Биография Габдуллы Тукая

Нет свободы  на моей дороге,  
Счастья нет, ходить устали ноги.  
Перед народом долг свой исполняя,  
Сей добро - вот жизни цель святая.( Перевод С.Липкина)

Так утверждался  девиз честного человека. Высоко подняв знамя борьбы за усиление общественной и нравственной роли национального искусства в воспитании современника, всем своим творчеством Тукай как бы разделял толстовское убеждение: "Эстетика есть выражение этики". Он с болью осознавал, что в современном обществе вынуждают "поэтов воспевать разного рода вредных людей" ("Условия"), эстетические и этические нормы запятнаны корыстью и принижены до пошлости. Любовь и поэзия служат здесь предметом купли и продажи ("Комментарии к любви", "Казань и Заказанье", "Специальная статья" и др.).

Разумеется, тяжесть реакции не могла не вызвать у поэта горьких переживаний. Болью глубоких ран полны стихи "Отчаянье", "Сожаление", "Разбитая надежда", "Неведомая душа" и др. Однако отвергая сентиментально-бездейственное сострадание, он говорил о муках любви к человеку, рождаемой в гневе. Резкое столкновение чувств любви и ненависти очень характерно для его лирического героя. Тукаевский пессимизм, если сказать словами М.Горького,- "это глубокая печаль о людской судьбе", одно из проявлений того "социального пессимизма, источник которого восходит к гуманизму". Любопытно, что поэт и сам пытался осмыслить социальные и исторические причины своего пессимизма: "...ветры, играющие сейчас в России, и атмосфера России довели до такого духовного состояния всех наших коллег",- писал он в 1912 году. Неизменно заступаясь за народ и защищая гуманистические устои, Тукай вступил в глубокий конфликт с капиталистическим обществом и неутомимо искал ответа на вопрос: как установить в обществе справедливость и равенство? Однако его ответ содержал еще очень много противоречивого в понимании социально-классовых отношений и путей к избавлению народа от тяжелого положения. В его творчестве давали знать о себе иллюзии морального усовершенствования людей, противопоставленные господству золота, капитала, и они перекликались с толстовскими взглядами ("Граф Лев Толстой пишет...", "Против золота", "Нищий", "Наставление", "Слова Толстого" и др.). Народность не могла бы стать органическим качеством татарской литературы без становления литературного языка на национальной основе. Для Тукая и его современников вопрос этот стоял куда острее, чем для предшествующих поколений. Пришло время решать, как и в какой форме татарской литературе необходимо освободиться от устаревших восточных языковых и изобразительных средств. Тукай утверждал: "Казань я считаю нашей столицей, а татар Заказанья - коренным татарским народом, который не утратил до наших дней свою национальную особенность и не утратит ее в будущем. Я хочу, чтобы наша национальная литература была в их духе и на их языке" (II, 244. Письмо С.Сунчелею от 9 ноября 1910 г.). И поэт воспевал величие и красоту родного языка:

Родной язык, родной язык, с тобою смело шел  я вдаль, 
Ты радость возвышал мою, ты просветлял мою печаль.

("Родной язык", 1910. Перевод С.Липкина)

Преодолевая отживающие языковые, стилевые и поэтические  традиции, Тукай превращал богатство  и красоту родного языка в  решающий фактор национальной поэзии, глубоко отразившей сложный внутренний мир лирического героя и окружающую его действительность. Он стал создателем национального классического стиля в поэзии. В формировании национальных основ тукаевской поэзии большое значение имели традиции народного поэтического творчества. Поэт через мир народного искусства учился постигать исторический и социальный опыт народа, его психологию и эстетическое мироощущение. "Надо помнить,- говорил он,- о том, что народные песни - никогда не тускнеющее, чистое и прозрачное зеркало народной души" (II, 9. "Народная литература", 1910). Из подобных суждений вытекало, что эстетика народной поэзии служит правдивому отражению духовного богатства народа и именно в ней находится источник реалистического искусства. Исходя прежде всего из собственного опыта, поэт утверждал, что татарская поэзия будет понята и усвоена народом лишь в том случае, если она будет создана "в народном духе, народна по форме и ритму". Несомненно, Тукай создал национальный классический стиль поэзии на народной основе. Это имело непреходящее значение для дальнейшего развития не только поэзии, но и всей татарской литературы. Не только в лексике, но и в экспрессивных средствах Тукай раздвигал, "разрушал" грани и преграды, лежавшие между поэтическим языком и разговорной речью. Это следует понимать прежде всего в смысле внедрения в татарскую поэзию "смелых выражений", снятия традиционных тематических ограничений, воздвигнутых между поэзией и публицистикой, в смысле смещения, слияния стихотворного и прозаического лексических пластов, тесного сближения издавна бытовавших изобразительно-стилевых средств и живой речи. Поэтический стиль Тукая сложился вместе со становлением нового татарского литературного языка. Чем больше опирался поэт на народный язык и народное творчество, тем ярче и стройнее становился его поэтический стиль в разных художественно-экспрессивных гранях. Татарская поэзия начала XX века окончательно утверждалась на собственной национальной почве. В этом процессе творчество Тукая сыграло решающую роль. В его зрелой поэзии воедино слились народно-фольклорное, восточно-классическое и русско-европейское поэтические начала, образовав новый национальный стихотворный сплав. Новаторство Тукая и его современников открыло широкую дорогу для развития в татарской поэзии индивидуальных стилей. Лирический психологизм восточной классики явился для многих поколений поэтов немеркнущим образцом воплощения "приливов" и "отливов" в духовном мире человека. В данном случае мы имеем в виду момент "халь" (экстаз). В татарской поэзии начала XX века этот классический поэтический прием возродили Тукай, С.Рамиев и их некоторые современники. В их лирике исключительно резко сказались противоречивые переживания личности, прорывающейся через тьму безвременья к светлому идеалу, к звезде надежды и счастья. Таким образом, с момента "халь" был сброшен бывший суфийский покров, и он стал служить выражению сугубо земных светских идей и настроений поэтической личности. В изображении изменчивости живых человеческих чувств и эмоциональных состояний в татарской лирике начала XX века появились новые, более современные эстетические приемы и психологические средства. В этом плане весьма интересен, например, лирический стих с эмоциональной завязкой. Этот вид "стиха является, по-видимому, признаком новой ступени в историческом развитии нашей поэзии"1. Первым поэтом, давшим образцы такого стиха, также был Тукай. Как никто из его современников - татарских поэтов, он считал себя учеником русских поэтов-классиков, в частности Пушкина и Лермонтова. "Образцами мне Пушкин и Лермонтов служат",- заявил он уже в начале своего творческого пути ("Размышления одного татарского поэта", 1907) и с высоким вдохновением воспел светлый образ Пушкина:

Как солнце освещает мир, его моря и сушу, -

Так всю, до дна, своим стихом ты озарил мне душу.

( "Пушкину", 1906. Перевод С.Липкина) 

Тема "Тукай  и русская литература" является одной из составных частей проблемы западно-восточного синтеза. Интересно, что русские и западные поэтические традиции вошли в творчество татарского поэта не врозь, а в определенном единстве через русский язык и еще прочнее сплавились в его идейно-эстетическом восприятии, скрещиваясь с восточно-национальным компонентом. Укажем хотя бы на тот факт, что в тукаевской поэзии происходит взаимопроникновение жанров - касыды, газели, элегии и думы. На почве традиционных форм возникла новая жанровая разновидность. Беря пример с русской поэзии, Тукай ввел в татарский стих так называемые переносы и периоды и тем самым раздвинул его традиционные нормы. Это давало возможность развертывать стих и даже строфу по структуре живой речи, по логике поэтической мысли. Расширились логический размах и ритмическое биение, дыхание стиха. Это открытие Тукая было подхвачено и развито другими татарскими поэтами. В основе тукаевской поэзии лежит не разговорная, а напевная интонация. Поэтому она быстро подбирает для себя музыкальный ключ. Однако из этого не следует делать вывод, что он отвергал усилия некоторых поэтов, своих современников (например, С.Рамиева), обогатить разговорной интонацией татарское стихосложение. Тукай утверждал, что "беда не велика, что размеры, ритмика, гармония различны. Важен только смысл и умение в совершенной форме пояснить этот смысл.., кроме разве написанное без каких-либо размеров произведение Тургенева "Отцы и дети" - проза? В нем нет стихотворных рамок. А между прочим - поэзия" (II, 246. Письмо С.Сунчелею от 1 января 1911 г.). Как бы ни был Тукай привержен к напевному стиху, он не отрицал и свободных поэтических форм, если они вызывались к жизни реальным поэтическим содержанием.

Тяжело переживал  поэт трагедию безвременья:

Духота какая! Нечем мне дышать. Что мне дальше делать, надобно решать.  
Если хватит силы, - мрак тюрьмы покинь,  
А не хватит силы, - сдайся, сдохни, сгинь!

("Сожаление", 1910. Перевод В.Тушновой)

Напрягая все  свои духовные силы в борьбе с натиском реакции, он считал своим гражданским  долгом поддерживать живые связи с теми немногочисленными представителями национальной интеллигенции, которые остались верны демократии. В годы реакции было непоправимо подорвано здоровье Тукая. Он находился в бедственном материальном положении. Коммерческое отношение книгоиздателей к его произведениям и незаинтересованность самого поэта в личном благополучии, несомненно, сыграли при этом немалую роль. Он вынужден был влачить нищенское существование в холодных номерах гостиниц. С другой стороны, царские власти не выпускали его из-под своего бдительного надзора. Они понимали, что Тукай - один из тех, чья деятельность проникнута пафосом вчерашней социальной бури, грозящей разразиться вновь. Прокурору Казанской судебной палаты в 1911 году Временный комитет по делам печати доложил, что в произведениях татарского поэта "комитет усматривает возбуждение к ниспровержению существующего в государстве общественного строя"1.

На происки  реакции Тукай ответил стихами, исполненными гнева:

Много змей кругом, на счастье злобно зарятся они,  
Извиваясь, проклиная, мне отсчитывают дни.  
Мало, что охвачен гнетом дом, где жизнь влачит поэт,  
Беспокоит их, что ясный надо мною веет свет.

( "Враги", 1912. Перевод П.Радимова)

Реакция не в  силах была вытравить ту веру в  исторический прогресс и народ, которой была одухотворена передовая национальная литература. Период нового революционного подъема еще раз воочию подтвердил живучесть в ней исторического оптимизма. В этот период и в сознании Тукая по-новому встает вопрос об активности народных масс и интеллигенции, переосмысляется опыт прошедшей революции ("Сознание" и др.). Стихотворения "Светлой памяти Хусаина" и "Татарская молодежь" (1912) пронизаны чувством исторического оптимизма. Вдумчиво прислушивается поэт к тому, что происходит в жизни родного народа, а также в России и за рубежом. Большинство его стихотворений и путевых очерков, опубликованных в 1911-1912 гг., написано под впечатлениями посещения им деревень Заказанья -своей малой Родины. В них запечатлена реальная действительность, оцененная с позиции заступника народа. Отвергая пресловутую "деревенскую идиллию", Тукай трезво смотрел на сельскую реальность, стремясь охватить социальные контрасты ее будней ("Чего не хватает сельскому люду?", "Гнет", "Возвращение в Казань" и др.). Его взору рисовались картины бесправия, обнищания, темноты и духовного фанатизма в деревнях. В пору нового революционного подъема происходят значительные изменения и в жизни поэта. Несмотря на резкое ухудшение здоровья, в 1911-1912 гг. он совершает путешествия, имевшие для него большое значение. В начале мая 1911 года пароходом приехал в Астрахань, по пути знакомясь с жизнью Поволжья ("Дача", очерк "Маленькое путешествие"). Здесь Тукай был гостем своего друга поэта С.Рамиева, встретился с азербайджанским общественным деятелем и писателем Нариманом Наримановым, сосланным сюда за революционную деятельность в родном краю. Весной 1912 года Тукай решается на более значительное путешествие по маршруту Казань-Уфа-Петербург. В Уфе он встречается с М.Гафури. Эта встреча оставила глубокий след в жизни обоих народных писателей, укрепила их симпатии друг к другу. Они еще раз убедились в своей идейной и творческой общности. О впечатлениях этой встречи М.Гафури писал: "Простые душев ные слова Тукая, его недовольство этой жизнью и своей средой произвели на меня весьма сильное впечатление. На глазах у нас обоих тогда сверкали невольно появившиеся слезы". Петербург встречает Тукая холодно. Здесь он не находит людей, подобных Гафури. Разумеется, передовая национальная интеллигенция Петербурга не осталась равнодушной к визиту любимого поэта. Узнав о нем с опозданием, она стремилась оказать свое внимание. Среди демократической молодежи был, надо полагать, и Мулланур Вахитов, тогда студент, впоследствии видный революционер. Стихотворение "Татарская молодежь" (1912) написано, несомненно, под впечатлениями встречи с такими представителями национальной демократической молодежи. Именно в этих кругах поэт увидел, как дороги им память и образ Ямашева и как они верны его заветам. Прожив в Петербурге 13 дней, 6 (19) мая, Тукай покинул столицу и отправился в Троицк, а затем в казахскую степь - пить кумыс, надеясь этим поправить свое здоровье. В Казань вернулся в начале августа. Работал в удушливой атмосфере типографии и, несмотря на плохое самочувствие, продолжал писать. Последние годы жизни и деятельности Тукая свидетельствуют о том, что писатель, все ближе постигая народную действительность, резко ощущал разлад с враждебным народу обществом и беспощадно осуждал все то, что могло бы лечь тенью на его гражданскую совесть ("Первое мое дело после пробуждения", "По случаю юбилея" и др.). Поэт вынужден был вести постоянную, непримиримую борьбу не только с жестокой действительностью, но и с собственными заблуждениями и иллюзиями, которые рождались в мучительных поисках правды и справедливости. В одном из последних стихотворений он ясно, со всей решительностью, выразил свое творческое кредо:

Много было преград  на пути моем,  
врагов стало больше, чем собак, 
Ибо я не хотел защищать угнетателей  
и господствующих. 
("Отрывок", 1913. Подстр. перевод)

2 (15) апреля 1913 года  в 20 часов 15 минут Габдуллы  Тукая не стало. Он ушел из  жизни в расцвете своего таланта. "Татары в лице Тукаева потеряли  величайшего национального поэта"1-писала  казанская русская пресса.

Тукай - из тех  художников слова, которые открывали  новые горизонты и новые перспективы  перед национальной литературой. В  его многогранном творческом наследии содержатся непреходящие художественно-эстетические ценности. Он признан великим народным поэтом не только за передовые идейные мотивы, но и за его исторический вклад в художественное развитие всей тюркоязычной литературы. "Значение Тукая в том, что он совершил переоценку истории и культуры своего народа. Это великое достижение художника, великое достояние личности, и это ему удалось благодаря тому, что он был воедине с русской культурой, с российской действительностью. Значение Тукая огромно и для прежнего Туркестана, для всей Средней Азии. Все тюркоязычные народы испытали поистине неизгладимое, по сей день свято хранимое, воздействие, впечатление от творчества Габдуллы Тукая".

Тукаевские традиции стали одним из решающих идейно-эстетических факторов и животворных источников для дальнейшего развития татарской  литературы под знаменем реализма и  народности.

Гали Халит 

 
Г. Тукай и Ф. Амирхан. Фотография 1908 г.