А.С.Пушкин: краткий очерк жизни и творчества

Пушкин утверждал, что появился на свет в Москве на Молчановке; пушкининсты обычно полагают, что в Немецкой слободе, где в  храме Богоявления в Елохове  была произведена запись о его  рождении: «Во дворе коллежского  регистратора Ивана Васильевича  Скворцова у жильца его моэора Сергия Львовича Пушкина родился  сын Александр». Точно известно, однако, что произошло это 26 мая 1799 г. в четверг, в праздник Вознесения. 8 июня младенец был окрещен. 

Вначале время  его жизни двигалось неторопливо. Первые впечатления – прогулки в  Юсуповом саду, недолгая разлука с  матерью, уезжавшей в деревню, и  землетрясение, случившееся в Москве 14 октября 1802 г. Первое соприкосновение  с Историей: во второй половине 1800 г., когда Пушкины жили в Петерубрге, при случайной встрече с Павлом I няня не успела снять картуз с маленького Александра и тем заслужила высочайший выговор. Одно рождение и одна смерть: 9 апреля 1805 г. родился брат Лев, 30 июля 1807 г. умер шестилетний брат Николай. Няня Арина Родионовна Яковлева иногда рассказывает сказки, бабушка М.А.Ганнибал учит читать и писать по-русски и  говорит о семейной истории Пушкиных, Ганнибалов и Ржевских. Русский язык усваивается быстро: когда некая  дама засмеялась, заметив, как маленький  Пушкин, прогуливавшийся с матерью, устал, отстал от нее и присел отдохнуть  прямо посреди улицы, он отозвался  на этот смех не вполне вежливым замечанием: «Ну, нечего скалить зубы!». В декабре 1809 г. в Москву приезжает Александр I; Пушкин стоит с народом на высоком  крыльце церкви св. Николая на Мясницкой. Показалась толпа генералов; у церкви перекрестился лишь один: «По сему знамению, – напишет Пушкин много  лет спустя, – народ узнал своего государя». 

Летом Пушкины  подолгу живут в подмосковном Захарове; осенью и зимой гувернеры  и учителя настойчиво ограничивают свободу. Это огорчает и раздражает: Пушкину хочется читать совсем не те книги, которые ему предписаны. У него хорошая память, и он повторяет  наизусть стихи И.И.Дмитриева, на чтении которых однажды присутствовал. Начинает сочинять сам – пишет  басни и комедии и у него появляется аудитория, впрочем, не всегда благодарная: сестра Ольга, освиставшая, согласно собственному ее позднейшему  признанию, комедию «Похитетель», написанную в подражание Мольеру. Не оценил стихотворческие  опыты Пушкина и его гувернер Русло: поэма «Толиада» была брошена  оскорбленным и самолюбивым автором  в огонь; после этого гувернеру  прибавили жалованье. 

В 1811 г. Пушкина  собираются поместить в модный иезуитский пансион; благодаря вмешательству  А.И.Тургенева, судьба его переменилась: он был принят в Царскосельский лицей. Распорядок дня: вставали в шесть  утра, одевались и в общей зале читали молитву; с семи до девяти занятия  в классе, потом чай и прогулка до десяти, с десяти до двенадцати класс, после до часу прогулка, в час  обед; с двух до трех чистописание или  рисование, с трех до пяти класс, в  пять чай и прогулка, в шесть  повторение уроков, по средам и субботам обучение танцам или фехтованию; в  половине девятого звонок к ужину, в  десять вечерняя молитва. Из Царского Села воспитанников не выпустили  за шесть лет обучения ни разу, а  первые три или четыре года не выпускали  и из здания Лицея. Оставалось сочинять стихи: поэзия давала ощущение внутренней свободы. 

Пушкин, Дельвиг, Илличевский и Кюхельбекер были лицейскими поэтами; дружба не исключала  соперничества и взаимных эпиграмм; чаще других доставалось Кюхельбекеру. Например, так: «Писатель! за свои грехи // Ты с виду всех трезвее: // Вильгельм, прочти свои стихи, // Чтоб мне заснуть  скорее!». Иногда вместо стихов проказничали: в памяти лицеистов осталась импровизированная  пирушка с ромом и гогель-могелем, испробованными, по мнению начальства, «из резвости и детского любопытства». Давали себя знать и любопытство и резвость не вполне уже детские: однажды Пушкин, думая поцеловать Наташу, горничную одной из фрейлин императрицы Елизаветы Алексеевны, самым невинным образом, заслышав в вечерней темноте приближающийся шорох платья, бросился обнимать княжну Волконскую. На другой день император сделал выговор директору лицея, заметив с сожалением: «Твои воспитанники не только снимают через забор мои наливные яблоки, бьют сторожей садовника, но теперь уже не дают проходу фрейлинам жены моей». Впрочем, государь был любезен и дозволил убедить себя в том, что плоды лицейского просвещения к сим печальным проступкам не сводятся. 

Уже в первые лицейские годы Пушкин хорошо знает  основные обстоятельства русской литературной жизни и борьбы: противостояние Карамзина  и Шишкова, карамзинистов архаистам, «Арзамаса» «Беседе любителей русского слова» – одна из тем лицейской  лирики Пушкина, с самого начала избравшего амплуа последователя Карамзина; 1815-м  годом датируется эпиграмма на «угрюмых»  и «глупых» его противников: «Угрюмых тройка есть певцов – // Шихматов, Шаховской, Шишков, // Уму есть тройка супостатов – // Шишков наш, Шаховской, Шихматов, // Но кто глупей из тройки злой? // Шишков, Шихматов, Шаховской». При этом Пушкин-лицеист  не отделяет себя от традиции русской  лирики XVIII в.; на публичном экзамене в 1815 г. Пушкин читал «Воспоминания  в Царском Селе», стоя в двух шагах  от Державина, который не мог скрыть своего восхищения и заметил с  приличествующей случаю важностью: «Вот кто заменит Державина». В  том же 1815 г. Пушкин познакомился с  Карамзиным, проводившем ежегодно летнее время в Царском Селе, иногда бывал  у него. Карамзин не испытывал особого  интереса к стихам Пушкина – но Жуковский и Вяземский уже  были убеждены в значительности дарования  нового поэта. Из письма Вяземского к  Батюшкову: «Что скажешь о сыне Сергея Львовича? Чудо, и все тут. Его  воспоминания <т.е. «Воспоминания  в Царском Селе»> вскружили нам  голову с Жуковским. Какая сила, точность в выражении, какая твердая и  мастерская кисть в картинах. Дай  Бог ему здоровья и учения, и  в нем будет прок и горе нам. Задавит каналья!» Основные темы лицейской лирики Пушкина до 1816 г. – любовь, вино, дружба, поэзия, позволявшие  забывать о быстротекущем времени  жизни; в 1816 на первый план выступают  минорные интонации: Пушкин начинает подражать  унылым элегиям Жуковского и говорить об одиночестве, меланхолии, предчувствии смерти, утратах и неблагосклонной  судьбе. 

Но не только учеба, проказы, горничная Наташа и  стихи занимали воображение: еще  была платоническая любовь к Катерине Павловне Бакуниной, фрейлине и сестре одного из лицейских товарищей Пушкина: «29 ноября 1815 г. Я щастлив был!.. нет, я вчера не был щастлив, поутру я мучился ожиданьем, с неописанным  волнением стоя под окошком смотрел  на снежную дорогу, ее не видно было! Наконец я потерял надежду, вдруг  нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, сладкая минута!». 

Летом 1817 г. двери  лицея наконец распахнулись: учение было закончено, и Пушкин оказался в  вихре большого света; впрочем, он с  удовольствием появлялся как  в аристократических салонах, так  и на нецеремонных офицерских пирушках. В лицее он мечтал о военной  службе, но служить (точнее, числиться: служба по обычаю того времени была номинальной) пришлось в Коллегии иностранных  дел – и тем с большим  рвением предавался он радостям жизни. В сентябре 1818 г. А.И.Тургенев сокрушенно писал Вяземскому: «Праздная леность, как грозный истребитель всего  прекрасного и всякого таланта, парит над Пушкиным». Последний, как казалось тогда многим, упивался помянутой леностью, не обращал внимания на мудрые советы и любил привлекать к себе внимание в обществе. Известная  тогда трагическая актриса А.М.Каратыгина (Колосова) вспоминала: «В 1818 г., после  жестокой горячки, ему обрили голову, и он носил парик. <...> Как-то, в  Большом театре, он вошел к нам  в ложу. Мы усадили его, в полной уверенности, что здесь наш проказник будет сидеть смирно. Ничуть не бывало! В самой патетической сцене Пушкин, жалуясь на жару, снял с себя парик и начал им обмахиваться как веером... Это рассмешило сидевших в соседних ложах, обратило на нас внимание и находившихся в креслах». Стремление к эпатажу объяснялось просто: Пушкин стремился выйти за пределы тех социальных амплуа, которые были предписаны длительным употреблением, потому что искал способ быть самим собой. Издержки избранного стиля скоро проявились в полной мере: петербургский свет решил, что Пушкин человек ветреный и легкомысленный. 

В Петербурге продолжились и некоторые лицейские сюжеты – например, дружеские насмешки над Кюхельбекером, которые последний  переносил отнюдь не всегда добродушно и миролюбиво. Однажды Жуковский, не явившийся на какой-то вечер, простодушно  объяснил свое отсутствие расстройством  желудка и визитом Кюхельбекера. Пушкин написал на это стихи: «За  ужином объелся я, // Да Яков запер  дверь оплошно – // И стало мне, мои друзья, // И кюхельбекерно, и  тошно!». Кюхельбекер потребовал дуэли, оная началась, Кюхельбекер выстрелил  и промахнулся; Пушкин стрелять не стал, объяснив весьма убедительно, что в  ствол его пистолета набился  снег. 

Рассказы об эпизодах такого рода весьма многочисленны. Но не подлежит сомнению, что жизнь  Пушкина в первые годы после выхода из лицея содержала иные измерения. Он энергично включился в литературную жизнь – и повел себя не вполне понятным для его друзей образом: если в лицее он выступал как карамзинист  и арзамасец, то теперь, получив некогда  желанную возможность заседать в  «Арзамасе», ею почти не воспользовался, предпочтя вечера у осмеивавшегося им еще недавно А.А.Шаховского. Написал  поэму «Руслан и Людмила», в  состав которой вошла пародия  на «Двенадцать спящих дев» Жуковского, и тот, возможно, не без скрытой  иронии, надписал Пушкину свой портрет: «Победителю ученику от побежденного учителя». Этого мало: основные усилия Пушкин направил на сочинение политических стихотворений, которых от него не ждал никто, ни Жуковский, ни Шаховской, и  которые приобрели рукописную славу  в кругу петербургской золотой  молодежи. Самым известным из них  оказалась ода «Вольность», в  которой рассказывалось о некоторых  действительных обстоятельствах убийства Павла I, что неизбежно было воспринято как обвинение Александра I во лжи: официальная, санкционированная и  обнародованная новым императором  версия заключалась в том, что  император прежний скончался  от апоплексического удара. Поток стихотворных эпиграмм довершил дело: правительство  занялось нарушителем спокойствия. Граф М.А.Милорадович, тогдашний петербургский  военный генерал-губернатор призвал  Пушкина к себе и потребовал его  возмутительных стихов. Пушкин заявил, что все они им сожжены, но выразил  готовность написать их по памяти для  Милорадовича и исписал целую  тетрадь. Милорадович, тронутый выражением столь самоотверженного благородства, отпустил Пушкина, объявив ему прощение от имени государя; последний, выслушав на следующий день доклад Милорадовича, слегка нахмурился и распорядился «снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны  и, с соответствующим чином и  с соблюдением возможной благовидности, отправить его на службу на юг». Пушкин получил назначение в Кишинев  в канцелярию генерала И.Н. Инзова, главного попечителя и председателя Комитета об иностранных поселенцах южного края России. 

Инзов не стремился  к роли строгого начальника и, едва познакомившись с Пушкиным, разрешил ему отправиться в поезду на Кавказ и в Крым с генералом Н.Н.Раевским и его близкими. Это путешествие  означало расширение опыта жизни, а  вместе с тем привело к изменению  литературной позиции: в Гурзуфе  Пушкин впервые прочел Байрона и  увлекся; плодами этого увлечения  стали поэмы «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан» и «Цыганы» с их «местным колоритом», лаконизмом повествования, умолчаниями, страстями и отчужденными героями, которые не умели принести счастья ни другим, ни себе. 

Служба в Кишиневе под началом Инзова оказалась  необременительной: досуг скрашивали частые ссоры с молдавскими господарями, дуэли и попугай Инзова, которого Пушкин научил ругаться по-русски. Из всех знакомств, сделанных Пушкиным в  это время, наиболее значительными  были два – с В. Раевским, заслужившим  у либеральных историков прозвание  «первого декабриста», и с И. Липранди, послужившим Пушкину прототипом героя повести «Выстрел». Из наиболее значимых поступков, совершенных Пушкиным, отметим вступление его в масонскую  ложу «Овидий», к работам в которой  Пушкин приступил со всем рвением  неофита и мастера стула которой, генерала П.Пущина, воспел в стихах, сочинявшихся со всею мыслимой серьезностью: «И скоро, скоро смолкнет брань // Средь  рабского народа, // Ты молоток возьмешь во длань // И воззовешь: свобода! // Хвалю  тебя, о верный брат! // О каменщик почтенный! // О Кишинев, о темный град! // Ликуй, им просвещенный!». В это  время в поэзии Пушкина складывается обширный цикл кощунственных стихотворений («Христос воскрес, моя Ревекка!..», «<В.Л.Давыдову>»  и др.), увенчанный «пакостной» «Гавриилиадой». Странным образом почти одновременно Пушкин начинает работу над поэмой «Бахчисарайский фонтан» (весна-лето 1821 г., основной текст – 1822), в которой  тема христианства представлена, несомненно, как высокая и значительная. Так  обнаруживают себя два полюса в мировидении  Пушкина, а вместе с тем намечается и направление духовного развития – от Вольтера и вольтерьянства к примирению с Творцом. 1823 г. в  духовной биографии Пушкина оказался переломным: Пушкин начинал избавляться  от либеральных иллюзий и писал  если не об их неосновательности, то об их преждевременности: «Свободы сеятель  пустынный, // Я вышел рано, до звезды; // Рукою чистой и безвинной // В  порабощенные бразды // Бросал живительное  семя – // Но потерял я только время, // Благие мысли и труды... // Паситесь, мирные народы! // К чему стадам дары свободы? // Их должно резать или стричь. // Наследство их из рода в роды // Ярмо с гремушками да бич». Пройдет стравнительно  немного времени, и он напишет  послание «К морю», в котором революционное  «просвещенье» и тирания предстанут как две равно неприемлемые возможности: «Мир опустел... Теперь куда же // Меня б  ты вынес, океан? // Судьба людей повсюду  та же: // Где благо, там уже на страже // Иль просвещенье, иль тиран». 

Но это будет  позднее, а пока друзья Пушкина хлопотали  о переводе его из Кишинева в Одессу в распоряжение новороссийского  генерал-губернатора М.С. Воронцова. Все складывалось, как поначалу казалось, весьма благоприятно: либерально настроенный  и вместе с тем чуждый крайностей Воронцов представлялся А.И. Тургеневу  и Вяземскому именно тем человеком, который может оказать покровительство  опальному и не слишком умеющему заботиться о себе поэту.