Анализ взаимоотношений в романе Владимира Набокова «Лолита»

Тех, что старости бремя несли,—

Тех, что мудростью нас превзошли,—

И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,

Разлучить никогда не могли,

Не могли разлучить мою душу с душой

Обольстительной Аннабель Ли.

И всегда луч луны навевает мне сны

О пленительной Аннабель Ли:

И зажжется ль звезда, вижу очи всегда

Обольстительной Аннабель Ли;

И в мерцанье ночей я все с ней, я все с ней,

С незабвенной — с невестой — с любовью моей-

Рядом с ней распростерт я вдали,

В саркофаге приморской земли.

              В первой главе романа Набоков пишет: «А предшественницы-то у нее были? Как  же  -  были...  Больше  скажу:  и Лолиты  бы  не  оказалось  никакой, если бы я не полюбил в одно далекое лето  одну изначальную девочку. В некотором княжестве у моря (почти как у По).» Первая возлюбленная Гумберта списана с персонажа стихотворения По, и ее судьба в некотором роде трагическую повторяет судьбу Анабель.

Четыре месяца спустя Аннабелла умерла от тифа. Вероятно, это чувство неудовлетворенности осталось с героем на всю жизнь. Именно отсюда идет его тяга к нимфеткам[1]. Он пытался вернуть состояние и чувство мучительного счастья и абсолютной гармонии, которое знал когда-то. «Ах, оставьте меня в моем зацветающем парке, в моем мшистом саду. Пусть играют они вокруг меня вечно, никогда не взрослея». Тему поисков рая развивают детали в романе. Лолита появляется перед Гумбертом, держа в руках «великолепное, банальное, эдемски-румяное яблоко».

                   Я думаю, что необходимо вспомнить чувства юного Гумберта к девочке Аннабелле. Основой их отношений была абсолютная любовь. Лолита же только внешне напоминала Аннабеллу. В Ло было слишком много «какой-то жутковатой вульгарности, свойственной курносой смазливости журнальных картинок». Голова Лолиты была забита исключительно сценами из модных фильмов и картинками глянцевых журналов. Гумберт невероятно увлекся юной нимфеткой, но было ли это чувство любовью? На протяжении всего романа мы наблюдаем одно лишь физическое влечение Гумберта. Но мы не находим ни слова любви и взаимопонимания.

                   Отношения Лолиты и Гумберта закончились неизбежным крахом. Гумберт так и не обрел своего рая, потому что искал его не там. Его роковое заблуждение ломает не только жизнь героя, но отнимает детство у Лолиты. «… ты всего лишь разбил мою жизнь», - бросает повзрослевшая Долорес в лицо Гумберту. И то, что героиня «умерла от родов, разрешившись мертвой девочкой», очень символично. На мой взгляд, автор хотел показать, что детство из жизни героев ушло навсегда.

                   Я считаю, что основная черта образа Гумберта Гумберта – вечный поиск идеала человека и жизни в целом, потерянного когда-то в детстве. После роковой встречи с Анабеллой герой остановился в своем психическом развитии. Ему кажется, что счастье возможно лишь с той девочкой из прошлого. Ее то он и ищет во всех нимфетках. И, как ему кажется, находит ее в Ло. Но это была всего лишь иллюзия, которая обернулась трагедией. Гумберт разрушает не только свою жизнь, но и жизнь Ло и ее окружения. Мне кажется, что Набоков тем самым желает сказать нам, что вернуть утерянный рай невозможно.

«Лолита» и критики

С "Лолитой" связано много споров. Многие предполагают, что это произведение вообще не следует относить к тому набоковскому миру, какой мы знаем. Но, думается, роман более чем "набоковский" - и главные герои исчезают из жизни более чем по-набоковски. Проблемы, поднятые в романе, зачастую описываемые пикантными сценами, сразу вызвали в литературной среде бурный ажиотаж.             

После написания «Лолиты» Набокову пришлось пережить бурный поток  нападок  и обвинений  в  распущенности  сюжета.  Обвиняли  его  и  в  том,   что   ради обеспечения   материального   благополучия   он   создал   конъюнктурное   и низкопробное  произведение.  Но  время   подтвердило   истину:   «Нет   книг нравственных  или  безнравственных.  Есть  книги   хорошо   написанные   или написанные плохо. Вот и все». В хоре недоброжелателей нашлись и  такие,  кто утверждал, что Набоков раньше порочил Россию, а с выходом  «Лолиты»  очернил и Америку. Этим людям можно было бы посоветовать перечесть «Портрет  Дориана Грея»  (Не  приписывайте  художнику  нездоровых  тенденций:  ему   дозволено изображать все).  Но  сам  Набоков  нанес  более  четкий  и  разящий  выпад: «Искусство писателя – вот его паспорт».

Критики, получившие возможность дискутировать друг с другом, а не с невидимым идеологическим врагом, перестали категорически наставлять читателя и повторяли несвежие мысли об отсутствии в романе ценных идей, об отходе Набокова от русской традиции и воплощенном в «Лолите» «золотом сечении массовой культуры».

На этом фоне выделяются два парадоксальных мнения. Первое — о том, что «основная тема романа — не любовь к девочке, а ненависть к женщине», которая видна во всех произведениях Набокова и потому превращает Гумберта в пародийно сниженного двойника автора, — снова уводит к попыткам, правда теперь уже с помощью психоанализа, через героя рассмотреть тайники писательской души. Второе мнение, куда более разумное, объясняло отсутствие скандальной шумихи вокруг романа: «Гумберт Гумберт, заучивающий наизусть, как поэму, список класса, в котором учится Лолита, — почти тургеневский герой».

Виктор Ерофеев, подготовивший вступительную статью к первой публикации «Лолиты» в СССР, расценил ее как «в известном смысле жест доверия по отношению скорее не к гражданской, а человеческой зрелости читателя». Видимо, не надеясь, что этот жест оценят в должной мере, он придал связи Гумберта и Лолиты значение метафоры, возведенной до уровня «символа, означающего не только этическую, но и эстетическую, а также экзистенциальную катастрофу, ибо у Лолиты и Г.Г. нет другого будущего, кроме будущей катастрофы». Так знак «катастрофы», под которым проходило восприятие «Лолиты» в СССР, трижды поменял значение, которое вкладывали в него критики: катастрофа в литературе — падение буржуазного общества — удел главных героев книги. Ерофеев подвел «Лолиту» под свою концепцию о непрерывном у Набокова поиске потерянного рая, который на сей раз был воплощен в девочке и остался недоступен главному герою. А упоминавшееся прежде у советских критиков противостояние Гумберта буржуазной пошлости возвел до бунта против ценностей культуры, обесценившей себя превращением в цивилизацию.

Ерофеев в статье "Лолита, или Заповедный оазис любви", пытается разгадать суть набоковского женоненавистничества:

«…Отвергая нормативное представление о женской красоте, Гумберт Гумберт бросает вызов всей эстетике европейской культуры, заявляя о своём неизлечимом эстетическом нонконформизме, выставляет себя изгоем, принявшим форму извращенца. Здесь бунт против системы не столько условностей, сколько ценностей культуры развит до предела, и вызов культуре, интегрировавшей в себя пошлость в такой степени, что культура превратилась в цивилизацию, подразумевает эмоциональное обращение к её девственным началам».

Я считаю, что ранняя критика с самого начала слишком жестко отнеслась к этому произведению, не поняв до конца его суть, ведь Набоков в «Лолите», сопереживая Гумберту, жалея его, никогда не давал понять то, что он полностью поддерживает его нравственную позицию. Гумберт – безнравственен, с этим нельзя спорить, его интеллигентность скрывает в себе душевный дисбаланс. Набоков не раз в своих строчках подчеркивал отношение своего героя к его болезни. Предпочитая Шарлоте Лолиту, он называет это эстетизмом[2]. Безусловно, Лолита более изящна  и красива, чем ее мать, и Гумберт, как и Набоков, это понимает. Но, тем не менее, низость своего персонажа он предает нам на протяжении всей книги. И даже в конце, в заключении мы видим строки: «И сам я перебрал немало псевдонимов, пока не придумал особенно подходящего мне. В моих заметках есть и «Отто Отто», и «Месмер Месмер», и «Герман Герман»… но почему-то мне кажется, что мною выбранное имя всего лучше выражает требуемую гнусность».

В послесловии же, выступая от своего имени, Набоков разоблачает литературную маску, предлагая "свою" оценку романа: «Найдутся, я знаю, светлые личности, которые признают "Лолиту" книгой бессмысленной, потому что она не поучительна. Я не читаю и не произвожу дидактической беллетристики, "Лолита" вовсе не буксир, тащащий за собой барку морали. Для меня рассказ или роман существует, только поскольку он доставляет мне то, что попросту назову эстетическим наслаждением, а это, в свой черед, я понимаю как особое состояние, при котором чувствуешь себя - как-то, где-то, чем-то - связанным с другими формами бытия, где искусство (то есть любознательность, нежность, доброта, стройность, восторг) есть норма. Всё остальное - это либо журналистическая дребедень, либо, так сказать, Литература Больших Идей, которая, впрочем, часто ничем не отличается от дребедени обычной…»

Никогда Набоков не скрывал, что пишет только для себя; только для  того, чтобы избавиться от идеи романа, он переносил ее на бумагу. У писателя  и  в мыслях не было  что-то  объяснять,  кого-то  учить  и,  тем  более,  кого-то обличать. Всем своим творчеством Набоков как бы  говорил,  что  «в  сущности Искусство – зеркало, отражающее того, кто  в  него  смотрится,  а  вовсе  не жизнь».

Образ Лолиты

Твой образ лёгкий и блистающий

Как на ладони я держу

И бабочкой нелетающей

Благоговейно дорожу.

В. Набоков «Первая любовь»

Среди исследователей творчества В.В. Набокова распространено мнение о нём как об авторе, соединяющем в себе "словесную одаренность со способностью писать... ни о чем ". В его прозе трудно найти тему и практически невозможно различить идею в отдельно взятом произведении.

Для Гумберта нет имени важнее, чем имя «Лолита». В самом этом имени, в произнесении слова «Лолита», в таком произнесении, какое мы наблюдаем у Гумберта, уже есть эротический прорыв за рамки «своего субъекта», интимное общение с самим существом Лолиты. Фактически роман открывается молитвой, где имя Бога заменено именем «Лолита»: «Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по небу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та». Материалист, каковым был, например, Тит Лукреций Кар, против такого сильного почитания имени любимой женщины. Он бы, наверное, подчеркнул, что одна из ошибок Гумберта состоит в том, что не просто любил Аннабеллу и Лолиту, а молился на имена: «Аннабелла», «Лолита». Но в любви, в любви собственно, но не в похоти и эгоизме, Гумберт был прав. Когда Гумберт приходит к любви, когда он влюблён, а не просто одержим похотью, то он фактически находится на высшем уровне любви, и Набоков – это один из немногих писателей, который смог показать этот уровень, эту глубину и душевную вершину. Когда любимого существа нет рядом, то у нас остаётся магическое заклинание, самое красивое слово на свете – имя этого человека. Звуки этого имени внедряют в нас какую-то синестезию (у Набокова наблюдалось такое психическое явление), мы мерим этими звуками весь мир: музыкально, эмоционально, по смыслу каждой буквы, по её графике. Поэтому молитва Гумберта оправдана. Имя Лолиты – это святое имя.  Один и тот же персонаж в романе носит как бы разные имена.

«Она была Ло, просто Ло, по утрам, ростом в пять футов (без двух вершков и в одном носке). Она была Лола в длинных штанах. Она была Долли в школе. Она была Долорес на пунктире бланков. Но в моих объятьях она была всегда: Лолита»

Почти с первых строк романа мы видим отношения главного героя не просто к самому человеку, но даже к его имени. Описывая такое ненормальное, безумное отношения героя к Лолите, автор сразу дает нам некую подсказку на то, что далее будут описаны не простые и обыкновенные чувства, не вялотекущая любовь, а разгар страстей, всплески эмоций. Часто такая любовь как вспыхивает, так и быстро гаснет, но если только она обоюдная. А отношения Гумберта и Лолиты таковыми назвать нельзя. Образ Лолиты также находится в центре выстроенной в романе системы женоненавистничества - он, во-первых, составляет оппозицию образу Шарлотты Гейз, её матери; во-вторых, демонстрирует как бы обратную сторону данного явления, подчёркивая тотальность мутаций социума.   

Рассматривая причины такого поворота событий, можно выделить то, что с самого знакомства читателя с Лолитой  Набоков ярко подчеркивает ее легкомысленность и дерзость. Демоническая природа Лолиты, явленная, впрочем, одному только герою романа, может быть истолкована по-разному. Маленькая Лолита и все, что связано с ней, для Гумберта олицетворяет некогда потерянный и иллюзорно обретенный Рай на земле. Но вместе с тем это символ Эдема с его непрочностью и непременным змеиным соблазном. У Лолиты две биографии, не совпадающие по времени. Одна — реальная, благополучно начавшаяся в 1935 г. в одном из американских штатов и закончившаяся смертью от родов в провинциальном городе. Вторая (биография Лолиты—нимфетки, фантома, живущего в сознании героя романа) началась в Италии в 1923 г. со встречи маленького Гумберта с маленькой Аннабеллой и закончилась смертью страдальца-рассказчика в тюрьме в 1952 г. Таким образом, Лолита — это продолжение умершей в детстве Аннабеллы, которая озарила героиню ностальгическим отсветом.

Лолита помогла осторожному и трусоватому Гумберту (который и помыслить не мог о том, что его ждет впереди) своей ранней опытностью и любопытством перейти черту дозволенного.  А ведь в начале он думал лишь о том, чтобы трогать ее, спящую под воздействием снотворного, – и все… И вот он уже в открытую переходит с ней (якобы любовью всей его жизни) к отношениям клиента с капризной проституткой, выполняя ее мелкие желания взамен на все более и более изощренные услуги. Сначала – детские желания (увеселительная поездка или поход в кино за то, что она будет трижды в день вступать с ним в интимные отношения и даже «тошнотворным для нее способом»), потом – денежный эквивалент. При этом «каждую, каждую ночь» в течение двух лет она всхлипывает, думая, что он спит (а ведь он слышит), но при этом утверждает в своей исповеди, что не понимал, что девочка так страдает (даже не столько из-за возраста, сколько из отвращения именно к нему). Эта поразительная слепота, которую потом пытается объяснить автор романа тем, что герой принял сознательное решение не обращать внимание на то, что он для нее не возлюбленный и не образец привлекательности, «а всего только пара глаз да толстый фаллос длинною в фут».