«Любовный дневник» Анны Андреевны Ахматовой. (Тема любви в ранней лирике)

И не порочны помыслы мои.

Ушла к другим бессонница-сиделка,

Я не томлюсь над серою золой,

И башенных часов кривая стрелка

Смертельной мне не кажется стрелой.

Как прошлое над сердцем власть теряет!

Освобожденье близко. Всё прощу,

Следя, как луч взбегает и сбегает

По влажному весеннему плющу.

Стихотворение «Слаб голос мой» написано весной 1913 года. Оно входит в сборник «Белая стая» (1917 год), который принес А. А. Ахматовой широкое литературное признание.

Это стихотворение, как и многие другие, о любви. Любовь у Ахматовой почти никогда не предстает в спокойном пребывании. Чувство, само по себе острое и необычайное, получает дополнительную остроту и необычность, проявляясь в предельном кризисном выражении – взлета или падения, первой пробуждающей встречи или совершившегося разрыва, смертельной опасности или смертельной тоски.

Данное стихотворение раскрывает душевное состояние героини после окончания любовной драмы. С каждой строчкой чувство любви в героине угасает, остывает: сначала ее голос слаб, ей стало легче без любви, а уж в конце мы чувствуем, что «освобожденье близко».

Мы видим, какой мучительной была любовь: героиню мучила «бессонница-сиделка», она томилась «над серою золой», и даже стрелка башенных часов казалась ей смертельной стрелой; и какое счастье испытывает при окончании любовной драмы:

Как прошлое над сердцем власть теряет!

Освобожденье близко. Все прощу,

Следя, как луч взбегает и сбегает

По влажному весеннему плющу.

Для раскрытия душевного состояния героини А.Ахматова использует различные выразительные средства. Например, аллитерация звука [л], [н] и ассонанс звука [е] передает нам легкость, спокойствие, которое испытывает героиня. Эпитеты «серою золой», «кривая стрелка», «смертельная стрела»; метафора «бессонница-сиделка» усиливают трагизм уходящей любви.

Точность психологических наблюдений, сюжетная динамика, умелое использование житейской детали, афористичность, лаконизм – определяющие черты поэзии Ахматовой, которые отчетливо обозначились в стихотворениях 1914-1921 годов.

Стихи А. Ахматовой о любви почти всегда пронизаны чувством грусти, но главное, что делает их такими проникновенными, это сочувствие, сострадание, сопереживание в любви.

Жизнь в Фонтанном Доме.

В конце 1922 года на полтора десятилетия Ахматова соединяет свою судьбу с искусствоведом Н. Н. Пуниным. Переселившись в 1926 году в садовый флигель Шереметьевского дворца – Фонтанного Дома, она продолжает бывать в Мраморном дворце у Шилейко, заботясь о нем и о его собаке. В той же квартире Фонтанного Дома вместе с Пуниным продолжали жить и его первая жена        Анна Аренс с их маленькой дочкой Ирой. Когда Аренс уходила на работу, Ахматова присматривала за ребенком. Атмосфера в доме была напряженной.         Эти годы Ахматова помогала Пунину в его работе в Академии художеств, переводя вслух научные труды с французского, английского и итальянского. Благодаря ему, Ахматовой удается добиться того, чтобы Льву, сыну расстрелянного «врага народа», позволили продолжить образование в гимназии, а затем в университете.

Не имея возможности печатать свои стихи, Ахматова лишалась средств к существованию. Перевод писем Рубенса, изданный в 1937 году, принес ей первый за много лет заработок. При крайней бедности удивительным образом сохранялась главная черта Ахматовского облика: царственность, лишённая высокомерия, но полная достоинства. Л.К. Чуковская вспоминала: «Пришла –          в старом пальто, в вылинявшей расплющенной шляпе, в грубых чулках. Статная, прекрасная, как всегда». Сохранялся и характер, и желание помочь людям. Так, в конце тридцатых годов по соседству с Ахматовой жила молодая женщина с двумя маленькими мальчиками. Днем, когда она была на работе, Ахматова присматривала за детьми.

В 1935 году были арестованы сын Ахматовой Лев Гумилев и Пунин, а незадолго до этого - ее хороший друг поэт Мандельштам. После письменного обращения Ахматовой к Сталину сына и Пунина освободили, но в 1938 году Льва снова арестовали и приговорили к казни. Только последующее репрессирование самих палачей спасло его от исполнения приговора. Переживания этих мучительных лет составили цикл «Реквием», который Ахматова два десятилетия не решалась записать. Стихи запоминали отрывками друзья и близкие. Чуковская вспоминает, как Ахматова в Фонтанном доме, молча, указав глазами на потолок и стены и громко говоря о пустяках, писала ей на листках новые стихи из «Реквиема» и сразу сжигала их над пепельницей.

В 1939 году после полузаинтересованной реплики Сталина решаются издать ее сборник «Из шести книг», включавший наряду с прошедшими цензурный отбор старыми стихами и новые сочинения. Пастернак писал Ахматовой, в очередной раз лежавшей в больнице, что очереди за ее книгой растягивались на две улицы. Вскоре книга попала под запрет и была изъята из библиотек.

В первые месяцы Великой Отечественной войны Ахматова пишет плакатные стихотворения. По распоряжению властей ее эвакуируют из Ленинграда до первой блокадной зимы, два с половиной года она проводит в Ташкенте. Пишет много стихов, работает над «Поэмой без героя», эпосом о Петербурге начала века.

В первые послевоенные годы Ахматова навлекает на себя гнев Сталина, узнавшего о визите к ней английского историка И. Берлина. Постановление                   ЦК ВКП (б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» за 1946 год было направлено против Ахматовой и Зощенко. Снова возник запрет на публикации. Исключение было сделано в 1950 году, когда Ахматова написала стихи к юбилею Сталина в отчаянной попытке помочь сыну, арестованному в очередной раз.

В последнее десятилетие жизни Ахматовой ее стихи постепенно пришли к новому читателю. В 1965 году издан итоговый сборник «Бег времени». На закате дней Ахматовой было позволено принять итальянскую литературную премию        Этна-Таормина в 1964 году и звание почетного доктора Оксфордского университета в 1965 году.

5 марта 1966 года в Домодедово Анна Андреевна Ахматова скончалась.                    Ее отпевали в Морском соборе.

Сложная, доходящая до жажды сумасшествия, чтобы не чувствовать боли, жизнь. И, тем не менее, итог всех страданий и суть всего существования Ахматова выразила одной строчкой автобиографии: «Я не переставала писать стихи».             «Для меня в них - связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных».

«Великая земная любовь»

в

лирике А.А.Ахматовой.

Ахматова, действительно,  самая характерная героиня своего времени, явленная в бесконечном разнообразии женских судеб: любовницы и жены, вдовы и матери, изменявшей и оставляемой. По выражению А. Коллонтай, Ахматова дала            «целую книгу женской души». Ахматова «вылила в искусстве» сложную историю женского характера переломной эпохи,  его истоков, ломки, нового становления.

Герой ахматовской лирики (не героиня) сложен  и  многолик. Собственно, его даже трудно определить в том смысле, как определяют, скажем, героя лирики Лермонтова. Это он – любовник, брат, друг, представший в бесконечном разнообразии ситуаций: коварный и великодушный, убивающий и воскрешающий, первый и последний.

Но всегда,  при  всем многообразии жизненных коллизий и житейских казусов, при всей необычности, даже экзотичности характеров героиня или героини Ахматовой несут нечто главное,  исконно женское, и к нему то пробивается стих в рассказе о какой-нибудь канатной  плясунье,  например,  идя  сквозь привычные определения и заученные положения: –  «Меня    покинул в новолунье  Мой друг любимый.  Ну, так что ж!» – к тому,  что «сердце знает, сердце знает»: глубокую тоску оставленной женщины. Вот эта способность выйти к тому, что «сердце знает», - главное в стихах Ахматовой. «Я вижу все, Я все запоминаю». Но это «все» освещено в ее поэзии одним источником света.

Есть центр,  который как бы сводит к себе весь остальной мир ее поэзии, оказывается ее основным нервом,  ее идеей и принципом.  Это любовь. Стихия женской души неизбежно должна была начать с такого заявления себя в любви. Герцен сказал однажды как о великой несправедливости в истории человечества о том,  что женщина «загнана в любовь».  В известном смысле вся  лирика (особенно  ранняя)  Анны Ахматовой «загнана в любовь».  Но здесь же, прежде всего и открывалась возможность выхода.  Именно здесь рождались подлинно поэтические открытия, такой взгляд на мир, что позволяет говорить о поэзии Ахматовой как о новом явлении в развитии русской лирики двадцатого века. В ее  поэзии есть и «божество»,  и «вдохновение».  Сохраняя высокое значение идеи любви, связанное с символизмом, Ахматова возвращает ей живой и реальный,  отнюдь не отвлеченный характер.  Душа оживает «Не для страсти, не для забавы,  Для великой земной любви».

«Великая земная любовь» - вот движущее начало  всей  лирики  Ахматовой. Именно она заставила по-иному – уже не символистки и не акмеистки, а, если воспользоваться привычным определением,  реалистически - увидеть мир.

То пятое время года,

Только его славословь.

Дыши последней свободой,

Оттого, что это - любовь.

Высоко небо взлетело,

Легки очертанья вещей,

И  уже  не празднует тело

Годовщину грусти своей.

В этом  стихотворении Ахматова назвала любовь «пятым временем года».           Из этого-то необычного, пятого, времени увидены и остальные четыре – обычные. В состоянии любви мир видится заново. Обострены и напряжены все чувства.              И открывается необычность обычного. Человек начинает воспринимать мир с удесятеренной силой, действительно достигая в ощущении жизни вершин. Мир открывается в дополнительной реальности: «Ведь звезды были крупнее, Ведь пахли  иначе травы». Поэтому стихотворение Ахматовой так предметен: он возвращает вещам первозданный смысл, он останавливает внимание на том, мимо чего мы в обычном  состоянии способны пройти равнодушно,  не оценить,  не почувствовать.  «Над засохшей повиликою Мягко плавает пчела» - это увидено впервые.

Потому же открывается возможность ощутить мир  по-детски  свежо.  Такие стихи,  как «Мурка,  не ходи,  там сыч», не тематически заданные стихи для детей, но в них есть ощущение совершенно детской непосредственности.

И еще одна связанная с тем же особенность.  В любовных стихах Ахматовой много эпитетов, которые когда-то знаменитый русский филолог А.Н. Веселовский назвал синкретическими и, которые рождаются из целостного,  нераздельного,  слитного восприятия мира, когда глаз видит мир неотрывно оттого,  что слышит в нем ухо; когда чувства материализуются, опредмечиваются, а предметы одухотворяются. «В страсти раскаленной добела» - скажет Ахматова.  И она же видит небо,  «уязвленное желтым огнем» - солнцем,  и «люстры безжизненный зной».

Романтизм в лирике А. А. Ахматовой.

Лирика Ахматовой периода ее первых книг («Вечер», «Четки», «Белая стая»)- почти исключительно лирика любви. Ее новаторство как художника проявилось первоначально именно в этой традиционно вечной, многократно и, казалось бы, до конца разыгранной теме. Новизна любовной лирики Ахматовой  
бросилась в глаза современникам чуть ли не с первых ее стихов, опубликованных еще в «Аполлоне», но, к сожалению, тяжелое знамя акмеизма, под которое встала молодая поэтесса, долгое время как бы драпировало в глазах многих.

Ее истинный, оригинальный облик и заставлял постоянно соотносить ее стихи то с акмеизмом, то с символизмом, то с теми или иными почему-либо выходившими на первый план лингвистическими или литературоведческими теориями. Выступавший на вечере Ахматовой (в Москве в 1924 году),
Леонид Гроссман остроумно и справедливо говорил: «Сделалось, почему-то модным проверять новые теории языковедения и новейшие направления стихологии на «Четках» и «Белой стае». Вопросы всевозможных сложных и трудных дисциплин начали разрешаться специалистами на хрупком и тонком материале этих замечательных образцов любовной элегии. К поэтессе можно было применить горестный стих Блока: ее лирика стала «достоянием доцента». Это, конечно, почетно и для всякого поэта совершенно неизбежно, но это менее всего захватывает то неповторяемое выражение поэтического лица, которое дорого бесчисленным читательским поколениям». И действительно, две
вышедшие в 20-х годах книги об Ахматовой, одна из которых принадлежала          В. Виноградову, а другая Б. Эйхенбауму, почти не раскрывали читателю поэзию Ахматовой, как явление искусства, то есть воплотившегося в слове человеческого содержания. Книга Эйхенбаума, по сравнению с работой Виноградова, конечно, давала несравненно больше возможностей составить себе представление об Ахматовой – художнике и человеке. Важнейшей и, может быть, наиболее
интересной мыслью Эйхенбаума было его соображение о «романности» ахматовской лирики, о том, что каждая книга ее стихов представляет собой как бы лирический роман, имеющий к тому же в своем генеалогическом древе русскую реалистическую прозу. Доказывая эту мысль, он писал в одной из своих рецензий: «Поэзия Ахматовой – сложный лирический роман. Мы можем проследить разработку образующих его повествовательных линий, можем говорить об его композиции, вплоть до соотношения отдельных персонажей. При переходе от одного сборника к другому мы испытывали характерное чувство интереса к сюжету – к тому, как разовьется этот роман». О «романности» лирики Ахматовой   интересно писал и Василий Гиппиус (1918г.). Он видел разгадку успеха и влияния Ахматовой  и вместе с тем объективное значение ее любовной лирики в том, что эта лирика пришла на смену умершей или задремавшей в то время форме романа. И действительно, рядовой читатель может недооценить звукового и ритмического богатства таких, например, строк: «и столетие мы лелеем еле слышный шорох шагов», - но он не может не плениться своеобразием этих повестей – миниатюр, где в немногих строках рассказана драма. Такие миниатюры - рассказ о сероглазой девочке и убитом короле и рассказ о прощании у ворот (стихотворение «Сжала руки под темной вуалью…»), напечатанный в первый  же год литературной известности Ахматовой. Роман стал необходимым  элементом жизни, как лучший сок, извлекаемый, говоря словами Лермонтова,
из каждой ее радости. В нем увековечивались сердца с непреходящими особенностями, и круговорот идей, и неуловимый фон милого быта. Ясно, что роман помогает жить. Но роман в прежних формах, роман, как плавная и многоводная река, стал встречаться все реже, стал сменяться сначала стремительными ручейками («новелла»), а там и мгновенными «гейзерами». Примеры можно найти, пожалуй, у всех поэтов: так, особенно близок ахматовской современности лермонтовский «роман» - «Ребенку», с его загадками, намеками и недомолвками. В этом роде искусства, в лирическом романе- миниатюре, в поэзии «гейзеров» Анна Ахматова достигла большого мастерства. Вот один из таких романов: