Бернард Шоу

А теперь послушаем, как Генри Хиггинс  излагает на лондонской улице свое социолингвистическое кредо:

"Фонетика - только. Нетрудно сразу  отличить по выговору ирландца  или йоркширца. Но я могу  с точностью до шести миль  определить место рождения любого  англичанина. Если это в Лондоне,  то даже с точностью до двух  миль. Иногда даже можно указать улицу.

Наш век - это век выскочек. Люди начинают в Кентиштауне, живя на восемьдесят  фунтов в год, и кончают на Парк-лэйн с сотней тысяч годового дохода. Они хотели бы забыть про Кентиштаун, но он напоминает о себе, стоит им только раскрыть рот. И вот я обучаю их".

Хиггинс об Элизе: "Вы слышали ужасное  произношение этой уличной девчонки? Из-за этого произношения она до конца дней своих обречена оставаться на дне общества. Так вот, сэр, дайте  мне три месяца сроку, и я сделаю так, что эта девушка с успехом  сойдет за герцогиню на любом посольском приеме".

Хиггинс об отце Элизы:

"Д у л и т т л (меланхолическим  речитативом). Дайте мне слово  сказать, хозяин, и я вам все  объясню. Я могу вам все объяснить.  Я хочу вам все объяснить.  Я должен вам все объяснить.

Х и г г и н с. Пикеринг, у  этого человека природные способности  оратора. Обратите внимание на конституцию: "Я могу вам все объяснить. Я  хочу вам все объяснить. Я должен вам все объяснить". Сентиментальная  риторика. Вот она, примесь уэльской крови. (...)

Х и г г и н с (встает и  подходит к Пикерингу). Пикеринг! Если бы мы поработали над этим человеком  три месяца, он мог бы выбирать между  министерским креслом и кафедрой проповедника в Уэльсе".

И наконец, Хиггинс своей матери об Элизе: "Если бы вы знали, как это  интересно, - взять человека и, научив его говорить иначе, чем он говорил  до сих пор, сделать из него совершенно другое, новое существо".

Этот оптимизм, с которым Шоу  впервые во всеуслышание объявил, что  человек - это его язык (при этом он предварил еще и так называемую гипотезу лингвистической относительности  Эдуарда Сепира и Бенджамена Ли Уорфа, в соответствии с которой реальность опосредована языком, на котором о  ней говорят, а не наоборот, как  думали ранее), - этот оптимизм созвучен тому оптимизму, с которым европейская  философия начала ХХ в. вступала в  свою новую - лингвистическую - фазу.

Этот оптимизм вскоре кончился, ибо  оказалось, что людям, даже говорящим  на одном языке, становится все труднее  и труднее договориться при помощи слов, и мировая война, разразившаяся  через год после премьеры "П.", была явным тому свидетельством.

Логический позитивизм в 1930-е гг. исчерпал себя, идеальный язык оказался никому не нужен. Лингвистическая философия  повернулась лицом к живому языку (на этой стадии скорее Хиггинсу следовало  обучаться "правильному" живому языку  у цветочницы, как Людвиг Витгенштейн  впитал в себя речь деревенских ребятишек (см. биография) и неслучайно после  этого развернул свою философию  на 90 градусов, призывая изучать живую  речь (во всяком случае, такова концепция  одного из исследователей биографии  Витгенштейна Уильяма Бартли).

В 1930-е гг. философы поняли, что метафизика, выброшенная логическими позитивистами  на помойку как ненужный хлам, нужна, и появилась новая метафизика, обращенная к человеку, - экзистенциализм.

В "Пигмалионе" Шоу соединил две одинаково волнующие  его темы: проблему социального неравенства  и проблему классического английского  языка.

Профессор фонетики Хиггинс заключает пари с полковником Пикерингом, что  за несколько месяцев ему удастся  обучить уличную торговку цветами  правильной речи и сделать так, чтобы "она с успехом могла сойти  за герцогиню".

Обаяние и незаурядность Элизы Дулиттл  мы чувствуем уже в первых действиях, когда она еще говорит на нелепом  уличном жаргоне. Мы чувствуем их в ее энергии, веселости, внутреннем достоинстве, суровой нравственности, которую она сохранила в мире трущоб.

Только  произношение отличает уличную цветочницу от герцогини, но Элиза Дулиттл не собирается стать герцогиней. Это  Хиггинс в своем научном энтузиазме кричит, что за полгода превратит  Элизу в герцогиню.

Чтобы показать, как радикально можно изменить человека, Шоу выбрал переход из одной крайности  в другую. Если такое радикальное  изменение человека возможно в относительно короткое время, то зритель должен сказать  себе, что тогда возможно и любое  другое изменение человеческого  существа.

Второй  важный вопрос пьесы - насколько речь влияет на человеческую жизнь. Что дает человеку правильное произношение? Достаточно ли научится правильно говорить, чтобы  изменить социальное положение? Вот  что думает на этот счет профессор  Хиггинс: "Но если бы вы знали, как  это интересно - взять человека и, научив его говорить иначе, чем он говорил, до сих пор, сделать из него совершенно другое, новое существо. Ведь это значит - уничтожить пропасть, которая отделяет класс от класса и душу от души".

Шоу, быть может, первым осознал всесилие языка в обществе, его исключительную социальную роль, о которой косвенно в те же годы заговорил психоанализ. Именно Шоу сказал об этом в плакатно-назидательном, но от того не менее иронично-увлекательном "Пигмалионе". Профессор Хиггинс, пусть и в своей узкой специальной сфере, но все же опередил структурализм и постструктурализм, которые во второй половине века сделают идеи "дискурса" и "тоталитарных языковых практик" своей центральной темой.

Но язык не является единственным выражением человеческого существа. Выход в  свет на прием к миссис Хиггинс  имеет единственный промах - Элиза  не знает, о чем говорят в обществе на этом языке.

"Пикеринг  также признал, что для Элизы  недостаточно владеть присущими  леди произношением, грамматикой  и словарным составом. Она должна  еще развить в себе характерные  для леди интересы. До тех пор  пока ее сердце и сознание  заполнены проблемами ее старого  мира: убийствами из-за соломенной  шляпы и благоприятным действием  джина на настроение ее отца, - она не сможет стать леди, пусть даже ее язык будет  неотличим от языка леди".

Один  из тезисов пьесы гласит, что человеческий характер определяется совокупностью  отношении личности, языковые отношения  являются лишь ее частью. В пьесе  этот тезис конкретизируется тем, что  Элиза наряду с занятиями языком учится еще и правилам поведения. Следовательно, Хиггинс объясняет ей не только то, как надо говорить на языке леди, но и, например, как пользоваться носовым платком.

Совокупность  поведения, то есть форма и содержание речи, образ суждения и мыслей, привычные  поступки и типичные реакции людей  приспособлены к условиям их среды. Субъективное существо и объективный  мир соответствуют друг друга  и взаимно пронизывают друг друга.

Но Элиза  трезвее смотрит на жизнь —  она мечтает стать продавщицей  в большом цветочном магазине, куда ее не берут, так как она очень  плохо говорит. Впрочем, сам Хиггинс  признает, что профессия горничной  в богатом доме или продавщицы солидного магазина требует еще  более тщательной работы над языком, еще более изысканного произношения, чем положение герцогини.

Обучение  Элизы закончено в гораздо  более короткий срок благодаря ее способностям. Но Хиггинс совершил роковую ошибку: он не подумал о  живой душе человека, которая была у него в руках. Эксперимент не проходит безнаказанно: Галатея восстает против своего создателя со всей силой  оскорбленной и негодующей души; ветер  трагедии врывается в тесный мирок  салонов, где проверялись результаты эксперимента.

С самого начала Хиггинс проявляет грубое равнодушие к Элизе как к человеку. Когда она появляется у него в  доме, он не здоровается с нею, не предлагает ей сесть и, убедившись, что ее диалект уже представлен  в его записях, говорит ей: "Проваливайте!" Сама девушка, выросшая в трущобах, все же имеет представление о  правилах вежливости; она замечает, что он мог бы предложить ей сесть, если он джентльмен; ведь она пришла по делу. В ответ изумленный Хиггинс  спрашивает: "Пикеринг, как нам  быть с этим чучелом? Предложить ей сесть или спустить с лестницы?".

Миссис  Пирс, экономка, женщина из народа, и  полковник Пикеринг, человек более  тонкой душевной организации, чувствуют  эту грубость и пытаются образумить Хиггинса. Миссис Пирс требует от Хиггинса максимальной корректности в присутствии  девушки.

Полковник Пикеринг вежлив с Элизой, предлагает ей сесть, называет ее "мисс Дулиттл". Впоследствии, став изящной светской женщиной, она говорит Пикерингу: "А вы знаете, когда по-настоящему началось мое воспитание? В ту минуту, когда вы назвали меня мисс Дулиттл... Это впервые пробудило мое  уважение к себе".

Однако  представлять себе Хиггинса только буржуазным ученым было бы упрощением и искажением замысла Шоу. Шоу всячески подчеркивает внутреннюю свободу Хиггинса, полное отсутствие в нем сервильности. Со знатными леди он держит себя так же надменно и грубо, как с Элизой. Его мать все время говорит  о неумении его вести себя в  обществе. Он задевает и оскорбляет людей без всякого дурного  намерения, просто потому, что они  неинтересны ему. Его интересует только его наука. В отношениях Хиггинса с людьми Шоу видит конфликт гения  и обывателей.

Шоу сумел  в своей пьесе осветить вопрос о социальном неравенстве людей. Образованная Элиза остается такой  же нищей, какой она была, когда  торговала цветами. Прибавилось  только трагическое сознание своей  нищеты и безграничного неравенства  меж людьми. Все упреки Элизы Хиггинсу отражают именно этот момент: "Вы меня вытащили из грязи! А кто вас просил? Теперь вы благодарите бога, что  все уже кончилось и можно  бросить меня обратно в грязь!.. Что со мной будет? Что со мной будет?.. На что я гожусь? К чему вы меня приспособили? Куда мне идти? Что  мне делать? Что теперь будет со мной?.. Раньше я торговала цветами, но не торговала собой. Теперь вы сделали  из меня леди, и я уж ничем не могу торговать, кроме самой себя. Лучше  бы вы меня не трогали!.. Что из моих вещей принадлежит мне... Я хочу знать, что я имею право взять  с собой. Я не желаю, чтобы меня потом называли воровкой...".

Эти восклицания  передают и душевное смятение Элизы, и представшую перед ней жестокую истину — социальное неравенство  ей не преодолеть, кусок хлеба и  честный труд не обеспечены для нее, несмотря на приобретенный лоск и  некоторое образование.

Для Шоу  было важно показать, что все качества Элизы, которые она раскрывает как  леди, можно уже обнаружить в цветочнице как естественные способности или, что качества цветочницы можно затем  снова обнаружить в леди.

В отличие  от своей дочери, ее отец мусорщик не обладает никакими моральными достоинствами. Нищета, грязная работа, положение  парии среди лондонских жителей, пьянство — все это воспитало  в нем своеобразный цинизм и равнодушие к людям. В послесловии Шоу  называет его ницшеанцем. Вымогая  у Хиггинса деньги в уплату (как  он думает)за честь родной дочери, Дулиттл  проявляет исключительное красноречие  и приводит этим Хиггинса в восторг.

Разумеется, Шоу не дает в Дулиттле типический образ человека из народа, да и не стремится его дать. Лучшие черты  английского народа воплощены в  Элизе с ее строгой моралью  и колоссальным трудолюбием. Но и  папаша Дулиттл обладает известной  долей обаяния, которое чувствуют  окружающие. Он очень умен и откровенен в своих суждениях; в его уста Шоу вкладывает ядовитую характеристику буржуазного общества. В конце  пьесы он, по замыслу Шоу, получает деньги по завещанию американского  миллионера и становится рабом той  буржуазной морали, которую всегда отрицал, — даже отправляется в церковь  венчаться со своей пятой по счету  подругой, сварливой и вечно пьяной женщиной. Вчерашний рабочий, он стал приспешником буржуазии, участником ее доходов. Дулиттл так характеризует  свое положение: "Мне, недостойному бедняку, только и спасенье от Казенной койки, что эти деньги, которые  тащат меня в компанию буржуазной сволочи — извините за выражение, мэм!.. Приходится выбирать между Цецилией работного дома и Харитой буржуазии; а выбрать работный дом у меня духу не хватает. Я говорю вам; я запуган. Меня купили".

Так, впадая по обыкновению в риторические обороты  и искажая где-то слышанные им слова (Сцилла и Харибда), Дулиттл  довольно метко характеризует положение той части рабочего класса, которая вынуждена пользоваться подачками буржуазии.

От превращения  папаши Дулиттла из оборванного мусорщика  в состоятельного джентльмена в  сияющем цилиндре веет чем-то диккенсовским. Шоу сумел воскресить здесь атмосферу  английского реалистического романа, изобилующего подобными превращениями.

Толкование концовки "Пигмалиона" очевидно. Оно не антропологического, как предшествующие тезисы, а этического и эстетического порядка: желательным  является не превращение жителей  трущоб в леди и джентльменов, подобно  превращению Дулиттла, а превращение  их в леди и джентльменов нового типа, чувство собственного достоинства  которых базируется на их собственном  труде. Элиза в стремлении к труду  и независимости является воплощением  нового идеала леди, который, в сущности, ничего общего не имеет со старым идеалом  леди аристократического общества. Она  не стала графиней, как об этом неоднократно вещал Хиггинс, но стала женщиной, сила и энергия которой вызывают восхищение. Знаменательно, что даже Хиггинс не может отказать ей в  привлекательности - разочарование  и враждебность скоро превращаются в противоположность. Он, кажется, даже забыл о первоначальном стремлении к другому результату и желанию  сделать из Элизы графиню.

"Пигмалион" имеет неясный  и двойственный конец. Все действующие  лица отправляются в фешенебельную  церковь на венчание отца Элизы  с ее мачехой, и ликующий (по  неясной для нас причине) Хиггинс  поручает Элизе купить для  себя галстук и перчатки.