Автор: Пользователь скрыл имя, 20 Января 2011 в 21:40, курсовая работа
Целью данной работы является доказательство того, что песня являлась инструментом пропаганды в политике СССР.
Для этого нужно выполнить следующие задачи: сопоставить песенные тексты (их смысловое значение) и исторические события, происходившие во время появления тех или иных вокальных произведений; рассмотреть влияние песен на советских граждан; проанализировать значение песни в идеологическом воспитании сознания граждан.
Анализ текстов песенников 1920-х гг. подтверждает, что в послереволюционные годы агитационно-пропагандистский песенный репертуар включал главным образом революционные песни начала века. Исключение составляли несколько песен, написанных после революции, однако они были выполнены в прежней традиции и содержали те же основные идеи. Песни, ставшие фактически официальными символами новой власти, в образной форме исключительно точно отражали социальные идеалы революционной эпохи. Источниковедческий анализ наиболее значимых для первых лет советской власти и наиболее популярных песен, таких как "Смело, друзья", "Варшавянка", "Интернационал", "Марсельеза", "Замучен тяжелой неволей", "Грянемте сомкнутым строем", "Красное знамя" и др. дает ключ к пониманию массового сознания 1920-х гг., позволяет понять: почему певшим их подросткам "взаправду... хотелось умереть за революцию"20.
Революционная риторика, воплощенная в этих песнях, опирается на несколько взаимосвязанных образов. Ключевое значение в этом ряду имеет образ смерти-жертвы. Жертвенная гибель в массовом сознании тех лет составляла суть понимания революции, а впоследствии стала основным элементом революционной мифологии21. Отказ от всех желаний во имя борьбы предполагает пренебрежительное отношение и к желаниям, и к самой жизни. Из этого напрямую вытекает подавление естественного страха перед смертью, которое должно привести к бесстрашию и лечь в основу героизма. Отношение к угрозе жизни намеренно пренебрежительное, часто отдающее самозабвенной бравадой:
"Пусть
нас по тюрьмам сажают,
Пусть нас пытают огнём,
Пусть в рудники посылают,
Пусть мы все казни пройдём! "22
Жертвенная гибель, как правило, не предполагала индивидуального героизма, она связывалась с сонмом безымянных героев ("Нас еще судьбы безвестные ждут"23), очень часто погибающих одновременно, слившись в беззаветном экстазе ("Все как один умрем в борьбе за это"24). Вместе с тем, довольно четко прослеживается связь между жертвенной гибелью и местью. В "Интернационале" прямо заявлено, о намерении свергнуть власть, и построить новый "мир":
"Вставай,
проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов !
Кипит наш разум возмущённый,
И в смертный бой вести готов.
Весь мир насилья мы разрушим,
До основанья, а затем
Мы наш мы новый мир построим,
Кто был никем, тот станет всем! "25
Месть "за павших в борьбе роковой"26 носит выраженный классовый характер, часто играет мотивирующую роль в жертвенном поведении. Главной целью классовой мести было физическое уничтожение врагов, которое воспевалось и культивировалось именно через массовую культуру:
"Смерть
беспощадная всем супостатам!
Всем паразитам трудящихся масс!
Мщенье и смерть всем царям-плутократам!
Близок победы торжественный час. "27
Декларировалась также неизбежность их гибели :
"Что зло, то не минует гроба"28
***
"Свергнем могучей рукою
Гнет роковой навсегда,
И водрузим над Землею
Красное знамя труда!"29
Пропаганда мести достигла апогея во время Гражданской войны. Об этом ярко написал И. И. Катаев в автобиографической повести "Поэт". Один из главных героев повести редактор армейской газеты Сугробов был в числе таких пропагандистов: "В составлении номера он принимал участие только тем, что писал передовую да бегло просматривал гранки перед версткой. Но передовая поглощала у Сугробова много часов и трудов. Засев за нее с утра, он заканчивал работу при зажженной лампе. Зато уж получалась статья, расточавшая такие громы и молнии по адресу мировой буржуазии и поливавшая такими ядами ее обнаглевших прихвостней, что становилось жутко и даже немножко жалко и буржуазию, и прихвостней. Редко можно было встретить в этих передовых приветливое или праздничное слово, а вот на всевозможные мести Сугробов не скупился, - это был его конек. Священная месть эксплуататорам, кровавая месть насильникам и интервентам, беспощадная месть кровопийцам и многие другие - гремя и шипя извергались из-под его пера. Передовые эти очень ценили в армии за слог и силу..."30
В песнях борьбы и протеста архетип мести в значительной мере связан с первородной кровной местью:
"Кровью народной залитые троны
Кровью мы наших врагов обагрим"31
Ее осуществление должно было приблизить наступление светлого завтра:
"И взойдет за кровавой зарею
Солнце правды и братства людей"32.
Первородный характер прослеживается также и в том, что кровная месть осуществляется от имени и в интересах пролетариата как единой большой семьи, это можно услышать в песне "Смело, товарищи, в ногу":
" Вышли
мы все из народа,
Дети семьи трудовой.
Братский союз и свобода,
Вот наш девиз боевой"33.
В результате успешной борьбы пролетариата понятие рода существенно расширяется, например, в "Интернационале" мы слышим:
"Это
есть наш последний
И решительный бой!
С Интернационалом
Воспрянет род людской!"34.
С другой стороны, символ крови как физической, жизнетворной части человеческого организма, неотделим от символа жертвы, а потеря крови означает, по сути, то же, что и потерю жизни. Кровь также ассоциируется с красным цветом и связывается с символом знамени. В большевистском миропонимании символ знамени связан не с верой, а с верностью идее, что его максимально конкретизирует. Включенность знамени в единую борьбу-месть еще раз подчеркивает идею классовой мести:
"Над миром наше знамя реет
И несет клич борьбы, мести гром,
Семя грядущего сеет.
Оно горит и ярко рдеет,
То наша кровь горит огнем,
То кровь работников на нем"35.
Напомним, что
именно "Красное знамя" стало
одной из тех самых песен, которую
пела 15-летняя Ольга Берггольц на демонстрации
против ультиматума Керзона. В "Дневных
звездах", написанных в 1957-1958 гг., она
вспомнит эту песню как "песню с пронзающим
припевом о знамени".
Заключение.
Каждому периоду свойственна своя песенная тематика, в 20-е годы тема революции была актуальна и свежа.
Образный ряд
"песен борьбы и протеста" был
мало привлекателен, и ориентирован на
довольно узкий слой революционеров. Авторы
песен вышли из этого слоя, им подобным
были адресованы и их песни. Образы жертвы,
гибели, мести органично связаны с темой
смерти - рефреном любого революционного
и военного времени, пронизанного духом
неизбежного разрушения. Оставляя губительный
след в массовом сознании, такого рода
ценностные построения не могли долго
быть доминантными и уж во всяком случае,
имели мало шансов стать базовыми для
общественной консолидации. Тем более,
что песни "борьбы и протеста", с каждым
месяцем все более резко контрастировали
с новой идеологической риторикой, вошедшей
в политический лексикон на рубеже 1920-1930-х
гг. Они выступали диссонансом созидательному
пафосу первых пятилеток. Совершенно непригодными
они оказывались в качестве так называемых
бытовых песен, рассчитанных как на повседневное
пение в собственное удовольствие, так
и на хоровое исполнение.
Литература