Западное влияние на церковный раскол в России

ближнему была для него не столько долгом  пастырского  служе-

ния,  сколько безотчетным влечением доброй природы.  По своим

умственным и нравственным силам он был большой делец,  желав-

ший и способный делать большие дела,  но только большие.  Что

умели делать все,  то он делал хуже всех;  но он хотел и умел

делать то, за что не умел взяться никто, все равно, доброе ли

то было дело или дурное. Его поведение в 1650 г. с новгородс-

кими бунтовщиками, которым он дал себя избить, чтобы их обра-

зумить,  потом во время московского мора 1654 г.,  когда он в

отсутствие  царя  вырвал из заразы его семью,  обнаруживает в

нем редкую отвагу и самообладание;  но он легко терялся и вы-

ходил из себя из-за житейской мелочи, ежедневного вздора: ми-

нутное впечатление разрасталось в целое настроение.  В  самые

трудные минуты, им же себе созданные и требовавшие полной ра-

боты мысли, он занимался пустяками и готов был из-за пустяков

поднять  большое шумное дело.  Осужденный и сосланный в Фера-

понтов монастырь,  он получал от царя гостинцы, и, когда один

раз царь прислал ему много хорошей рыбы, Никон обиделся и от-

ветил упреком, почему не прислали овощей, винограда, яблок. В

добром настроении он был находчив, остроумен, но, обиженный и

раздраженный,  терял всякий такт и причуды озлобленного вооб-

ражения принимал за действительность, В заточении он принялся

лечить больных,  но не утерпел, чтобы не кольнуть царя своими

целительными чудесами,  послал ему список излеченных, а царс-

кому посланцу сказал,  что отнято у него  патриаршество  зато

дана "чаша лекарственная: "лечи болящих". Никон принадлежал к

числу людей,  которые спокойно переносят  страшные  боли,  но

охают и приходят в отчаяние от булавочного укола. У него была

слабость, которой страдают нередко сильные, но мало выдержан-

ные люди:  он скучал покоем,  не умел терпеливо выжидать; ему

постоянно нужна была тревога,  увлечение смелой ли мыслью или

широким предприятием, даже просто хотя бы ссорой с человеком.

Это словно парус, который только в буре бывает самим собой, а

в затишье треплется на мачте бесполезной тряпкой.

     Внешние бедствия,  постигшие Русь и  Византию,  уединили

русскую церковь,  ослабив ее духовное общение с церквями пра-

вославного Востока. Это помутило в русском церковном обществе

мысль  о вселенской церкви,  подставив под нее мысль о церкви

русской, как единственной православной, заменившей собой цер-

ковь  вселенскую.  Тогда  авторитет вселенского христианского

сознания был подменен авторитетом местной  национальной  цер-

ковной  старины.  Замкнутая  жизнь содействовала накоплению в

русской церковной практике местных особенностей,  а преувели-

ченная оценка местной церковной старины сообщила этим особен-

ностям значение неприкосновенной святыни.  Житейские соблазны

и религиозные опасности,  принесенные западным влиянием, нас-

торожили внимание русского церковного общества, а в его руко-

водителях  пробудили  потребность  собираться  с  силами  для

предстоящей борьбы,  осмотреться и  прибраться,  подкрепиться

содействием  других православных обществ,  а для этого теснее

сойтись с ними. Так в лучших русских умах около середины XVII

в.  оживилась замиравшая мысль о вселенской церкви, обнаружи-

вавшаяся у патриарха Никона нетерпеливой  и  порывистой  дея-

тельностью, направленной к обрядовому сближению русской церк-

ви с восточными церквями.  Как сама эта идея,  так и  обстоя-

тельства  ее  пробуждения и особенно способы ее осуществления

вызвали в русском церковном обществе страшную тревогу.  Мысль

о  вселенской  церкви выводила это общество из его спокойного

религиозного самодовольства, из национально-церковного самом-

нения.  Порывистое  и  раздраженное гонение привычных обрядов

оскорбляло национальное самолюбие,  не  давало  встревоженной

совести  одуматься и переломить свои привычки и предрассудки,

а наблюдение,  что латинское влияние дало первый толчок  этим

преобразовательным  порывам,  наполнило умы паническим ужасом

при догадке,  что этой ломкой родной старины двигает  скрытая

злая рука из Рима.

     ЗАКЛЮЧЕНИЕ.  Церковная  буря,

поднятая Никоном,  далеко не захватила всего русского церков-

ного общества.  Раскол начался среди среди русского духовенс-

тва,  и  борьба  в  первое время шла собственно между русской

правящей иерархией и той частью церковного общества,  которая

была  увлечена  оппозицией  против обрядовых новшеств Никона,

проводимой агитаторами из подчиненного белого и черного духо-

венства.  Даже не вся правящая иерархия была первоначально за

Никона:  епископ коломенский Павел в ссылке указывал  еще  на

трех  архиереев,  подобно  ему хранивших древнее благочестие.

Единодушие здесь устанавливалось лишь по мере того,  как цер-

ковный  спор  передвигался с обрядовой почвы на каноническую,

превращался в вопрос о противлении паствы законным  пастырям.

Тогда  в правящей иерархии все поняли,  что дело не в древнем

или новом благочестии,  а в том,  остаться ли епископской ка-

федре  без  паствы  или пойти с паствой без кафедры,  подобно

Павлу коломенскому.  Масса общества вместе с царем относилась

к делу двойственно: принимали нововведение по долгу церковно-

го послушания,  но не сочувствовали нововводителю за его  от-

талкивающий характер и образ действий; сострадали жертвам его

нетерпимости,  но не могли одобрять непристойных выходок  его

исступленных противников против властей и учреждений, которые

привыкли считать опорами церковно-нравственного порядка. Сте-

пенных людей не могла не повергнуть в раздумье сцена в соборе

при снятии протопопа Логгина,  который по снятии с него одно-

рядки  и кафтана с бранью плевал через порог в алтарь в глаза

Никону и,  сорвав с себя рубашку, бросил ее в лицо патриарху.

Мыслящие  люди  старались вдуматься в суть дела,  чтобы найти

для своей совести точку опоры,  которой  не  давали  пастыри.

Ртищев,  отец ревнителя наук, говорил одной из первых страда-

лиц за старую веру княгине Урусовой:  "смущает меня одно - не

ведаю,  за истину ли терпите". Он мог спросить и себя, за ис-

тину ли их мучат. Даже дьякон Федор, один из первых борцов за

раскол, в тюрьме наложил на себя пост, чтобы узнать, что есть

неправильного в старом благочестии и что правильного в новом.

Иные  из таких сомневающихся уходили в раскол;  большая часть

успокаивалась на сделке с совестью,  оставались искренне пре-

даны  церкви,  но отделяли от нее церковную иерархию и полное

равнодушие к последней прикрывали привычным наружнопочтитель-

ным отношением. Правящие государственные сферы были решитель-

нее.  Здесь надолго запомнили,  как глава церковной  иерархии

хотел  стать выше царя,  как он на вселенском судилище в 1666

г.  срамил московского носителя верховной власти, и, признав,

что от этой иерархии,  кроме смуты,  ждать нечего, молчаливо,

без слов,  общим настроением решили предоставить ее самой се-

бе, но до деятельного участия в государственном управлении не

допускать.  Этим закончилась политическая роль древнерусского

духовенства,  всегда  плохо поставленная и еще хуже исполняе-

мая.  Так как в этом церковно-политическом кризисе ссора царя

с  патриархом  неуловимыми узами сплелась с церковной смутой,

поднятой Никоном, то ее действие на политическое значение ду-

ховенства  можно признать косвенной услугой раскола западному

влиянию.  Раскол оказал ему и более  прямую  услугу,  ослабив

действие  другого препятствия,  которое мешало реформе Петра,

совершавшейся под этим влиянием.  Подозрительное отношение  к

Западу  распространено было во всем русском обществе и даже в

руководящих кругах его, особенно легко поддававшихся западно-

му  влиянию,  родная  старина еще не утратила своего обаяния.

Это замедляло преобразовательное движение,  ослабляло энергию

нововводителей. Раскол уронил авторитет страны, подняв во имя

ее мятеж против церкви,  а по связи с ней и против  государс-

тва. Большая часть русского церковного общества теперь увиде-

ла,  какие дурные чувства и наклонности может воспитывать эта

старина  и  какими  опасностями грозит слепая к ней привязан-

ность.  Руководители преобразовательного движения,  еще коле-

бавшиеся между родной стариной и Западом,  теперь с облегчен-

ной совестью решительнее и смелее пошли своей  дорогой.  Осо-

бенно  сильное  действие  в этом направлении оказал раскол на

самого преобразователя. В 1682 г. вскоре после избрания Петра

в цари,  старообрядцы повторили свое мятежное движение во имя

старины (спор в Грановитой палате 5 июля).  Это движение, как

впечатление детства на всю жизнь врезалось в душу Петра и не-

разрывно связало в его сознании представления о родной стари-

не,  расколе и мятеже: старина - это раскол; раскол - это мя-

теж; следовательно, старина - это мятеж. Понятно, в какое от-

ношение  к старине ставила преобразователя такая связь предс-

тавлений.

     В заключение  -  несколько выводов.  Как было показано в

     реферате, церковная реформа в России

в целом закончилась поражением. Это, конечно, звучит парадок-

сально - ведь новые каноны, новые обряды были утверждены, они