Домострой

Дом вести – не лапти плести. 

Эта народная мудрость сжато выражает отношение русского человека к Дому – одновременно и хозяйству, и помещению, и его  насельникам – в соответствии с многовековой традицией, которая  не укладывается в схематические  представления современных нам  систем, идей или концепций. Дом вести  – государю, то есть одновременно и  гражданину (иконное значение слова  государь), и хозяину, и господину. Взаимообратимость понятий о «государстве» типична для средневекового представления о человеке: это понятие начинает и завершает весь круг земных обязанностей человека – он и господин и раб одновременно. Все зависит от отношения его к другим людям в общей цепи социальных признаков.  

С Домостроем в истории  русской культуры связаны многие легенды и мифы – верный признак  значительности и значимости этого  памятника национального самосознания, как бы вдруг возникшего на излете средневековья. Подобные легенды отражают историю самого текста, а мифы –  его восприятие, но – восприятие нашего времени.  

Если «понять –  значить простить», то понять эпоху, в которую создан памятник литературы, прежде всего и значит правильно  оценить значение его для того времени, когда он возник. Но тогда  и окажется, что прощать-то некого, да и не за что. Все хорошо в свое время . время оценит . но время и сохранит .  

Время сохранило  нам Домострой.  

Неопределенность  и некая многозначность содержания Домостроя объясняется происхождением памятника, типичного для средневековой  литературы памятника нравоучительной  литературы. Нравоучительной – а  это прежде всего значит, что повествовательный элемент в нем подчинен назидательным целям поучения и прорывается в текст только вместе с народной речью, да и то лишь в виде исключения. Это значит также, что каждое положение аргументируется ссылками на освященные традицией образцовые тексты, главным образом – тексты Священного Писания, но не только его. Домострой отличается от других средневековых памятников как раз тем, что в доказательство истинности того или иного положения приводятся также изречения народной мудрости, еще не отлившиеся в тысячеустом употреблении в законченность современной пословицы. Это значит, наконец, что прагматический характер изложения нацелен в Домострое прежде всего на подачу информации, обычно посредством тех же истин Писания, под оценивающим углом которых рассматривались все вообще проявление жизни, масштабом которого они измерялись и в котором видели образцы. Непосредственность чувства, искренность и упорное стремление к утверждению нравственного идеала одухотворяет Домострой.  

Литературная традиция, породившая Домострой, идет от древних  переводов на славянский язык христианских текстов нравственного характера, особенно почитавшихся в Новгороде. Именно здесь долго сохранялись  и условия, способствовавшие тем  отношениям церкви с властью, а их обеих – с подданным, которые  отражены в Домострое: «справедливая», праведная вера, скрепляющая прерогативы  власти своим авторитетом, «очищающая»  ее. Духовность как естественная потребность  личности, живущей в жестоком мире средневековья.  

Это обстоятельство не нужно оставлять без внимания: Домострой в момент своего сложения является порождением самой демократической  и социально свободной по тем  временам территории Руси. Перед нами не просто «экономия» (таково точное значение кальки – слова «домострой»), она  проникнута нравственными характеристиками в отношениях между людьми, которое  составляет население Дома. Христианская мораль в отточенных определениях отцов  церкви накладывается на бытовые  подробности жизни – и тем  самым как бы ограничивает возможности  человека, подчиняя их общепринятым нормам этой жизни.  

В основе текста Домостроя  лежит несколько традиционных для  средневековой литературы жанров. Это  объясняет и сложность состава, и частую противоречивость нравственных рекомендаций книги.  

Духовность Дома и рассчитанность быта, исходящие из самого простого чувства, с которым рождается человек – из стыда. Вся нравственность и вырастает из чувства стыда, - эти слова В.С. Соловьева вполне отражают содержательную сущность средневекового Домостроя. Стыду присуще формальное начало долга, и только исполненный долг ведет к благу, у него есть цель, созидательная цельность личности (целомудрие), а человеческая цельность – это и есть норма средневековой этики, именно она очерчивает границы «недолжного, или греха».  

Отталкиваясь от природного чувства стыда, средневековой  канон воспитания формирует культурный тип человека, удачно соответствующий  условиям этой жизни. В таком смысле Домострой – вполне обычная часть  «практической философии» средних  веков, ведущих свое происхождение  от хорошо известных тогда книг Аристотеля.  

Этика Домостроя  построена не на запретах Нагорной проповеди, она обращается к чувству  стыда, которое при умелом воспитании может породить в человеке множество  добродетелей в нравственных, социальных и идеальных (религиозных) их ипостасях. Именно так, как описал их Соловьев в своей схеме: жалость и благоговение, надежду, любовь и веру, умеренность, мужество и мудрость. Стыд развивается  в совесть, в чувство собственного достоинства (честь), в аспектизм. Жалость порождает альтруизм, справедливость и милосердие – с теми же степенями повышения качества, что зависит уже от возраста, положения в обществе и личных способностях человека. Кругами от этих добродетелей идут производные: великодушие, бескорыстие, терпеливость, щедрость, терпимость, правда…  

Человек средневековья  нравственно развивался долго, постепенно вовлекаясь в жестокую ранжировку моральных норм. Внутренняя выводимость добродетелей – одна на основе другой – побуждала к развитию личных черт, пластично входящих в потребности общественной среды. Личное и общественное еще не были антагонистичны, поддаться давлению извне - не означало сломить свое, индивидуальное ценное. Учились не по писаным нормам – оп образцам. Образей поведения – в бытии и в быту, а именно это и создавало нерасторжимое единство экономики (быт) и нравственности (идеал Бытия).  

«Благословляю я, грешный, и поучаю, и наставляю, и уразумеваю единственного сына своего и его  жену, и детей их, и домочадцев – следовать христианским законам, жить с чистой совестью и по правде, в вере соблюдая волю божью и заповеди его, а себя, утверждая в страхе божьем и в праведном житии, жену наставляя и домочадцев своих  не понужденьем, не битьем, не тяжкой работой, а словно детей, что всегда в покое, одеты и сыты, и в теплом дому, и всегда в порядке». Такие поучения давал отец сыну, который вступал в законный брак в середине 16 века. Семья сына должна строго следовать законам данного писания и благополучие в семье зависело от того, как все домочадцы соблюдают правило морали: «Если ж писание моего не примете, наставлению не последуете, не станете жить по нему и поступать не будете так, как здесь сказано, дадите ответ за себя сами в день Страшного суда, а я вас на благополучную жизнь, и размышлял, и молил, и поучал, и писал вам. Если же примите простое мое поучение и ничтожное наставление со всей чистой душой и прочтете, прося, насколько возможно, у Бога помощи и разума, и коли Бог вразумит, претворите их все в дело, - будет на вас милость божья и до окончания века. И дом ваш, и чада ваши, имение ваше и богатство, какие вам Бог послал благословением и за ваши труды, - да будут благословенны и преисполнены всяческих благ во веки веков».

Текст Домостроя  составлялся постепенно, из разных источников, во многих местах. Сначала  переводили с греческого языка и  переписывали нравоучительные высказывания и «Слова» святых отцов, особенно Иоанна Златоусова. Потом составляли из них сборники, известные под разными названиями, сменявшими друг друга: Златоуст, Златоструй, Златая цепь… Измарагд, по-гречески «смарагд», то есть изумруд. Сжатое изложение этих «слов», наиболее интересных, и составило первую часть Домостроя. Большинство изречений и советов, собранных здесь, не только не являются русскими по форме, они вообще выражают не свойственный русской среде дух «монашеского православия». Таковы назидательные речи Ефима Сирина, Афанасия Александрийского, Василия Великого, Иоанна Златоусова, Нила Синайского и др., переведенные на славянский язык лишь в 10 веке. Именно из этих поучений вышли некоторые мотивы Домостроя, осуждаемые сегодня: унижения женщины, суровой аскезы, жестоких форм воспитания. Первый из этих мотивов, связанный с отношением к женщине, как бы отталкивался от эротики ветхозаветных текстов, отцы церкви в своей преувеличенной стыдливости давали чересчур одностороннюю характеристику женщине. Совсем иначе Домострой, там, где уже не наблюдается прямой связи с патристикой: домострой расширяет функции «жены», и социальные и гражданские, как хозяйки дома, равноправной с господарем личности, подотчетной только ему.  

Домострой – это  обращение человека к миру и людям, но не непосредственно, а через отношение  к Богу. Средневековое общество не знало иных отношений идеальной  жизни. Культура Домостроя – еще культура культа, это, несомненно. Она духовна по преимуществу. Таков сложившийся в течение столетий родовой миф, который расшифровывается каждодневно, в практических действиях человека. «Если муж сам не учит добру, то накажет его бог, если же и сам творит добро, и жену и домочадцев тому учит – примет от бога милость: Если муж сам того не делает, что в этой книге писано, и жены не учит, и слуг своих, и дом свой не по-божески ведет, и о своей душе не радеет, и людей своих правилам этим не учит, - и сам себя погубит в этой жизни и в будущей и дом свой, и всех остальных с собою. Если же добрый муж радеет о своем спасении и жену и чад своих наставляет, как и слуг своих, всякому страху божию учит и достойной христианина жизни, как здесь написано, то со всеми вместе во благоденствии и по-божески жизнь свою проживет и милости божей удостоится.  

Было отличие Домостроя  от других собирательных памятников 15 – 16 веков: Домострой собирает все  советы свои вокруг Дома. Религиозное, приравненное в нем государственному, как бы спускается с небесных высот, достигая первейшей своей ячейки – семья,, и тем самым подчеркивает значение семьи как основы и общества и государства. В книге описывается состояние, при котором остается еще важней государства, обычай ценней закона, человека же чтят по делам его, а не по чину.  

Первая часть книги  оправдывает необходимость всех остальных. Она освящается их авторитетом  Бога и веры. Символические отношения  между Отцом и Сыном и их совместное отношение к Духу Святому  таинственной формулой раскрывают все  содержание памятника, христианская вера в Единого бога снимает как  языческое многобожие, которое в  остатках существовала до 15 века. Укрепление христианства и становление монархии шли параллельно, зависело одно от другого, вырабатывало необходимые термины  и символику.  

Однако старая вера русского человека еще остается, и  это особая вера: «Конечно, это –  детская, наивная вера, но ведь все-таки она давала ему различие между  добром и злом, учила жить по правде, по долгу, по-божески. Она воспитывала ту дивную красоту народной души, которая запечатлела и в русской истории, и житиях русских святых, и в русской литературе, и искусстве. Благодаря ей народ вынес и выносит на плечах своих крест и своего исторического существования, и татарщины, и московской государственности, и петербургского периода, и свой идеал, свое представление о праведной жизни выразил, дав себе наименование «святая Русь», то есть, конечно, не почитая себя святым, но в святости видя идеал жизни».  

Давно замечено, что  утверждаемые в Домострое нравственные нормы лишь формально связаны  с этикой христианства: это христианство по плоти, а не по духу, согласно обряду, а не веление души и духа, изменчивым обстоятельством бытия. «Похвала от людей» на первом месте, а личная совесть (или стыд) – производное от общественного осуждения или похвалы.  

Мир Домостроя таков, что «парадигму личности» – совершенно отвлеченное понятие, присущее современному сознанию, - создают в нем не социальные и культурные признаки отношения  человека к различным классам, группам, партиям, профессиям и прочие, а, наоборот, цельность личности как бы временно «снимает» с себя те или иные признаки свои в угоду и на потребу цеху, обществу или государству, понимаемым всего лишь как формы воплощения и временного пребывания все той же, основной для средневековья, ипостаси социального пространства – семьи, Дома. Именно в таком приоритете семьи как социальной ячейки общества и видят современным нам радикалы покушение на прогрессивные идеи государственности. Их наводила на такую мысль сама терминология: Домо-строй. Почему Дом? Почему – только «дом»?  

Потому что на рубеже 15 – 16 веков один лишь Дом  и оставался единящей множество  людей социальной силой, абсолютной в своих проявлениях. Из «дома» произрастает и общество – общественная среда, которая, все, более сгущаясь в социальных связях, порождала затем государство. Перенос самих терминов: господарь  – государь – сударь и прочих – показывает это постепенное  развитие вторичных социальных связей, основанных на корне «Дома». Не забудем, что в те времена важнее казалось то, что лежит в основе, что  является «основным» – не обязательно  «главным», но – основным.  

Государство создает  равновесие самостоятельных и одинаково  сильных элементов – классов. Долгое время это было ненужным вследствие однородности и простоты социальных групп земледельческого населения. Отсюда же полагал В.С. Соловьев, «самое слово государство – господарство – в первоначальном своем значении указывает на домовладыку, который, конечно, не был представителем равновесия борющихся домочадцев, а был полновластным хозяином родового общества. Даже там, где единовластие не было на деле, оно оставалось в олицетворяющем представлении о слове». Это определяло границы допустимых свобод человека. Из двух равноценных ипостасей «свободы»: абсолютная ценность личности, то есть души, и свобода выбора пути – средневековье ограничивалось принудительным воспитанием первой и исключало второе, то есть права на самостоятельный выбор пути. «Свобода мысли в истории новых веков сменила свободу веры, как либеральная – то есть минималистическая – концепция государства заняла место феодального плюрализма власти. Вернее, произошла перестановка ударений. Как будто бы новая черта свобод преемственно связана со старой. Свобода веры предполагала свободу неверия. Но когда свобода неверия (сомнения, исследования) становится центральной, меняется все человеческое содержание ее» – такова диалектика развития.