Кавказская ссылка, дуэль и гибель Лермонтова

Пребывание Лермонтова на Кавказе в 1837 году имеет огромное значение для его творчества. Под непосредственным и сильным влиянием Кавказа, кавказской природы, современной поэту общественной жизни на Кавказе Лермонтовым созданы такие выдающиеся произведения русской литературы, как поэмы «Мцыри», «Демон» и роман «Герой нашего времени».

Над поэмой «Демон» Лермонтов  работал более десяти лет. Несколько раз менялся замысел поэмы. После поездок по Кавказу и, в частности, по Военно-Грузинской дороге с ее чарующей природой, а также после глубокого знакомства с устным творчеством народов Кавказа Лермонтов, наконец  нашел обстановку, которая наиболее способствовала раскрытию его замысла. Местом действия поэмы был выбран Кавказ. [6;52]

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

II. Предпосылки дуэли.

 

В Пятигорске у Лермонтова было много врагов. Они, по словам П. А. Висковатого, ненавидели поэта за резкость и остроту языка, за самобытность и самостоятельность суждений, за возраставшую славу. Лермонтов, с своей стороны, платил им презрением, отпускал в их адрес остроты, выставляя их в смешном виде.

Некоторые из влиятельных  личностей ожидали случая, когда кто-нибудь, выведенный им из терпения, проучит «несносного выскочку и задиру», как они называли поэта.

«Как в подобных случаях  это бывало не раз,— пишет П. А. Висковатый, — искали какое-либо подставное лицо, которое, само того не подозревая, явилось бы исполнителем задуманной интриги. Так, узнав о выходках и полных юмора проделках Лермонтова над молодым Лисаневичем, одним из поклонников Надежды Петровны Верзилиной, ему через некоторых услужливых лиц было сказано, что терпеть насмешки Михаила Юрьевича не согласуется с честью офицера. Лисаневич указывал на то, что Лермонтов расположен к нему дружественно и в случаях, когда увлекался и заходил в шутках слишком далеко, сам первый извинялся перед ним и старался исправить свою неловкость. К Лисаневичу приставали, уговаривали вызвать Лермонтова на дуэль — проучить. «Что вы?!- возражал Лисаневич,— чтобы у меня поднялась рука на такого человека!»

После неудачи с Лисаневичем те же участники интриги обратились к другому посетителю дома Верзилиных, отставному майору Мартынову, гораздо более подходившему для этой роли, и на этот раз добились успеха. [4;226]

Восьмого июля в гроте  Дианы был устроен очень веселый  бал, который продолжался почти  всю ночь. Устройством его руководили Лермонтов с Левушкой Пушкиным и должен был еще князь Голицын, с которым Лермонтов познакомился в прошлом году в Чеченском отряде. Князь непременно хотел, чтобы бал состоялся в Ботаническом саду, но ехать туда было далеко, и Лермонтов с Пушкиным, отстаивая интересы дам, запротестовали. Тогда князь рассердился и отказался от участия в бале. Но все обошлось отлично и без князя.

Все пятигорские дамы были в восторге от этого бала, но особенно благодарна была Лермонтову его молоденькая  дальняя родственница Катя Быховец, впервые так далеко выехавшая  из калужской деревни своих родителей  и сразу же встретившая такого доброго, веселого да еще и знаменитого кузена. Лермонтов, не очень любивший танцы, на балу танцевал много и почти все танцы с Катей. Только два или три раза он прошелся в вальсе с падчерицей генерала Верзилина, Эмилией Клингенберг, которую с его легкой руки вот уже второй год все называли Верзилией.

Постоянное развлечение  Лермонтову, да и другим посетителям  «граций», доставлял бывший кавалергард, переведенный в прошлом году в  гребенские казаки и вышедший здесь в отставку, Нике Мартынов, или просто Мартышка. С Никсом Лермонтов учился в юнкерской школе, но подружился позднее, в тридцать шестом году, когда чуть ли не каждый день бывал на Захарьевской, в кавалергардских казармах, где Мартышка, вместе с братьями Трубецкими (Бархатом и Сержем) и Дантесом, составлял центр самого фешенебельного кружка в полку. Попав на Кавказ, Мартышка соблазнился ролью пострадавшего, чуть ли не ссыльного, не стесняясь играть ее даже при тех, кто хорошо его знал.

Желая походить на джигита, он постоянно, даже выйдя в отставку, носил белую черкеску поверх щегольского шелкового бешмета, с огромным кинжалом на поясе. Лермонтов так и прозвал его - «montagnard au grand potgnard (горец с большим кинжалом)» и часто рисовал в этом виде то в альбоме, то просто мелком на ломберном столе.

Несколько дней спустя после  бала в гроте, удавшегося   с  таким   блеском   и   принесшего Лермонтову славу незаурядного maitre de plaisir (распорядитель удовольствий), была очередная вечеринка у Верзилиных.

Мартышка появился в гостиной, одетый, как обычно, по-черкесски, важный, томный, без тени улыбки. У двери, сделав надменную гримасу, он о чем-то заговорил с одним из завсегдатаев верзилинского дома, юнкером Бенкендорфом, у которого, наверное, в отличие от его знатного родственника, было прозвище "бедный Бенкендорф". Лермонтову показалось, что Мартышка за что-то делает бедняге выговор, и уже хотел чем-нибудь отвлечь его, но в это время на помощь "бедному Бенкендорфу" поспешил его верный приятель, старик полковник Зельмиц. К удивлению пятигорских жителей, они были на "ты" . Приблизившись, Зельмиц попросту отогнал Мартнышку от "бедного Бенкендорфа". Найдя глазами Эмилию, Мартышка направился к ней.

Prenez garde, - сжав руку Эмилии, сказал Лермонтов, - voici que s'approche le farouche montagnard (берегитесь, вот приближается дикий горец).

В этот самый момент Серж Трубецкой, сидевший за фортепьяно и  наигрывавший канкан, который еще  никто не умел танцевать, оторвал  руки от клавиш, и слова «le farouche montagnard» повисли в воздухе...

Глаза Мартышки, который  уже успел подойти, на миг потемнели. Он принужденно кивнул Лермонтову и  поцеловал у Эмилии руку.

Когда расходились, Мартынов в темноте догнал Лермонтова у  калитки и торопливо и злобно, по-старушечьи, стал ему выговаривать.

- Ах, отстань! Я хочу  спать, - в ответ на его длинную  французскую тираду, махнув рукой,  сказал Лермонтов и, отстранив  его, пошел.

- А я не отстану! - догоняя,  в бешенстве крикнул Мартынов. - Я тебя вызвваю. Je vous provoque! - сам не зная зачем, повторил он...

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

III. Роковой поединок.

 

Пятнадцатого, на третий день после ссоры, Лермонтов поехал на место дуэли из Шотландки, немецкой колонии, расположенной как раз  на половине пути из Железноводска  в Пятигорск. В Шотландке Лермонтов  обедал в ресторане известной  фрау Рошке с Катенькой Быховец, Левушкой Пушкиным и с неразлучной парой -Зельмицем и «бедным Бенкендорфом».

Лермонтов за обедом, весело гримасничая, рассказывал Катеньке о битве с «гигантом мартышкой», которая ему предстояла, а Катенька, по настоянию Левушки и с разрешения Зельмица выпившая шампанского, будто непроизвольно вкладывая смуглую ручку в руку Лермонтова, звонко змеялась. На прощанье она подарила ему свое бандо. Расставшись с Катенькой и остальной компанией, Лермонтов сел верхом и, чтобы не вызвать ничьих подозрений, бесцельно и лихо покрутился на коне перед верандой, помахал рукой и поехал  встречать своего  секунданта,  Мишу Глебова.

Едучи рядом  с Глебовым и по временам сдерживая застоявшегося  Черкеса, который рвался перейти  на рысь, Лермонтов сосредоточенно и внимательно слушал своего спутника и в то же время тихо и чутко  прислушивался к тому, что делалось внутри его самого. Он теперь уже  знал, что меньше, чем через час  будет убит, что это где-то и  кем-то уже давно решено и что  он сам тоже готов к этому. И  он ясно ощущал таинственную отчужденность, уже отделявшую его от Глебова, от бабушки, от Монго, от потемневшего, но все еще голубого вечернего неба, частью закрытого как будто надвигавшимся Машуком; даже от Черкеса, на котором он сидел и теплоту которого чувствовал сквозь крылья седла. Словно прозрачная, но крепкая стена стояла теперь между Лермонтовым и всем, что его окружало.

Впрочем,   в   глубине  души  Лермонтов сознавал, что  после его смерти все должно остаться по- старому -  вот так, как сейчас, только просто без него, и от этой мысли на один миг становилось так страшно, что он вздрагивал, как это бывало по ночам, когда он, засыпая, вдруг, помимо своей воли, вспоминал о смерти или о Варенькином замужестве.

Лермонтов знал, что будет  убит, и что теперь ничье появление  не сможет не только отвратить это, но даже и на один миг вновь сблизить его с жизнью...

Кустарник, к которому дуэлисты привязали лошадей, окружал обширную поляну у подножия Машука, скрывая  ее от глаз тех, кто проходил или  проезжал по дороге, - место было удобное. Лермонтов и Глебов не спеша пошли  вперед, туда, где   поляна   одним   своим   краем   медленно поднималась по склону Машука и где уже стояли Васильчиков  и Мартынов.

Неловко и скованно поклонился Лермонтов своему противнику и с  усталой отчужденностью кивнул Ксандру, который, по-видимому, готовился что-то сказать, но не находил слов.

- Господа, - услышал Лермонтов  голос Ксандра, - показав готовность драться и удовлетворив требованиям чести, вы можете, ни в чем не упрекнув себя, примириться...

Лермонтов поднял глаза и  увидел Мартынова, который стоял, выставив вперед ногу в красном чувяке и  заложив пальцы обеих рук за украшенный серебром с чернью черкесский пояс.

- Nicolas, вспомни: ведь вы же дружили! - сказал вдруг Глебов, и в голосе его прозвучала тревога, которой раньше не было.

Стараясь не встречаться  глазами с Лермонтовым, Мартынов пожал широкими плечами и возмущенно ответил:

- Я не пойму, для  чего мы сюда приехали: предаваться  воспоминаниям или драться?

- Да разведем их: пусть  пальнут по разику -и finita la commedia! - с судорожной беззаботностью сказал Ксандр, и в голосе его появилась та же тревога, что и у Глебова.

Глебов молча вынул из ножен саблю и воткнул ее в землю около себя. Гибкое узкое лезвие задрожало, отбрасывая скачущие розовые блики. Ксандр попросил шашку у Лермонтова и, неловко заложив ее под мышку, неестественно широко зашагал, чтобы отметить место второго барьера. По уговору между секундантами драться предстояло на десяти шагах. Движение же к барьеру противники начинали с дистанции еще в десять шагов.

Отведя взгляд от далекой  и неясной панорамы,   Лермонтов   посмотрел   в   сторону секундантов. В этот момент Ксандр, неестественно дернувшись и выступив на шаг вперед, глухо и каким-то не своим голосом произнес:

- Раз!

«А!.. Началось...» - подумал  Лермонтов. Он не сразу понял значение этого возгласа, который в первое мгновение показался ему странным, а потому задержался на месте и  начал движение к барьеру позже  противника.

Мартынов шел навстречу  Лермонтову прямой и твердой поступью, в которой было и что-то величественное, и что-то неживое, деревянное, -поступью, доставлявшей ему когда- то, еще в юнкерской школе, высшие отметки на занятиях по пешему строю. В вытянутой правой руке он держал пистолет, пока еще не целясь, а только как бы примериваясь и то поднимая, то опуская дуэльную часть.

- Два! - прохрипел тот же  чужой голос, который теперь  принадлежал Ксандру.

Мартынов, все так же ровно  и деревянно ступая, в последний раз чуть-чуть опустил дуло пистолета и, остановив его на уровне лермонтовского пояса, начал медленно и тщательно прицеливаться. Теперь вороненое дуло смотрело на Лермонтова снизу, как чей-то пустой и немигающий глаз, и Лермонтов, остро пораженный этим сходством, отвел взгляд и увидел свой черный форменный сюртук, брошенный Глебовым под куст.

- ...Три! - прохрипел вдруг  чужой голос, к которому Лермонтов  за эти долгие миги так и  не смог привыкнуть.

Смятый отдавшимся в горах  грохотом, пронзенный мгновенной сковывающей  болью, ослепленный вспышкой порохового пламени или сверканием наконец-то разразившейся грозы, Лермонтов  не успел заметить, коснулась веточка  отворота или нет. А она коснулась - как раз в тот момент, когда  Миша Глебов, с бледным исказившимся лицом, первый подбежав к распростертому на земле телу, сказал устало и безнадежно:

- Убит!.. [5; 180]

Описывая обстановку, создавшуюся  после гибели поэта, П. А. Висковатый сообщал, что сразу же после поединка Васильчиков покинул Лермонтова еще до ясного определения его смерти, чтобы привезти доктора, но никого не мог уговорить. Медики отвечали, что на место поединка при такой адской погоде они ехать не могут.

У тела убитого поэта оставался  один только М. П. Глебов. «Глебов,—  пишет Шан-Гирей,— рассказывал мне, какие мучительные часы провел он, оставшись одни в лесу, сидя на траве под проливным дождем. Голова убитого поэта покоилась у пего на коленях. Темно, кони привязанные ржут, рвутся, бьют копытами о землю, молния и гром беспрерывно; необъяснимо страшно стало!  И Глебов хотел осторожно спустить голову на шинель, но при этом движении Лермонтов судорожно зевнул. Глебов остался недвижим и так пробыл,   пока приехали дрожки, на которых и привезли бедного Лермонтова на его квартиру».

Весть о дуэли быстро разнеслась по городу, и еще вечером приходили  приятели и знакомые к домику поэта. На другой день Лермонтов в чистой белой рубашке лежал в своей  небольшой комнате. Художник Шведе писал с него портрет. С утра и дом, и двор, где жил поэт, были переполнены народом. Многие плакали... Среди них — слуга Лермонтова Саникидзе.

Очевидец похорон поэта  П. Т. Полеводин писал: «17-го числа в час поединка его хоронили. Все, что было в Пятигорске, участвовало в его похоронах. Дамы все были в трауре, гроб до самого кладбища несли штаб- и обер-офицеры и все без исключения шли пешком до кладбища. Сожаления и ропот публики не умолкали ни на минуту. Тут я невольно вспомнил о похоронах Пушкина. Теперь 6-й день после печального события, но ропот не умолкает, явно требуют предать виновного всей строгости закона, как подлого убийцу». [3;229]

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

IV. Увековечение памяти М.Ю. Лермонтова в городах Кавказках Минеральных Вод.

 

Трагическая гибель М. Ю. Лермонтова была воспринята передовыми людьми того времени как невосполнимая для России потеря. Однако всенародное признание великий русский поэт получил значительно позднее. Много лет прошло также, пока были предприняты первые шаги по увековечению его памяти в городе Пятигорске.