Информационно-коммуникационная деятельность: у истоков мастерства

ИНФОРМАЦИОННО-КОММУНИКАЦИОННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ: У ИСТОКОВ МАСТЕРСТВА  

Проблема мастерства (а  в дальнейшем и профессионализма), конечно же, возникла задолго до появления журналистики. Нас интересует эволюция информационно-коммуникационной деятельности. Уже ранние стадии становления  человеческого общества продемонстрировали, что она развивалась в процессе общения индивидов.

Эпохе дописьменной культуры был свойствен мифологический способ самоорганизации культуры. Синкретизм (слитность, нерасчлененность, характеризующие первоначальное состояние чего-либо) пронизывал восприятие реальности. В период, предшествовавший возникновению исторического сознания и формированию представлений о линейном времени, информационно-познавательные и коммуникационно-управленческие аспекты освоения мира тесно переплетались между собой, а первые носители знания – племенные вожди, шаманы, знахари – выступали одновременно и как руководители, и как идеологи.

Важнейшим средством передачи достижений человеческого познания и мышления становилось слово, благодаря его способности фиксировать единое для всех членов общности значение, выражать смысл, необходимый для совместной деятельности, для защиты, для сохранения социального опыта.

Универсальность слова с  особой интенсивностью проявилась в  эпоху письменной культуры, объединившей в тексте традицию мифа и веру в  «сказанное, произнесенное, переданное всем и каждому Слово»^[1]. Возникновение текста имело исключительное значение: именно слово и текст окажутся связующим звеном на разных этапах становления информационно-коммуникационной деятельности. Текст (первоначально священный) явится системообразующим элементом культуры, и будет оставаться таковым практически до наших дней. Владение Словом, Логосом приобретет особое социальное признание и даже будет соотноситься с высоким социальным статусом человека. Этому будет немало способствовать разделение труда, породившее новые общественные группы, а также расширение практически-познавательной активности человека. Мастерства требовали «каменные газеты» Древнего Египта – изображения, читавшиеся на стенах храмов: об этом свидетельствуют письменные тексты, носившие общественно значимый характер и отразившие авторскую оценку происходящего. Более того, уже тогда встречались письменные отклики на «отраженную реальность». Известен относящийся к XV–XIV вв. до н.э. отзыв об описании путешествия на Восток: язвительный тон этого «литературно-критического» произведения, вызванный некомпетентностью рассказчика, позволяет говорить о наличии определенных критериев литературного мастерства, предъявляемых к тем, кто взял на себя ответственность сообщать о фактах реальной жизни.

Одной из предшественниц журналистики была риторика (часто это слово  употребляется как синоним ораторского  искусства). Она продемонстрировала важность и необходимость подлинно высокого профессионализма в тех  видах деятельности, которые связаны  с убеждением и побуждением людей  к действию, с их информированием.Две необходимые составляющие профессионализма – специальные знания и практические навыки – уже наличествовали в представлении древних греков о вершинах ораторского мастерства. Любопытно название первого трактата о красноречии: «Красноречие есть работница убеждения». Здесь не только схвачена суть риторики –концепт убеждения, но и отмечен ее практически прикладной характер, ее, говоря современным языком, деловое предназначение. Да, риторика наряду с философией составляла сердцевину системы образования в Древней Греции, без нее были немыслимы культура и воспитание, воспринимавшиеся в ту пору в неразрывной взаимосвязи. Будучи неотделимой от политики, она участвовала в формировании общественного деятеля, сочетавшего государственное мышление с даром оратора. Риторы тогда входили в круг людей «свободных профессий» вместе с софистами, философами, математиками, поэтами, драматургами. Риторика получила и достаточно прозаическое, хотя и социально востребованное выражение в труде логографов – лиц опытных в произнесении судебных речей и обладавших даром слова. Они, разобравшись в существе дела, готовили за плату речи своих клиентов, предназначенные для выступления в суде. Использование слова (прежде всего устного) в общественно важных целях породило и профессии, с ним связанные. Формировался свод правил, которыми должен был руководствоваться говорящий публично, чтобы убедить своих слушателей. Обучение риторике стоило дорого, и не всем было по карману.

В трудах тех, кто учил риторике, содержались нормативы, отражавшие представления общества о компонентах  ораторского мастерства. Исократ (436–338 гг. до н.э.),создавший крупнейшую в Элладе школу красноречия, – считал слово квинтэссенцией культуры, средством совершенствования человека, залогом существования и процветания полиса. В его трудах был представлен даже «имидж» политического оратора. Исократ утверждал: «Репутация почетного и порядочного гражданина увеличивает доверие слушателей к словам выступающего». Ту же мысль мы встречаем у Аристотеля, который писал, что тому, кто вызывает уважение, легче убедить своих слушателей, так как больше доверия вызывает человек хороший.

В аристотелевской «Риторике» дано обоснование ораторского искусства  как особого вида человеческой деятельности, нацеленной на достижение максимальной убедительности. Аристотель выявляет средства и методы эффективного убеждения, рассматривает способы составления  речей, способных привести к завоеванию умов. В «Риторике» содержится комплекс знаний, имеющих как практическое, так и теоретическое значение для совершенствования ораторского  профессионализма. Опыт древних доказал, что успех предопределялся не только прирожденными данными и  талантом, но и огромным трудом. Выявилась  и социальная обусловленность публичной  речи: так, в Древнем Риме ритор  рассматривался скорее как чиновник, состоящий на службе у государства  и выражающий его интересы.

«Риторическая ветвь» происхождения  журналистики имела еще одну характеристику, которая в дальнейшем станет общей  и для искусства устного, и  для искусства письменного слова: индивидуальность автора. Публично выступавший  человек, как правило, был яркой  личностью, обладал незаурядным  жизненным опытом; ему были присущи  слабости, но одновременно он оказывался способным и на гражданский подвиг; он мог претендовать на признание, почет, славу, но вместе с тем был обязан достойно встретить поражение в  благородном состязании с сильнейшим. Обусловленный историческим временем, географическими и социокультурными обстоятельствами идеал оратора (ритора), однако, не предполагал жестко одинаковой модели мастера слова, унифицированности творческого почерка.

Стал хрестоматийным пример подвижничества выдающегося политика Древней Греции, возглавившего одну из политических партий, – Демосфена (384–322 гг. до н.э.), начавшего самостоятельную карьеру с произнесения судебных речей. Путь к ораторской славе для Демосфена был сопряжен с преодолением немалых трудностей: ему не могли простить скифское происхождение, он вынужден был исправлять врожденные недостатки внешности и дефекты произношения. Постоянное стремление к самосовершенствованию сочеталось с обучением у известного мастера Исея, с упорной работой над содержанием и формой публичных выступлений. Демосфен создал стройную систему подготовки выступления, подбора доказательств, способов придания речи выразительности и завершенности. Недоброжелатели иронизировали, замечая, что от речей Демосфена «пахло лампадным маслом», так как он готовил их долго и засиживался дотемна, когда приходилось зажигать лампаду. Но даже противники признавали убеждающую силу его речей. И хотя риторическое мастерство для Демосфена постепенно стало средством политической борьбы, а не источником дохода, оно всегда несло на себе отпечаток подлинного профессионализма.

Если риторика обогатила  журналистику стремлением автора выразить свое мнение, то историография дала прессе уроки честности в освещении  фактов (хотя римляне признавали, что  историографу не вредно украшать свой труд цветами красноречия). Кроме  того, журналистика вобрала в себя потоки деятельности хотя и далекой  от творческих взлетов, но способствующей информационному обмену в обществе. Постепенное расширение информационно-коммуникационной нагрузки письменного слова, увеличение числа людей, посвятивших себя созданию хроникально-документальной литературы, мемуаров, появление тех, кто сделал частную переписку предметом  общественного интереса, а также  тех, кто стал специализироваться на сборе новостей, – все это готовило возникновение журналистики как определенного социокультурного феномена, как вида общественного служения и особой профессиональной деятельности. Этому же способствовало развитие публицистики, унаследовавшей не только политизированность риторики, но и богатейший арсенал ее выразительных средств.

В эпоху Возрождения, максимально  приблизившую Западную Европу к возникновению  журналистики, «вызревание» литератора-публициста шло под влиянием процесса становления  интеллигенции. В то время усилилась  связь между духовным творчеством  и практической деятельностью. Человек старался глубже осмыслить состояние общества (отсюда повышенный интерес к морали, этике, эстетике, историографии) и точнее воплотить собственное духовное состояние в практическом поведении и в изобразительном искусстве. Развитие социальной информации и коммуникации давало простор для духовно-практической активности людей, особенно если они принадлежали к формирующейся интеллигенции, призванной удовлетворять потребность в распространении знаний и общезначимых ценностей.

Отечественный ученый И.С. Кон  связывает появление интеллигенции  с ломкой сословных перегородок, с возникновением у интеллектуалов возможности существовать за счет своего труда, с формированием культурной аудитории. Он подчеркивает, что непременным  условием, при котором складывается этот автономный слой общества с особым самосознанием, служит наличие достаточно стабильных средств коммуникаций: «Хотя  интеллектуальная деятельность в высшей степени индивидуализирована, она  требует постоянного обмена мыслями  и каких-то общих норм формирования»^[2]. Конечно, нельзя утверждать, что журналистская профессия формировалась исключительно в одном русле со становлением интеллигенции, но и не замечать взаимосвязь того и другого тоже неверно.

Выступая в качестве хранителя  духовных ценностей, принадлежащих  истории человечества, ренессансная интеллигенция исключительное внимание уделяла Слову, как в устной, так  и в письменной его ипостасях (правда, и здесь были исключения: Леонардо да Винчи не признавал пустой риторики, книжного знания, призывая опираться на опыт и разум). Событие, не зафиксированное в Слове, а значит и в тексте, могло стереться из исторической памяти, оно как бы не существовало без своего текстового отражения. Имя человека, его деяния нуждались в сохранении, так как он претендовал не только на пожизненную, но и на посмертную славу.

Сотканная из противоречий эпоха Возрождения содержала  в себе зародыш противопоставления человека образованного (Homo litteratus) человеку производящему (Homo faber). В определенной степени это справедливо и для протожурналистики. С одной стороны, время Ренессанса выдвинуло на первый план литератора-публициста типа Франческо Петрарки (1304–1374), который с пафосом, присущим гражданскому гуманизму, откликался на злобу дня, предвосхищая толстовский девиз «Не могу молчать!». Но политическое насыщение риторики и риторическое наполнение литературы происходили неоднозначно. «Протожурналисты» были детьми своего времени. По отношению к ним справедливы слова исследователя: «Интеллигенция была явлением совершенно новым... Средние века знали рыцаря, который был призван защищать общество, знали духовное лицо, облеченное заботами о душе, а иногда и о теле человека. Но светского ученого, светского проповедника, светского учителя не знали. Он явился вместе с новой культурой, чтобы служить ей и пропагандировать ее. Это был гуманист, и не сладко было на первых порах его существование, ибо ему приходилось на своем хребте выносить тяжесть первой борьбы за интеллигентский труд... Унижаясь перед королями, князьями, вельможами, попрошайничая у пап и прелатов, пресмыкаясь везде, где звенело золото, гуманисты вбивали в сознание имущих и командующих, а через них и всего общества, идею важности и великого значения интеллигентского труда»^[3].

Это высказывание вполне применимо  к ренессансному «антигерою» Пьетро Аретино – поэту, художнику, памфлетисту XVI в., литературный дар которого заставил власть имущих не только прислушиваться к голосу социальной критики, но и платить деньги тому, кто пишет критические произведения (возможно, не столько за его творчество, сколько за его молчание). Сатирические сюжеты Аретино, сборники писем (их он одним из первых начал распространять в печатном виде) носили откровенно публицистический характер, а пародийные гороскопы предавали гласности реальные факты из жизни вельмож. В чем-то деятельность Аретино напоминала труд торговцев новостями, ставший в Риме обычным промыслом. Не все написанное Аретино становилось предметом купли-продажи, но эффект многих его произведений был сродни действию печатного слова.

Исследователи отмечают: «Аретино весь свой расчет строил на неограниченной и абсолютной публичности: в определенном отношении он – праотец журналистики»^[4]. Добавим, что он – один из первых профессионалов формирующейся прессы. Его профессионализм характеризуется не только литературным мастерством и образованностью. Аретино был прекрасно осведомленным человеком, обладал хорошо налаженной службой поиска информации. Очевидно, что он стал одним из тех, кто был способен влиять на общественное мнение (тогда еще очень слабое). «Чувство действительности», разоблачительный пафос составляли особенность его дарования, которое может быть оценено лишь в соответствии с нравами той эпохи, с «социальным заказом» времени. Аретино, заняв сторону нарождающейся буржуазии, фактически отстаивал свою позицию. Публицистичность становится характерной чертой журналистики.

«Публицистическая ветвь» журналистики получает новый импульс в период Реформации широкого общественного  движения в Западной и Центральной  Европе XVI в., носившего антифеодальный характер и принявшего форму борьбы против католической церкви. Тогда политический текст окончательно перестает быть исключительной привилегией риторики и с помощью печати получает широкое распространение. Страстность борца, проповедника, идеолога, несущего людям Слово, откровение, истину, надолго останется составляющей образа мастера политической публицистики. Так, позднее, в годы английской буржуазной революции памфлетное творчество обретет не только относительно массовое распространение, но и станет выражением гражданского мужества, стойкости. Среди публицистов в то время встречались и политики, и литераторы. Случалось, что в одном человеке сочетались дарование государственного деятеля и гений литератора; это касается, например, Джона Мильтона (1608–1674) – великого английского поэта и политика. «Непрерывная цепь сражений со злом» отличала политическую и публицистическую активность Джона Лильберна (1615–1657), которого не могли сломить ни пытки, ни позорный столб, ни тюрьма.