Анализ взаимоотношений в романе Владимира Набокова «Лолита»

«Духовное и телесное сливались в нашей любви в такой совершенной мере, какая и не снилась нынешним на все просто смотрящим подросткам с их нехитрыми чувствами и штампованными мозгами. Долго после ее смерти я чувствовал, как ее мысли текут сквозь мои. Задолго до нашей встречи у нас бывали одинаковые сны. Мы сличали вехи. Находили черты странного сходства. В июне одного и того же года (1919-го) к ней в дом и ко мне в дом, в двух несмежных странах, впорхнула чья-то канарейка».

Гумберт-подросток испытал чувство к девочке, которая понимала с полуслова, была ему ровней по интеллекту и тонкости чувств, в этой истории что-то от «Ромео и Джульетты», где не только тела, но родственные души (!) находят друг друга. Потом – смерть Аннабеллы и долгие годы исканий и заблуждений. И, наконец… Лолита, которая полностью затмила для Гумберта  Аннабеллу и всех реальных и воображаемых им героинь. И какова же она? Разве не является эта девочка именно тем самым «нынешним на все просто смотрящим подростком с их нехитрыми чувствами и штампованными мозгами»? И это не мое мнение об этой в сущности милой, но простоватой девочке, это мнение самого Гумберта:

«Ее внутренний облик мне предоставлялся до противного шаблонным: сладкая, знойная какофония джаза, фольклорные кадрили, мороженое под шоколадно-тянучим соусом, кинокомедии с песенками, киножурнальчики и так далее  –  вот очевидные пункты в ее списке любимых вещей».

Можно понять, что человек влюбляется в схожие черты с некогда существовавшим живым прототипом, но почему Гумберта совершенно не интересует, что у его двух возлюбленных нет никакого внутреннего сходства? Он об этом даже не говорит. Он сокрушается, что не находит с девочкой общего языка, и у них нет даже тем для разговора, но у него и мысли нет о бесперспективности, бессмысленности этих отношений. (И возраст девочки здесь не единственная, это даже не главная причина разлада между ними!) Он патетически восклицает (может быть, с долей иронии), что предлагал ей свой гений, а она променяла его внутренний мир на сосиску, дешевку, рекламно-глянцевый ширпотреб. А изначально он не понимал, что все к этому и придет? Ведь это было так очевидно.

Однако Лолита-нимфетка создана воображением Гумберта не только из реалий собственного детского опыта. В той же мере она — плод ученых занятий рафинированного гуманитария. Школьница Долорес Гейз воспринимается им через множество культурных «фильтров». Она для героя и Кармен, символ непокорной женственности, и даже Лилит (для Набокова всегда важны - созвучия), апокрифическая первая жена Адама, впоследствии превратившаяся в демона. Реальная Лолита лжива, вульгарна, своевольна, порочна. Она сама совращает растерявшегося Гумберта, а потом бежит от него — ненасытного и ревнивого «папаши» — к такому же немолодому драматургу, бежит, чтобы быть выгнанной этим изощренным развратником. В романе Лолита существует преимущественно в восприятии рассказчика. О ней читатель узнает только от Гумберта. Период скитаний Лолиты после побега освещен крайне скудно. Это и понятно: героиней романа является фантом, а черты реальной Лолиты входят в него как неизбежные составляющие. Когда же выясняется, что рассказчик любит героиню, невзирая на ее «преклонный» возраст (семнадцать лет), в то время как нимфетке не может быть больше четырнадцати, невзирая на уродующую ее беременность, повествование обнаруживает доселе неявную трагедийную глубину и из истории болезненной страсти некоего нимфолепта к нимфетке превращается в вечную историю неразделенной, неразделимой любви.

Образ Гумберта

Блажен, кто смолоду был молод,

Блажен, кто вовремя созрел,

Кто постепенно жизни холод

С летами вытерпеть умел.

Само повествование романа «Лолита» являет собой своеобразный автопортрет главного героя Гумберта Гумберта, развернутый во времени. Исповеднический тон, присущий рассказу о запретной любви сорокалетнего мужчины к девочке, не лишает покаяние страдальца Гумберта Гумберта описательного блеска, который можно отнести сколь на счет автора романа, столь и на счет его героя.

Если фамилию Гумберт (Humbert) прочесть на французский манер, то она может восприниматься  как  омоним  слова  ombre  (тень).  Вместе  с  тем  она   омонимична испанскому слову hombre  (человек).  Используемое  удвоение - Гумберт Гумберт - может пониматься как "тень человека"  (ombre of  an  hombre),  ведь  к  моменту  опубликования  своей  книги повествователь уже мертв.  Кроме того,  здесь  можно  усмотреть намек на мрак  наваждения  и  непонимания  истинного  положения вещей, в котором пребывает главный герой. Добавим также, что Гумберт Гумберт,  как  и  любой  другой  повествователь  у  Набокова,  может рассматриваться как тень автора.

Беспощадная ироническая саморефлексия[3], которой дышит весь монолог, - следствие особого происхождения и воспитания Гумберта Гумберта. Его привычка воспринимать мир через призмы классического гуманитарного опыта (ведь Гумберт Гумберт — литературовед) могут быть прочитаны как выражение осенней усталости европейской культуры. В таком случае страсть героя к малолетним девочкам — «нимфеткам» — выглядит метафорой стремления утомленного духа к изначальному — неформализованному бытию, в котором только угадываются очертания будущего.

Сознание Гумберта все время продолжает борьбу с прорвавшимся влечением – «незаконченным делом детства» – навязчивой страстью к девочкам. Герой на наших глазах проживает несколько приступов невроза навязчивых состояний, в основе которого конфликт между цензурой, энергия которого более могуча, чем энергия эроса.

Тема детства, образа идеально-гармоничного Прошлого, недоступного и неодолимо влекущего, воплощена в романе в самой Лолите.

Чувство Гумберта к Лолите иррационально, иногда отталкивающе хищно, чаще отчаянно беспомощно, как всякая отвергнутая любовь. Автор рисует нам недра души героя, в которых медленно, но неотвратимо вызревает образ Лолиты, вызревает с тем, чтобы поселиться там навсегда, определяя логику судьбы героя, ее перипетии, ее катарсис.

«Наследник европейской культуры» одарен способностью подвергать реалии жизни эстетическому суду. Отсюда мизантропические порывы Гумберта Гумберта и его сарказм по отношению к самым обыденным человеческим проявлениям, превращающимся под пером рассказчика в образцы пошлости и безвкусия. Окружающее героя общество рисуется ему преисполненным нелепых запретов и удушающих условностей. Свое интеллектуально-плотское влечение Гумберт Гумберт стремится удовлетворять в некоем асоциальном пространстве, лежащем за пределами реальности. Путь по дорогам Америки, в который пускается Гумберт Гумберт вместе с похищенной им девочкой — попытка ослабить давление общественных обстоятельств и парадоксальный способ «остановить мгновение».

Надо заметить, что осознаваемые самим рассказчиком чувственная его искушенность и рафинированный интеллект не делают из героя эдакого интеллигентного монстра. По существу перед нами печальная и вечная история безнадежной любви, захватившей все существо любящего и потому достойной скорбного удивления и сочувствия.

Гумберт Гумберт проходит через свое отношение к Лолите длительный путь становления как психологически сформировавшаяся личность. Сначала эта была нежная, но неутомимая страсть, позже к этим чувствам начала примешиваться горечь, изначально дело было не в ней, а в том маниакальном преклонении к образу нимфетки, что испытывал Гумберт. Но после это переросло в чувство любви уже не к образу, а к ней - Лолите.

Уже в пятой главе первой части «Лолиты» он излагает свое кредо: «В возрастных пределах между девятью и четырнадцатью годами встречаются девочки, которые для некоторых очарованных странников, вдвое или во много раз старше них, обнаруживают истинную свою сущность - сущность не человеческую, а нимфическую; и этих маленьких избранниц я предлагаю именовать так: нимфетки». Гумберт, как исканный ценитель, умело отделяет одних девочек от других и словно расставляет их по полочкам, словно красивые куклы. Вместе с Гумбертом читатель прослеживает  эту самую разницу, умело описанные им подростки ярко вырисовываются в голове, Гумберт рассматривает девочек, как драгоценные музейные экспонаты, улавливая малейшие детали.

На протяжении всего романа мы можем наблюдать, как Гумберт медленно, но верно идет по стези сумасшествия, все чаще и чаще за ним прослеживаются странные порывы и мысли, он все больше и больше становится параноиком. Вспомнить хотя бы случай в больнице, ставший почти заключительным этапом в помутнении его рассудка, когда герой, узнав об исчезновении Лолиты с неким «дядей» выходит из себя и становится агрессивным и неуправляемым. Он крушит все на своем пути и…потом перестает. И снова манящие мысли о Лолите заставляют его вернуться в прежний образ «интеллигента».

В романе мы прослеживаем отказ Гумберта от овладения миром. Для него держаться внутри социума – лишь способ маскировки. Нигде не прочтем мы о чувстве удовлетворения или удовольствия от общения, своей научной работы –  но везде самооценка его общественного существования исполнена иронии, уничтожения личностного значения: «но я был неудачником особенным», «поэт-пустоцвет», превратившийся в «профессора с трубочкой в пиджаке из добротной шерсти».

«Отчаянная честность, которой трепещет его исповедь, отнюдь не освобождает его от ответственности за дьявольскую изощренность», и Гумберт ответствует смертью. Но какой же смысл он смог прочесть, «выворачивая наизнанку совесть и выдирая из нее сокровеннейшую подкладку»? И что нам, читателям, дает этот совместный с героем путь, пройденный по пронизанным страстью, обреченностью и болью страницам судьбы-текста.

Гумберт – больной человек. Но отношение к этому герою у меня неоднозначное, с одной стороны я презираю его, но с другой… как можно отрекаться от человека лишь из-за его «необычной любви»? Ведь в итоге он все равно поплатился, хоть и непонятно за что. Его любовь, переросшая в манию, в конце концов погубила его самого, он сам  ее погубил.

В  своей исповеди, похожей часто на хрип умирающего, он яростно борется с определением своей личности в устах других людей, желая сам о себе сказать свое последнее слово, прочесть самостоятельно свою жизнь. Гумберт ощущает свою внутреннюю незавершенность и свою способность как бы изнутри перерасти и сделать неправдой любое завершающее его определение. Его исповедь в романе востребует и от читателя такой же позиции, которая определена М.Бахтиным так: «Пока человек жив, он живет тем, что еще не завершен и еще не сказал своего последнего слова».

Столкновение двух образов

Пусть изменилось все кругом

И мы с тобой не рядом,

Пусть годы разлучили нас…

Л. Кэрролл

«Незаконченное дело детства» – так называется на языке психотерапии трагически оборванная любовь детства Гумберта. Это старое переживание, которое воспроизводится в воображении и не позволяет вырваться из объятий прошлого эмоционального переживания и приняться за привлекающие «юные дела на новом витке своего личностного развития. Происходит застревание, пробуксовка, регрессия, потеря вовлеченного проживания того, что происходит «здесь и теперь».

Осознавая себя, он не называет, что именно это сделалось причиной его пожизненного отвержения и отвращения к миру взрослых, их делам и увлечениям, образу жизни и отдыху. Но вся исповедь наполнена едва сдерживаемым ощущением тошноты, когда Гумберту приходится сталкиваться с миром взрослых. Он не живет, соприкасаясь с ними, а лишь использует их по необходимости.

Встреча с Лолитой для Гумберта Гумберта стала своего рода вторым рождением. Он, к этому времени уже разведенный, приезжает в маленький городок Рамздэль в Новой Англии и снимает комнату в доме у вдовы Шарлоты Гейз. И его внимание сразу же привлекает ее маленькая двенадцатилетняя дочь – Долорес. Ощущение, которое он тогда испытал при виде воскресшей его Аннабеллы не описать словами – это было, как взрыв из прошлого, сладостный миг  возвращения в то время «княжества у моря». Очаровательная Долли является самой настоящей нимфеткой и напоминанием Гумберту о его давнишней трагической любви: «Это было то же дитя - те же тонкие, медового оттенка плечи, та же шелковистая, гибкая, обнаженная спина, та же русая шапка волос. Черный в белую горошинку платок, повязанный вокруг ее торса, скрывал от моих постаревших горилловых глаз - но не от взора молодой памяти - полуразвитую грудь, которую) я так ласкал в тот бессмертный день». Ее образ вспыхнул в сознании Гумберта, словно его прошлое возвратилось к нему, и Аннабелла стояла перед ним. «Необыквенно  трудно мне выразить с требуемой силой этот взрыв, эту дрожь, этот толчок страстного узнавания». Размышляя над этим, Гумберт понимал, что Лолита явилась к нему, как утешение, как подарок судьбы за те мучения, которые он испытал в страдальческом отрочестве.  Он называл Лолиту и Аннабеллу «двумя существами», в которых все общее между ними сводилось к единому для него. Четверть века, разделявшая этих двух девочек, словно превратилась в мимолетную секунду. Гумберт заполнил пустоту своей души теми прелестными и яркими чертами девочки  и сравнил их с чертами его умершей невесты.

Тем не менее  Гумберт, в отличие от Лолиты, пытается искать себе оправдание, оправдывается в каждой реплике будто перед Лолитой, а на самом деле перед собой. Оправдываясь перед культурой, традициями, сложившимися в обществе и довольно сильными в его сознании (ведь мы помним, Гумберт носитель культуры), Гумберт оправдывается и перед общественными законами, которые, с позиции эстетизма неидеальны, таким образом отходя от идей, заложенных в нем, от своего естества культуры, традиций, эстетизма. Можно говорить о том, что Лолита сломала Гумберта, обратила его к себе,  природа снова победила культуру.

По мере взаимопроникновения двух противоположных начал в Гумберте все ярче проявляется природное, тем не менее, пока еще не заглушая его культурную основу.  Лолиточка для него уже одновременно и желанная любовница, и едва опушившаяся девочка.

Утопая в словесном самоанализе и наблюдая и описывая каждое движение Лолиты, Гумберт совершенно не осознавал настоящую природу ее чувств к нему, интерес к другому, и лишь мельком фиксировал мелочи из тех огромных личностных потерь и разрушений, которые происходили в ней и в нем. Весь утопая в словотворческом анализе, он терял ощущение деформации себя, не мог отследить свой начинающийся приступ невроза, затем доведшего героя до сумасшествия и убийства. Его саморефлексия не была дорогой к себе, к пониманию себя в жизни, напротив, это был еще один уход от жизни, в «нежизнь». Слыша все вокруг как «мразь, гниль, смерть», он мечтал прикрепиться к какой-нибудь пестрой поверхности, с которой бы незаметно слились его «арестантские полоски». Его стремление к исчезновению с поверхности жизни как отказ от нее, возможно, связан и с действительно безостановочным исчезновением - бегством, переездом. Два года - из города в город, из гостиницы в гостиницу, с одного края Америки в другой - это бег от людей, дел, от себя, от жизни, но с иллюзией активности и только в угоду Лолите, чтобы создать «полноту жизни» для нее.