дань в стихах 1917-1921 гг., постепенно почти выветриваются из ее творчества эмигрантского периода.

Характерен и такой факт: Цветаева вывезла с собой из Советской России рукопись целого сборника стихов («Лебединый стан»), посвященных «русской Вандее»; убедившись, что за всем, о чем она здесь писала, не стояло ни исторической, ни человеческой правды, она так и не напечатала эту книгу, несмотря на многочисленные и настоятельные предложения.

Белоэмигрантская среда, с мышиной возней и яростной грызней всевозможных «партий» и «фракций», сразу же раскрылась перед Цветаевой во всей своей жалкой и отвратительной наготе. Цветаева и здесь пыталась сохранить некоторое подобие независимости: «Ни к какому поэтическому или политическому направлению не принадлежала и не принадлежу». Печаталась она в изданиях, которые в эмиграции считались «левыми» (преимущественно – в эсеровских), а от участия в «правых» - неизменно отказывалась.

Постепенно связи Цветаевой с белой эмиграцией все более ослабевают и наконец почти рвутся. Ее печатают все меньше и меньше. Она пишет очень много, но написанное годами не попадает в печать или вообще остается в столе автора. Если в 1922-1923 гг. ей удалось издать за рубежом пять книг («Царь-Девица», «Стихи к Блоку», «Разлука», «Психея», «Ремесло»), то в 1924 году – уже только одну («Молодец»), а потом наступает перерыв до 1928 года, когда вышел в свет последний прижизненный сборник Цветаевой «После России», включающий стихи 1922-1925 гг. Большие ее вещи – «Поэма Горы», «Поэма Конца», «Крысолов», «Поэма Лестницы», «С моря», «Попытка комнаты», «Новогоднее», «Поэма воздуха», драмы «Метель», «Фортуна», «Конец Казановы» («Феникс»), «Приключение», «Тезей» («Ариадна»), «Федра» - затеривались на страницах малотиражных журналов и альманахов.

Важно отметить, что это обстоятельство не слишком волновало и огорчало Цветаеву, ибо она была твердо убеждена, что ее читатель остался в России. В августе 1924 года она пишет одному своему корреспонденту: «Хотела бы издать свою новую книгу стихов в России»; в 1925 году – другому: «Мой читатель, несомненно, в России…»; в 1931 году – ему же: «Пишу не для здесь (здесь не поймут – из-за голоса), а именно для там – языком равных». Наконец, в 1933 году – третьему: « В 1922 г. Уезжаю за границу, а мой читатель остается в России, куда мои стихи не доходят. В эмиграции меня сначала (сгоряча!) печатают, потом, опомнившись, изымают из обращения, почуяв не свое: тамошнее! Содержание будто наше, а голос – ихний». «Тамошнее» - значит советское, «ихний» - то есть советский.

Конечно, ничего советского в том, что писала Цветаева, не было, но среди подавляющего большинства эмигрантов она, в самом деле, казалась белой вороной. С наиболее влиятельными литературными кругами белой эмиграции Цветаева находилась в самых натянутых отношениях.

Решительно отказавшись от былых своих иллюзий, она ничего уже не оплакивала и не предавалась никаким умилительным воспоминаниям о том, что ушло в небытие. В ее стихах звучали совсем иные ноты:

Берегись могил:

Господней блудниц!

Мертвый был и сгнил:

Берегись гробниц!

Вокруг Цветаевой все теснее смыкалась глухая стена одиночества. Ей «некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться». По-видимому, она нисколько не погрешила против истины, когда жаловалась в 1935 году, в частном письме: «Надо мной здесь люто издеваются, играя на моей гордыне, моей нужде и моем бесправии». А нужда действительно велика: «Нищеты, в которой я живу, вы себе представить не можете, у меня же никаких средств к жизни, кроме писания. Муж болен и работать не может. Дочь вязкой шапочек зарабатывает 5 франков в день, на них вчетвером (у меня сын 8-ми лет, Георгий) живем, т. е. просто медленно подыхаем с голоду» (письмо 1933 года).

Но и в таких лишениях, в такой изоляции Цветаева героически работала как поэт, работала не покладая рук. Самое ценное, самое несомненное в зрелом творчестве Марины Цветаевой – ее неугасимая ненависть к «бархатной сытости» и всяческой пошлости. Попав из нищей, голодной, только что пережившей блокаду России в сытую и нарядную Европу, Цветаева ни на минуту не поддалась ее соблазнам. Но первые же стихи, написанные Цветаевой за рубежом, запечатлели не парадный фасад Европы, а мир нищеты и бесправия, где можно наблюдать «жизнь без чехла». В творчестве Цветаевой все более крепнут сатирические мотивы. В этом ряду стоят такие сильные стихотворения, как «Хвала богатым!», «Поезд», стихи из цикла «Стол», «Никуда не уехали», «Читатели газет», в которых струится поистине обжигающая «лава ненависти» к жалкому «царству моллюсков», и, конечно, целиком – такие яростно антимещанские, антибуржуазные вещи, как «Крысолов» и «Поэма Лестницы».

В то же время в Марине Цветаевой все более растет и укрепляется живой интерес к тому, то происходит на покинутой родине. Но сперва это было только чувством родины, вообще – родины, той России, которую поэтесса знала и помнила. Среди патриотических стихотворений Цветаевой есть одно удивительное – «Тоска по родине!..», где все, как и в «Хвале богатым», нужно понимать наоборот. Такие пронзительные стихи мог написать только поэт, беззаветно влюбленный в родину и лишившийся ее:

Не обольщусь и языком

Родным, его призывом млечным.

Мне безразлично, на каком

Непонимаемой быть встречным!

С течением времени понятие «родина» наполняется новым содержанием. Поэтесса начинает понимать всемирный размах русской революции, начинает чутко прислушиваться к «новому звучанию воздуха». Тоска по России, сказавшаяся хотя бы в таких стихотворениях, как «Рассвет на рельсах», «Русской ржи от меня поклон», «Лучина», сплетается с думой о новой родине, которую поэтесса еще не видела и не знает, - о Советском Союзе, о его жизни, культуре, поэзии. Начинаются серьезные сдвиги и переоценки.

Важное значение для понимания позиции Цветаевой, которую она заняла к 30-м годам, имеет цикл «Стихи к сыну» (1932). Здесь она во весь голос говорит о Советском Союзе как о новом мире новых людей, как о стране совершенно особого склада и особой судьбы, неудержимо рвущейся вперед – в будущее. Во тьме дичающего мира старого мира самый звук СССР звучит для поэта как призыв к спасению и весть надежды.

Последнее, что Цветаева написала в эмиграции, - цикл гневных антифашистских стихов о растоптанной Чехословакии, которую она нежно и преданно любила. Но этой ноте отчаяния оборвалось творчество Марины Ивановны Цветаевой. Дальше осталось просто человеческое существование. И того – в обрез.

В 1939 году она восстанавливает советское гражданство и возвращается на родину. Тяжело дались ей 17 лет, проведенные за рубежом. Она имела все основания сказать: «Зола эмиграции… я вся под нею – как Геркуланум, - так и жизнь прошла».

Цветаева долго мечтала, что вернется в Россию «желанным и жданным гостем». Но так не получилось. Личные ее обстоятельства сложились плохо: муж и дочь подверглись необоснованным репрессиям. Цветаева поселилась в Москве, занялась переводами, готовила сборник избранных стихотворений. Грянула война. Превратности эвакуации забросили Цветаеву сперва в Чистополь, потом в Елабугу. Тут-то и настиг ее тот «одиночества верховный час», о котором она с таким глубоким чувством сказала в своих стихах. Измученная, потерявшая волю, 31 августа 1941 года Марина Ивановна Цветаева окончила с собой.

Цветаеву-поэта не спутаешь ни с кем другим. Стихи ее узнаешь безошибочно – по особому распеву, неповторимым ритмам, необщей интонации. Это, бесспорно, верный критерий подлинности силы поэтического дарования.

   «Цветаева звезда первой величины. Кощунство кощунств - относиться к звезде как к источнику света, энергии или источнику полезных ископаемых. Звезды – это колыхающая духовный мир человека тревога, импульс и очищение раздумий о бесконечности, которая нам непостижима...» - так отозвался о творчестве Цветаевой поэт Латвии О. Вициетис.

Анализ стихотворения М. И. Цветаевой «О, слёзы на глазах!» из цикла «Стихи к Чехии»

О, слёзы на глазах!

Плач гнева и любви!

О, Чехия в слезах!

Испания в крови!

О, черная гора,

Затмившая - весь свет!

Пора – пора – пора

Творцу вернуть билет.

Отказываюсь – быть.

В Бедламе нелюдей

Отказываюсь – жить.

С волками площадей

Отказываюсь – выть.

С акулами равнин

Отказываюсь плыть –

Вниз – по теченью спин.

Не надо мне ни дыр

Ушных, не вещих глаз.

На твой безумный мир

Ответ один – отказ.

Стихотворение написано в 1939 году и вошло в цикл антифашистских стихов «Стихи к Чехии». Это последнее, что Цветаева написала в эмиграции. В композиции стихотворения используются различные изобразительно-выразительные средства языка. Чтобы показать масштаб трагедии народа, Цветаева использует прием метонимии: Чехия в слезах, Испания в крови. Также угнетенное настроение создают метафоры: в Бедламе нелюдей, с волками площадей, с акулами равнин, и гипербола: черная гора, затмившая - весь свет. Довольно редки в стихотворении эпитеты: «черная гора», «вещих глаз», «дыр ушных», «безумный мир». Особый эмоциональный настрой создает оксюморон плач гнева и любви.  Нагнетает обстановку градация (и одновременно анафора):

Отказываюсь – быть.

В Бедламе нелюдей

Отказываюсь – жить.

С волками площадей

Отказываюсь – выть.

С акулами равнин

Отказываюсь плыть –

Вниз – по теченью спин.

Это поистине «плач гнева и любви», поэзия обжигающего гражданственного накала, настоящего ораторского звучания и вместе – трагического отчаяния. Поэт верит в бессмертие народа, не склонившего головы под насилием, предрекает неизбежную гибель его палачам, но сам в ужасе, закрыв глаза и зажав уши, отступает перед кровавым безумием, охватившем мир. Проклиная фашизм, Цветаева сама теряла уже последнюю надежду – спасительную веру в жизнь. Это стихотворение – как крик живой, но истерзанной души.