Державин

  В созвездии  русских писателей и поэтов  XVIII века имя Гаврилы Романовича Державина – одно из самых ярких и значимых. Державин прошел необычный жизненный путь – от простого солдата до министра. Он наблюдал такие важные события в жизни России, как восстание Пугачева и Отечественная война 1812 года. Своей поэтической деятельностью он подвел итоги развитию русской литературы первых двух третей XVIII века и во многом повлиял на дальнейшие пути развития.

В стихах Державина  перед нами живая и разносторонняя человеческая личность, которая выходила далеко за рамки дворянской сословности. Тому человеческому образу, который приносил в поэзию Державин, были присущи демократические черты,  и в этом было его подлинное новаторство.

Державин –  крупнейший русский военный лирик, откликавшийся на все основные события военной жизни России XVIII века. Его патриотизм не закрывал, однако, от него и мрачных сторон русской жизни.

Державин выступил в острый, переходный момент общественного  развития, и самое творчество его  тоже имело в значительной мере двойственный и переходный характер. 

   О великом  русском поэте Гавриле Романовиче  Державине написано много, но  главным памятником ему  стало  монументальное девятитомное собрание  сочинений, сопровождавшееся биографией, изданное академиком Я.Гротом в 1864-1883 годах. Биография Державина, написанная Гротом, основывается на богатейших архивных изысканиях и бесчисленных документах. Не лишенная пристрастного отношения к поэту, она остается самым полным сводом фактов жизни и творчества Державина, только выигрывая от научного педантизма автора. 
 

Если принять  в соображение время, когда он родился, и обстоятельства, посреди  которых развивался, то нельзя не признать его замечательным и необыкновенным явлением в истории русского общества. После глубокого нравственного падения в той растлевающей среде, где ему пришлось прожить большую часть молодости, он внезапно восстает из грязи порока с твердым намерением вступить на путь правды и чести, и этот шаг делается началом всех последующих успехов его. Припоминая его семейные, служебные и общественные отношения, всякий беспристрастный наблюдатель отдаст ему справедливость как доброму сыну и родственнику, как человеколюбивому начальнику и помещику, вообще как христианину, всегда расположенному делать добро; причем излишняя доверчивость и необыкновенное добродушие часто бывали причиною, что сам он становился жертвой обмана.

К государственной  службе Державин имел несомненные способности. Об этом достаточно свидетельствуют  быстрота и легкость, с какими он, перейдя с военного поприща на гражданское, усвоил себе основательное знакомство с законами и делопроизводством.

Немногие государственные  люди знали Россию так, как Державин, изучивший ее лицом к лицу от Казани до Белоруссии, от низовьев Волги до Северного океана, от крестьянской хаты и солдатской казармы до царских чертогов; немногие так хорошо понимали ее исторические судьбы и призвание. Сам отличаясь редкою энергиею и деятельностью, он вел неутомимую борьбу против некоторых коренных недостатков русского человека, - против его слабости воли и беспечности, против равнодушного отношения его к закону и легкости, с какою он дает употреблять себя орудием враждебных козней. В служебной деятельности своей Державин всегда руководился более опытом жизни, практикой, нежели теорией, часто основанной на непригодных для России началах; он не дорожил канцелярскими формальностями и бюрократической рутиной, любил быстроту производства и гласность, во все вносил дух жизни и правды.

В Державине  жила кипучая сила, ознаменовавшаяся в его литературном творчестве между прочим чрезвычайной производительностью. Это один из самых плодовитых русских писателей.

Конечно, тогдашнее  общество сознавало живую его  связь с собой: иначе оно не могло бы так горячо сочувствовать  его поэзии. Потомкам трудно представить себе неимоверную славу, которой Державин пользовался в свое время. После Ломоносова в русской литературе и было два писателя, к которым так чутко и восторженно прислушивалось общество: Державин и Пушкин. Поэтому любопытно исследовать, что именно в такой степени влекло к Державину современников, почему они так понимали и ценили его. Необходимо всмотреться, действовали ли на них вечные, не стареющие элементы поэзии или только случайные интересы минуты, теряющие цену для потомства.

Для таланта Державина было особенным счастьем, что пора полного его развития совпала с царствованием Екатерины. В этот героический век русской истории события и люди своими исполинскими размерами именно соответствовали смелости этой оригинальной фантазии, размаху этой широкой, своенравной кисти.

Замечательно, что  Державин был свидетелем и певцом двух из величайших эпох славы России. Он видел дела и торжество Екатерины, видел ужасы и усмирение пугачевщины, славил подвиги Румянцева и Суворова, пел елизаветинского министра Шувалова, - и на его же веку совершилось нашествие и падение Наполеона, прославился Александр со своими полководцами и молодыми министрами. Какие два различные века, - один со своим грозным концом, другой, со своим светлым началом, - встретились на глазах Державина!

Таким образом, разнородные явления двух великих эпох отразились различно в поэзии Державина, и не без основания некоторые писатели давно называли его поэтом-летописцем своего времени.

Оставляя за ним все его слабости и темные стороны, мы все-таки должны признать в нем необыкновенного человека, который силой природных способностей и энергической воли возвысившись из ничтожества, достиг влияния, почестей и славы. 

     В XV веке, при великом князе Василии Васильевиче Темном, татарин мурза Багрим приехал из Большой Орды на Москву служить. Великий князь крестил его в православную веру, а впоследствии за честную службу пожаловал землями. От Багрима, по записи Бархатной книги российского дворянства, произошли Нарбековы, Акинфовы, Кеглевы (или Теглевы). Один из Нарбековых получил прозвище Держава. Начал он свою службу в Казани. От него произошел род Державиных.

Земли, однако же, дробились между наследниками, распродавались, закладывались и уже Роману Николаевичу Державину, который родился в 1706 году, досталось всего лишь несколько разрозненных клочков, на которых крестьяне числились не сотнями, не десятками, а единицами.

        Еще в 1722 году, при Петре Великом,  Роман Николаевич вступил в  армию и служил попеременно в разных гарнизонных полках. Подобно достаткам и чины его были невелики, хотя от начальства он пользовался доверием, от сослуживцев - любовью. Но был человек неискательный, скромный, отчасти, может быть, неудачник. Тридцати шести лет он женился на дальней своей родственнице, бездетной вдове Фекле Андреевне Гориной, урожденной Козловой. Брак не прибавил ему достатка: Фекла Андреевна была почти так же бедна, как он сам, и ее деревеньки в таких же лежали клочьях.

   Женившись,  Роман Николаевич жил то в самой Казани то поблизости от нее, в одной из деревень своих, - неизвестно, в которой именно. Там и родился у него, в обрез через девять месяцев после свадьбы, первенец. Это событие произошло 3 июля 1743 года, в воскресенье. По празднуемому 13 числа того месяца собору Архангела Гавриила младенец и наречен.

     Державины были люди не больших познаний. Фекла  Андреевна и вовсе была полуграмотна: кажется, только умела подписывать  свое имя. Ни о каких науках, либо искусствах, в доме и речи не было. По трудности этого дела, детей, может быть, не учили бы ничему, если бы не дворянское звание.

     Мальчик был даровит и смышлен от природы. Но и сама жизнь очень рано заставила  его быть любознательным: хочешь, не хочешь - надо было приобретать познания, собирать их крохами, где только случится. Каллиграфические упражнения натолкнули его на рисование пером. Ни учителей, ни образчиков не было. Он стал срисовывать богатырей с лубочных картинок, действуя чернилами и охрой. Этому занятию предавался "денно и нощно", между уроков и дома. Стены его комнаты были увешаны и оклеены богатырями. Тогда же случайно приобрел он и некоторые познания в черчении и в геометрии - от геодезиста, состоявшего при его отце: тот по службе был занят какими-то межеваниями.

           Прожив года два  в Оренбурге, снова перебрались на казанские свои земли. Осенью 1753 года Роман Николаевич решился предпринять далекое путешествие, в Москву, а потом в Петербург. Было у него на то две причины. Первая; от полученного когда-то конского удара страдал он чахоткою и намеревался выйти в отставку; это дело надобно было уладить в Москве. Вторая причина заключалась в том, что хотел он устроить будущую судьбу сына, заранее, по тогдашним законам, записав его в Сухопутный кадетский корпус или в артиллерию. Это уже требовало поездки в Петербург, и Роман Николаевич взял мальчика с собою. Но в Москве хлопоты об отставке затянулись, Роман Николаевич поиздержался, и на поездку в Петербург у него уже не осталось денег. Так и пришлось ему возвращаться в родные места, не устроив сына. В начале 1754 года вышел указ об отставке Романа Николаевича, а в ноябре того же года он умер.

   Вдову  и детей он оставил в самом  плачевном состоянии. Даже пятнадцати  рублей долгу, за ним оставшегося,  уплатить было нечем. Имения  по-прежнему не давали дохода; самоуправцы-соседи то просто захватывали куски земли, то, понастроив мельниц, затопляли державинские луга. Теперь вся судебная волокита легла на плечи вдове. У нее не было ни денег ни покровителей. В казанских приказах сильная рука противников перемогала. С малыми сыновьями ходила Фекла Андреевна по судьям; держа сирот за руки, простаивала у дверей и в передних часами, - ее прогоняли, не выслушав. Она возвращалась домой лить слезы. Мальчик видел все это, и "таковое страдание матери от неправосудия вечно осталось запечатленным на его сердце".

  Меж тем,  приближалось время второго смотра. Как ни трудно было, Фекла Андреевна  взяла двух учителей: сперва гарнизонного  школьника Лебедева, а потом артиллерии  штык-юнкера Полетаева. И тот,  и другой сами были в науках не очень сведущи. В арифметике ограничивались первыми действиями, а в геометрии черчением фигур. Впрочем, для смотра этого было достаточно, и в 1757 году Фекла Андреевна повезла обоих сыновей в Петербург, намереваясь представить их там на смотр, а затем отдать в одно из учебных заведений.

     Но  не судьба была Державину учиться  в Петербурге. В следующем году открылась в Казани гимназия - как  бы колония или выселки молодого Московского университета. Державин поступил в гимназию. Обучали в  ней многим предметам: языкам латинскому, французскому и немецкому, а также арифметике, геометрии (без алгебры), музыке, танцам и фехтованию. Но учителя были не лучше гарнизонного школьника Лебедева и штык-юнкера Полетаева. Учебников не было по-прежнему.

       Через три года по поступлении в гимназию, неожиданно пришлось ее бросить, не приобретя особых познаний. Шувалов в Петербурге чего-то напутал с бумагами казанских гимназистов, и вместо инженерного корпуса Державин оказался записанным в лейб-гвардии Преображенский полк солдатом, с отпуском всего лишь по 1 января 1762 года. Когда из Преображенского полка пришел в казанскую гимназию "паспорт" Державина, тот срок уже миновал. Выхода не было: Державин из гимназиста очутился солдатом. Надо было немедленно отправляться в Петербург. Мать собрала денег на дорогу и еще сто рублей на предстоящую жизнь. Был февраль месяц 1762 года. До Петербурга Державин добрался только в марте.

Времена для  военных были суровые. Император  Петр III царствовал всего третий месяц, самодурствуя, круто преобразуя армию на голштинско-прусский манер и готовясь к бессмысленному походу в Данию.

   Унтер-офицер (по-тогдашнему флигельман) в первого  дня стал обучать Державина  ружейным приемам и фрунтовой  службе. Мысли Державина были  направлены в иную сторону,  солдатчина ему представлялась бедствием и обидою. Но по неизменному усердию своему и по упорству, с каким давно привык браться за все дела, он и в этой учебе захотел догнать ротных товарищей, начавших службу раньше него. Из ста рублей, данных матерью, вздумал он платить флигельману за добавочные уроки, и вскоре так преуспел в экзерцициях, что стали его в числе прочих отряжать на смотры, до которых Петр III был великий охотник.

     Еще в Казани он пристрастился к рисованию  пером и к игре на скрипке, которой  в гимназии обучал преподаватель по фамилии Орфеев. В казарме и то, и другое пришлось забросить: рисование - по причине темноты, а скрипку - чтобы не докучать сожителям. Зато по ночам, когда все улягутся, он читал книги, какие случалось достать, русские и немецкие.

   Его литературные познания до сих пор были скудны. В гимназическую пору прочел он перевод фенелонова "Телемака" (неизвестно чей, прозаический; знаменитая Тилемахида" Тредьяковского вышла позже); затем - политический роман Джона Барклая "Аргенида" и "Приключения маркиза Глаголя" - роман аббата Прево. Из отечественных авторов знал оды Ломоносова да сумароковские трагедии. Тогда же, еще в Казани, он стал сочинять и сам. Теперь, в ночной тишине казармы, порой продолжал свои упражнения: без правил, по слуху писал стихи, подражая сперва все тем же Ломоносову и Сумарокову, а потом - прочитанным в Петербурге немцам: Галлеру, Гогедорну. Выходило коряво и неуклюже; ни стих, ни слог не давались, - а показать было некому, спросить совета и руководства - не у кого. Впрочем, он вскоре закаялся следовать высокому ладу славных пиитов. Для торжественных од и важных предметов он не располагал ни ученостью, ни знанием жизни. Олимпийцев он путал, царя видывал разве что на разводах. Он решил впредь не гнаться за Пиндаром и петь попросту, в таком роде: