Но  при новых отношениях и людях  сохранилось прежнее мышление, привычная  наклонность строить «испанские замки», как называла Екатерина свои смелые планы. Ввиду второй войны с Турцией были построены и предложены (1782 г.) новой союзнице Австрии два замка: между тремя императрицами, Россией, Австрией и Турцией, образуется из Молдавии, Валахии и Бессарабии независимое государство под древнем именем Дакии и под управлением государя греческого исповедания; в случае удачного исхода войны восстановляется Греческая империя, на престол которой Екатерина писала императору Иосифу II, что независимое существование этих двух новых государств на турецких развалинах обеспечит вечный мир на Востоке. Иосиф беспрекословно соглашался, что непременно обеспечит, особенно если Австрия при этом что-нибудь присоединит от Турции. Он со своим министром Кауницем составил план заработать на этом греческом проекте русской дипломатии турецкую крепость Хотин на Днестре и широкую полосу от реки Ольты, притока Дуная, вплоть до Адриатического моря с Малой Валахии, Сербией, Боснией и даже Истрией и Далматией, областями Венецианской республики, которая за то вознаграждалась из турецкого же территориального фонда Мореей, Критом, Кипром и другими островами. И все это за какую-то Дакию и за Греческую империю без Греции! Политика археологических реставрации встретилась здесь с политикой реальных интересов, с расчетами земельного хищничества.

     Вторая  война (1787-1791), победоносная и страшно  дорого стоившая людьми и деньгами, кончилась тем, чем должна была кончиться  первая: удержанием Крыма и завоеванием  Очакова со степью до Днестра, за Россией  укреплялся северный берег Черного  моря, без Дакии и без второго  внука на константинопольском престоле. 

     Расширение  восточного вопроса 

     Борьба  с Турцией, разрешая одни задачи, вносила  в него другие, его расширявшие. Призыв подвластных Порте народностей в первое время служил только агитационным средством с целью затруднить врага; подстрекали и татар, и греков, и грузин, и кабардинцев, подпаливали Турцию, по выражению Екатерины, со всех четырех углов, не задумываясь о том, что строить на пожарище.

     Алексей Орлов с умилением мечтал о  том, как по изгнании турок из Европы на их месте опять водвориться благочестье. Даже строительный ум Никиты Панина в проекте союза России с Пруссией и Австрией (1770 г.) с целью изгнания турок из Европы успокаивались на мысли, вознаградив Австрию из турецких земель, области, оставшиеся за турками, вместе с самим Константинополем превратить в республику: этот тройственный союз – новая панинская запряжка в дипломатическую телегу, а турецкая республика – под стать орловскому благочестию на опустелых турецких местах. Только перед второй турецкой войной дипломатический бред стал складываться в более определённые планы, построенные на исторических воспоминаниях или религиозно-национальных связях.

     Но  творцы этих планов не понимали ни религиозных, ни национальных интересов как основы политических построений, славянские области Турции присоединяли к Австрии, православно-греческие – к католической Венеции; накануне первой турецкой войны в Петербурге вразумляли австрийского посла, что владеть Белградом с округом Австрии гораздо выгоднее, чем Силезией, и советовали действовать в этом направлении. На деле события следовали не за изворотами дипломатического воображения, а за движениями армий в зависимости от географических расстояний. Потому попытка освободить морейских греков завершилась освобождением крымских татар; подняли православную Грузию, а в условия мирного договора включили присоединение магометанской Кабарды. В Кайнарджийском договоре (1774г.) восставшим за свободу грекам была выговорена только амнистия, а господари Молдавии и Валахии, пальцем не шевельнувшие для освобождения своих княжеств, получили право под протекцией русского посла в Константинополе ходатайствовать через проверенных по своим делам перед Портой, и это право стало основной автономии Дунайских княжеств.

     Молдо-вашская протекция русского посла, расширяясь, превратилась в русское покровительство во всех турецких христиан. В таком составе восточный вопрос стоял на очереди во внешней политике России с начала XIX в. Под покровом русского протектората одна часть Европейской Турции за другой отторгались от неё вполне или условно в порядке географической близости к России; только иногда этот порядок нарушался сравнительно более или менее ранним политическим пробуждением той или иной народности. Начавшись Дунайскими княжествами, дело продолжалось Сербией и Грецией и остановилось на Болгарии.

Отношения к  Польше

     В западнорусском или польском вопросе  допущено было меньше политических химер, но немало дипломатических иллюзий, самообольщения (недоразумений) и всего больше противоречий. Вопрос состоял в воссоединении Западной Руси с Русским государством; так он стал ещё в XV в. и полтора столетия разрешался в том же направлении; так его понимали и в самой Западной России в половине XVIII в.

     Из  сообщений приехавшего на коронацию  в 1762 г. епископа белорусского Георгия Конисского Екатерина могла видеть, что дело не в политических партиях, не в гарантии государственного устройства, а в религиозных и племенных инстинктах, наболевших междоусобной резни сторон, и никакие договоры, никакие протектораты не в силах мирно распутать этот религиозно-племенной узел; требовалось вооруженное занятие, а не дипломатическое вмешательство.

     На  вопрос Екатерины, какую пользу может  извлечь русское государство из защиты православных в Польше, один тамошний игумен отвечал прямо: «Русское государство праведно может отобрать у поляков на 600 верст плодороднейшей земли с бесчисленным православным народом».

     Екатерина не могла прикинуть такой грубо  прямой постановки дела к шаблонам своего политического мышления и  повела народно-психологический вопрос извилистым путем дипломатии. Общий  национально-религиозный вопрос подменяться  тремя частичными задачами, территориальной, покровительственной и полицейской: предположено было продвинуть северо-западную границу до Западной Двины и Днепра с Полоцком и Могилевом, добиться восстановления православных в правах, отнятых у них католиками, и  потребовать выдачи многочисленных русских беглецов с прекращением дальнейшей их приемки. Этим и ограничивалась первоначальная программа русской политики.

     Диссидентское дело о покровительстве единоверцев  и прочих диссидентов, как тогда  выражались, об уравнении их в правах с католиками было особенно важно для Екатерины, как наиболее популярное дело, но и особенно трудно, потому что бередило много больных чувств и задорных интересов. Но именно в этом деле политика Екатерины обнаружила особенный недостаток умения соображать образ действий с положением дел. Диссидентское дело надобно было проводить сильной и властной рукой, а королю Станиславу Августу IV, и без того слабовольному человеку, не дали ни силы, ни власти, обязавшись по договору с Пруссией не допускать никаких реформ в Польше, способных усилить власть короля. Станислав по бессилию оставался, по его выражению, «в совершенном бездействии и небытии», бедствовал без русской субсидии, иногда не имея со своим двором дневного пропитания и перебиваясь мелкими займами.

     Своей гарантией поддерживали польскую конституцию, которая была узаконена анархией, и сами же негодовали, что при такой анархии ни в чем от Польши никакого толка добиться нельзя. Притом Панин дал делу диссидентов очень фальшивую постановку. Уравнение их в правах с католиками, которого требовало русское правительство, могло быть политическое и религиозное. Православные ждали от России прежде всего уравнения религиозного, свободы вероисповедания, возвращение отнятых у них католиками и униатами епархий, монастырей и храмов, права невольным униатам воротиться к вере православных отцов. Политическое уравнение, право участия в законодательстве и управлении было для них ни столь желательно и даже опасно. Политическое уравнение пугало малосильное православное дворянство ещё большим озлоблением господствующей католической шляхты, принужденной делиться со своими врагами. Всё это сдерживало стремление диссидентов к политическим правам.

     Панин, напротив, больше всего хлопотал о  политическом уравнении. Как министр  православной державы, он находил усиление православия вредным для России: усиленные нами православные станут от нас независимы. Им надобно дать политические права только для того, чтобы образовать из них надёжную политическую партию с правом участвовать во всех политических делах, однако не иначе как под нашим покровительством, «которое мы себе присваиваем на вечные времена».

     Но  Панин ошибся в своих расчетах, а опасения диссидентов сбылись. Диссидентское уравнение зажгло всю Польшу. Всё бездомное и  праздношатающееся из городов и  сёл собиралось мелкими шайками, грабило кого ни попало. Русская императрица выступала за порядок и законы республики; польское правительство ей и предоставило подавить мятеж, а само оставалось любопытным зрителем событий. Русского войска было в Польше до 16 тыс. Эта дивизия и воевала с половиной Польши, но как доносил русский посол, сколько за сим ветром не гоняются, догнать не могут и только понапрасну мучатся. Русский кабинет убедился, что ему не справиться с последствиями собственной политики, и поручил русскому послу подговорить самих диссидентов пожертвовать частью дарованных им прав, чтобы сохранить остальные, и обратиться к императрице о разрешении им такой жертвы. Екатерина позволила, то есть вынуждена была отказаться от допущения диссидентов в Сенат и министерство, и только в 1775 г., после первого раздела Польши, за ними утверждено было право быть избираемыми на сейм вместе с доступом ко всем должностям.

     Тем же барским взглядом русская политика смотрела и на православное простонародье  Речи Посполитой: в нем видели предлог ко вмешательству в польские дела.

     Диссидентское дело обострило на Украине давнюю непрерывную борьбу православных с католиками, столько же ободрило первых, сколько озлобило вторых.

     При такой двусмысленности русской  политики православные диссиденты Западной Руси не могли понять, что хочет  сделать для них Россия, пришла ли она совсем освободить их от Польши или только уравнять, хочет ли она избавить их от польского пана.

Раздел Польши

     Россия  сначала думала об исправлении границы  с польской стороны и каким-нибудь территориальным вознаграждением  Фридриха за содействие в Польше. Но русско-турецкая война дала делам  более широкое течение. Фридрих  сперва испугался этой войны, опасаясь, что Австрия, злобясь на русско-прусский союз, вмешается в неё, станет за Турцию, впутает и Пруссию. С целью отклонить эту опасность, из Берлина с самого начала войны и была пущена в ход мысль о разделе Польши. После трехлетних переговоров участники, перетасовывая области, как игральные карты, подвели такие итоги игры. Молдавия и Валахия, отвоеванные у турок русскими войсками, возвращались именно по настоянию Фридриха под турецкое иго, а взамен этой уступки русский кабинет, обязавшись охранять территориальную целость христианской Польши от соседей, заставил Россию вместе с ними участвовать в её расхищении.

     Вышло так, что одни польские области отходили к России взамен турецких за военные издержки и победы, а другие - к Пруссии и Австрии. Наконец, в 1772 г. последовало соглашение трех держав – дольщиц, по которому Австрия получала всю Галицию с округами, Пруссия – Западную Пруссию с некоторыми другими землями, а Россия – Белоруссию (ныне губернии Витебская и Могилёвская).

     Доля  России была не самая крупная; она  по населенности занимала среднее место, а по доходности – последнее, самая населенная доля была австрийская, самая доходная – прусская. Как бы то ни было, редким фактом в европейской истории останется тот случай, когда славяно–русское государство помогло немецкому с разрозненной территорией превратиться в великую державу, сплошной широкой полосой раскинувшуюся по развалинам славянского же государства от Эльбы до Немана.

     По  вине Фридриха победы 1770 г. принесли России больше славы, чем пользы. Екатерина выходила из первой турецкой войны и из первого раздела Польши с независимыми татарами, с Белоруссией и с большим нравственным поражением, возбудив и не оправдав столько надежд в Польше, в Западной России, в Молдавии и Валахии, в Черногории, в Морее. 

     Дальнейшие  разделы 

     Два дальнейших раздела Польши вызывались теми же причинами и сопровождались сходными явлениями. Польша и теперь оплачивала своими землями издержки Австрии и Пруссии на войну  с Францией. После второго раздела (1793 г.) 16-миллионная Речь Посполитая сократилась в узкую полосу, с подчинением внешней политики королю русскому. В 1794 г. Польша ещё раз была завоевана русскими войсками. Конвенция трех держав, поделивших между собой остаток Польши, закрепила международным актом падение польского государства (1795 г.). 

     Значение  разделов 

     Россия  присоединила не только Западную Русь, но и Литву с Курляндией, уступив Галицию в немецкие руки. Рассказывали, что при первом разделе Екатерина плакала об этой уступке; 21 год спустя, при втором разделе, она спокойно говорила, что «со временем надобно выменять у императора Галицию, она ему некстати»; однако Галиция осталась за Австрией и после третьего раздела.

     Наконец, уничтожение польского государства  не избавило нас от борьбы с польским народом: не прошло 70 лет после третьего раздела Польши, а Россия уже три  раза воевала с поляками (1812, 1831 и 1863 гг.). Призрак Речи Посполитой, вставая из её исторической могилы, производил впечатление живой народной силы. Может быть, чтобы избегнуть вражды с народом, следовало сохранить его государство.