Политические ссыльные в Сибири в 1907 - 1917гг

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

4.  Нерчинская каторга в 1907 - 1917гг.

 

На протяжении  1907 – 1910гг. для политических, прибывавших в Сибирь после трудного этапа,  первые впечатления от сибирских тюрем были поистине шокирующими.  А. Пирогова так описывает  свое прибытие в Мальцевскую тюрьму: “Вместо нар – деревянные кровати, на столе – огромный самовар, за столом – шумная, почти студенческая компания, и у каждой кровати на стене в пузырьках на веревочках садовые цветы, так что камера имела почти праздничный вид». И. Каховская говорила о том, что в Европейской части России об условиях содержания в сибирских тюрьмах буквально сложены легенды: “О привольной жизни Нерчинской каторги складывались целые легенды... Об отправке в Сибирь гадали на картах, видели сны, молились богу». Новые заключенные, приходившие по этапу  из России, где обычно в тюрьмах шла суровая борьба с администрацией, недоумевали, попав в тихую обстановку, без всякой борьбы.

В феврале 1907 г. В Мальцевскую была переведена первая партия политкаторжанок. До этого они содержались в Акатуевской тюрьме. Для содержания политических каторжанок было предписано приспособить  отдельное от уголовных помещение. С февраля 1907 по весну 1911гг. Мальцевская тюрьма стала средоточием всех политических каторжанок, отбывавших свой срок в Сибири. Первыми в Мальцевской тюрьме были отправленные из Акатуя, Биценко, Измайлович, Фиалка, Давидович, Спиридонова, Школьник, Езерская.К августу 1907 года в Мальцевке находилось уже 14 человек. В мае 1908 – 33. Весной 1911 года, когда женская каторга вновь была переведена в Акатуй, в Мальцевской женской тюрьме побывало 62 политкаторжанки из общего количества 72 человек, сидевших в Нерчинской каторге в 1907 – 1917 годах.  До ареста, 2/3 из них занимались умственным трудом, принадлежали к привилегированному сословию. Больше половины составляли  эсеры – 38 человек. Примерно по 1/4 составляли анархисты и социал-демократы (5 большевиков, 3 социал-десократа Польши и Литвы, 2 меньшевика, 2 бундовки).  Несмотря на то, что Нерчинская женская каторга делится на два периода, за каторжанками за каторжанками закрепилось название "мальцевитянки". Именно период 1907 – 1911 гг. наиболее ярко показывает те настроения, которые переживала Нерчинская женская каторга.

Тюремный день начинался в 8 утра. До этого – в 6-00 – производилась проверка спящих. Обслуживали камеру дежурные. Дежурили по очереди. В первое время в Мальцевской тюрьме прогулки были неограниченны – камеры оставались открытыми весь день. Позже – гуляли в определенные часы – 2 раза в день по два часа. В остальное время были отделены от уголовных и большую часть времени проводили в камере или в коридоре.  Жили  мальцевитянки в буквальном смысле этого слова коммуной, все отношения с администрацией тюрьмы велись через выборного старосту. Деньги, посылки и книги, получаемые с воли становились общей собственностью и шли в общее пользование.

Кухня была в  руках уголовных, и политическим нужно было отстаивать свои права  в противостоянии с ними. Хлеб (черный) обычно выменивали на что-либо другое, либо вместо него получали муку (по договоренности с администрацией тюрьмы), из которой крестьяне (за оградой тюрьмы) пекли для каторжанок белый хлеб. Жизнь коммуной в Мальцевской тюрьме продолжалась до самого конца, лишь последние три года каторги, уже в Акатуе, мальцевитянки были разведены по одиночным камерам.

Достаточно  свободно себя чувствовали и  заключенные мужских тюрем Нерчинской каторги, в особенности тюрьмы в Горном Зерентуе. В то же время, выступления заключенных Акатуевской тюрьмы в 1907 году, когда женская часть политической каторги была изолирована от мужской и переведена в Мальцевскую каторжную тюрьму, были жестоко подавлены. В качестве репрессивных мер применялись  бритье голов, заковывание в кандалы, строжайшая изоляция камеры от камеры и прочее и, главное,  разбивка руководителей борьбы против произвола тюремной администрации  по разным тюрьмам. Установившийся было в Акатуе в 1905 – 1907 годах относительно свободный режим был сразу  перевернут. Отдан был приказ пускать в ход оружие при первом случае неповиновения или протеста.   Около 15-ти человек были отправлены в Алгачи (40 верст от Акатуя), где были подвергнуты издевательствам со стороны начальства. Один из них – анархист Легин – во время телесного наказания пытался покончить жизнь самоубийством, остальные приняли яд. Затем попытки самоубийства неоднократно повторялись.  Вплоть до амнистии 1917 года эти тюрьмы отличались наиболее жестким режимом содержания заключенных.

Тем не менее, в  некоторых Нерчинских  каторжных тюрьмах  до  1909 – 1910гг. сохранялись определенные свободы: политики жили отдельно от уголовных, имели ряд  исторически сложившихся привилегий: они не принуждались к труду,  к ним не применялись те формальности, с которыми сталкивалась каторга уголовная и так далее. С утра камеры открывались, уголовные уходили на работу за ворота тюрьмы, в мастерские или на огороды, а политика была предоставлена самой себе.

Горный Зерентуй был в 1907 – 1909гг.  отбитой тюрьмой: камеры стояли открытыми,  вся жизнь политиков была хорошо организована в так называемый коллектив и коммуну.

Сементовский, совершивший в 1910 году крупную инспекцию  сибирской каторги и ссылки, сделал вывод о несоответствии содержания заключенных официальному представлению  о том, какими в самом деле должны быть наказания для государственных преступников.

Женщин он распорядился послать на каторжную выправку в  Акатуй к известному режимисту Шматченко, а в мужских тюрьмах начал  менять местных начальников на особо  уполномоченных, присланных из России тюремщиков, для насаждения истинно каторжного режима. А главный удар пришелся на Горный Зерентуй и Алгачи – впервые после 1907 года. Политический коллектив этих тюрем ответил единственно возможным способом активной борьбы в условиях тюремного заключения –самоубийствами. За неподчинение ряду унизительных требований огромную камеру с людьми не топили в мороз в 30-40^оС, держа их на карцерном положении – и так 25 дней с одним днем отдыха между ними. Одни вынуждены были подчиняться, другие – пытались покончить собой, причем уголовные под страхом порки должны были не допускать суицидов у политиков.

В большинстве  случаев дело кончалось лазаретом, увечьем и продолжением унижений.

После трагической  смерти Е. Созонова в попытке самоубийства разбившего себе голову о тюремную стену, в начале декабря 1910 года,  30   политкаторжан объявили голодовку, после которые были переведены в Алгачи, где продолжали отстаивать свои права.

Основная проблема противостояния заключалась в том, что политические  заключенные не могли терпеть приказного тона тюремного начальства, обращений "ты", "встать", "смирно", "шапки долой!" и тому подобных приказов. Уровень самоуважения и политического самосознания в среде политкаторжан был традиционно высок как у мужчин, так и у женщин. За идею они были готовы идти на все. Череда голодовок и  постоянных покушений на самоубийства ни к чему не привели. После визита губернатора Кияшко, по его личному распоряжению, политические были рассажены по уголовным камерам. Параллельно политики были лишены права выписки, переписки и прогулок.

После 5 месячной борьбы осталось 7 человек, способных  продолжать борьбу. Многие из протестовавших политкаторжан из больницы не вышли, а остальные остались хрониками  и в конечном итоге были отправлены в Мальцевскую (для инвалидов) тюрьму.

Вследствие  распыленности и под давлением ужаснейшего режима, который заключался в истязаниях, избиениях и всевозможных издевательствах и лишениях, острая массовая борьба ослабла и не смогла набрать прежней своей силы вплоть до амнистии 1917 года.

Параллельно репрессиям на мужской каторге, женщины, переведенные в тюрьму в Акатуе, также вступили в противостояние с администрацией тюрьмы, которая была убеждена в необходимости жестких военных мер. У заключенных была отобрана библиотека, бережно перевезенная из Мальцевской тюрьмы. Регулярно устраивались обыски.  Тем не менее, несмотря на жесткий контроль, были налажены нелегальные связи с волей и возвращена часть библиотеки. Понятно, что в отношении женщин на жестокие репрессивные меры администрация права идти не имела, поэтому протест каторжанок вылился в молчаливое противостояние с начальником Акатуевской тюрьмы Шматченко.

Несмотря на жесткий режим, когда заключенные  целыми днями содержались в закрытых камерах не имея прав на прогулку, а  также  принципиальный отказ работать, когда однажды возникла необходимость привести тюрьму в порядок перед визитом приезжего начальства, большая часть политкаторжанок участвовала в этой работе, чтобы хоть на время отдохнуть от пребывания в постоянно запертых камерах.  Постепенно хозяйственные работы стали обязательными для всех.

1913 год – год 300-летия Романовых – принес множество новых слухов и ожиданий. Нерчинская каторга пережила страшное потрясение и разочарование, когда ожидание амнистии и послаблений заключенным не реализовались.  Брешь в режиме пробила только первая мировая война. Надзиратели  регулярно обращались за разъяснениями к политическим, активно обменивались  с ними новостями о ситуации в стране и за ее пределами.

Оставшееся  до амнистии 1917 года время сибирская  ссылка и каторга не переживала особенных потрясений, и хотя прежних “вольностей” более не допускалось, репрессивный напор тюремных  и полицейских администраций существенно сократился.

Правительство добилось своих целей, поскольку  упадок морального духа политических ссыльных и политкаторжан, по существу, наблюдался повсеместно. Казалось бы, бывшие заключенные  после освобождения были готовы к активной борьбе. Но на деле, адаптация к реальным условиям  Российской политической борьбы в Европейской части страны была крайне тяжелой. Не случайно, большое количество ссыльных совершало побеги и уезжала за границу, чтобы заодно порвать и с ссылкой, и с необходимостью продолжать идейную борьбу в России. Профессиональных революционеров, оставшихся на политической арене страны после 1917 года,  по отношению к общему числу политических ссыльных и каторжан Сибири, было крайне мало. Политику к 1917 году делали партийные организации Европейской России, и пришедшим из Сибири товарищам оставалось воспользоваться плодами их трудов, а также получить должный почет и уважение за принесенную во благо высших идеалов жертву.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Советские исследователи  справедливо признавали, что тяготы и лишения ссылки, материальное, правовое и моральное положение  ссылки не способствовали росту политической активности заключенных и ссыльных. Было необходимо активное стимулирование этой активности извне, а затем долгая адаптация бывших ссыльных (закончивших срок заключения, либо совершивших побег) к реальной жизни.

В нашей работе мы показали, что изъятие революционно настроенных людей из бурнокипящей политической обстановки предреволюционной России и посылка их на поселение в отдаленные уголки Сибири, а также суровое каторжное наказание, заставляло  многих пересматривать собственные взгляды на политическую борьбу и, зачастую, отказываться от высших идей. Несмотря на возникавшие межфракционные и межпартийные разногласия, ссыльные в первую очередь  отмечали, что во-первых, на местах поселения буквально  было нечем заняться, и это повергало их в уныние, и во-вторых, что необходимость думать о заработке и обустройстве вытесняла из головы все мысли о политической борьбе. То же самое мы можем отнести и к политической каторге, где в бегстве от  рутины каторжного бытия заключенные углублялись в штудирование научных трудов, и были к тому же вынуждены вести неравную изматывающую борьбу против произвола тюремных властей.