Организация управления древних германцев

Род (или сотня), в состав которого входили, как мы можем предположить, от 400 до 1000, а иногда, может быть, и до 2000 человек, владел округом площадью, равной одной или нескольким кв. милям, и населял деревню. Германцы строили свои хижины не стена к стене, не фасадом к фасаду, как это обычно делали другие племена, а так, как они это находили удобным, в зависимости от места расположения леса или ручья. Но в то же время это не были и отдельные хутора, подобно тем, которые теперь преобладают во многих частях Вестфалии. Это были скорее общие поселки с отдельно стоящими и широко разбросанными постройками. Земледелие, которым главным образом занимались женщины и те из мужчин, которые не годились для охоты и для войны, имело очень незначительное распространение. Чтобы иметь возможность обрабатывать нетронутую и плодородную почву, германцы часто переносили свои поселки с одного места на другое внутри своего округа. Даже в более поздние времена германское право относило дом не к недвижимости, а к движимому имуществу. Хотя, как мы это уже видели выше, на 250 человек населения приходилось в среднем 1 кв. миля площади, а на одну деревню с населением в 750 человек приблизительно на 3 кв. мили, тем не менее не было никакой возможности использовать очень много пахотной земли иначе, как посредством этих переносов. Германцы не были уже кочевниками, но все же они были очень слабо связаны с землей и с почвой.

Члены рода, являвшиеся в то же время соседями по деревне, образовывали во время войны одну общую группу, одну орду. Поэтому еще теперь на севере называют военный корпус "thorp", а в Швейцарии говорят "деревня" – вместо "отряд", "dorfen" – вместо "созывать собрание", да и теперешнее немецкое слово "войско", "отряд" происходит от этого же самого корня. Перенесенное франками к романским народам, а от них вернувшееся в Германию, оно до сих пор хранит воспоминание об общественном строе наших предков, уходящем в такие древние времена, о которых не свидетельствует ни один письменный источник. Орда, которая шла вместе на войну и которая вместе селилась, была одной и той же ордой. Поэтому из одного и того же слова образовались названия поселения, деревни и солдат, войсковой части4.

Таким образом, древнегерманская община является: деревней – по типу поселения, округом – по месту расселения, сотней – по своим размерам и родом – по своим внутренним связям. Земля и недра не составляют частной собственности, а принадлежат совокупности этой строго замкнутой общины. Согласно более позднему выражению, она образует областное товарищество.

Римляне не имели в своем языке соответствующих слов, которые могли бы целиком выразить все эти понятия, поэтому они были принуждены прибегать к описательным оборотам. Латинское слово "род" (gens), которое ближе всего подошло бы для этой цели, уже превратилось в почти лишенную всякого содержания форму и потому не могло вызвать в римлянах никакого представления. Поэтому германские роды Цезарь называет "роды и родственные союзы людей, совместно обрабатывающих землю", для того чтобы выразить мысль, что в этих поселениях имеется налицо подлинная кровная связь.[4]

Тацит говорит, что "семьи и близкие родственники" стояли в поле всегда рядом и что "совокупности" (universi) совместно владели пахотной землей.[5] Равным образом и Павел Диакон еще ясно чувствовал, что это явление германской жизни не может быть точно передано никаким латинским словом. Поэтому он сохранил германское слово "fara" (род, того же корня, что латинский глагол "pario", "peperi" – рождаю) в своей книге, написанной по-латински, причем он прибавил к нему три латинских перевода: "роды", "линии родства", "фамилии" (generationes, lineas, prosapias). Также трудно было перевести и германское слово "деревня". Римская деревня была маленькой и замкнутой, построенной наподобие города. Поэтому, для того чтобы дать представление о более разбросанных и более обширных германских поселениях, занимающих большую территорию, Тацит называл их "деревни и сельские округа".[6]

«Королей они выбирают по знатности, а военачальников — по доблести»

Кай Корнелий Тацит писал, что «королей они выбирают по знатности, а военачальников — по доблести»[7]

Заявления, вызвавшего длительную дискуссию — трудно извлечь какую-либо достоверную информацию, ибо древнегерманские социальные термины нам неизвестны и неясно, что такое «знатность» у древних германцев, кто именно подразумевался в тот период под «королем» и процедура их «избрания». Не должна ли быть эта фраза Тацита отнесена скорее к его риторике, чем к германской действительности? Здесь этот вопрос не может нас занимать специально, и удовольствуемся констатацией факта, что во главе племен или союзов племен у германцев стояли вожди, выделявшиеся особой знатностью происхождения и воинскими доблестями. Возможно, что королевская власть (или лучше: власть «конунга»?) уже в тот период осмыслялась как сакральная, хотя точное содержание этой сакральности происхождение от богов тесная связь с ними и покровительство, оказываемое богами отдельным знатным родам, ведущая роль короля в религиозно-культовой жизни племени, жреческие или магические функции его ускользает от нашего взора.

Собрание германских князей и хунни называлось римлянами сенатом германских племен. Сыновья самых благородных семей облекались уже в ранней молодости княжеским достоинством и привлекались к совещаниям сената. В остальных случаях свита была школой для тех из юношей, которые пытались вырваться из круга свободных членов общины, стремясь к более высокому положению.

Правление князей переходит в королевскую власть, когда имеется налицо лишь один князь или когда один из них отстраняет или покоряет других. Основа и сущность государственного строя от этого еще не изменяются, так как высшей и решающей инстанцией все еще, как прежде, остается общее собрание воинов. Княжеская и королевская власть еще принципиально так мало друг от друга отличаются, что римляне иногда применяют титул короля даже там, где имеются налицо даже не один, а два князя7. И королевская власть, так же как и княжеская, не передается по одному лишь наследству от одного ее носителя к другому, но народ облекает этим достоинством имеющего наибольшие на это права посредством выборов иди называя его имя криками.

Во всяком случае, ясно, что наличие королевской власти предполагало существование социальной группы, которая концентрировалась вокруг короля, — нобилитета. Знать находилась с королем в противоречивых отношениях: знатные люди сплачивались в возглавляемые вождями дружины, служили им, искали у них наград и добычи, вступали с ними в отношения личной службы и покровительства, но в определенных ситуациях представители нобилитета могли фигурировать и в роли конкурентов короля и завязывать с ним или между собой борьбу за власть.[8]

Представители знати выделялись из остальной массы соплеменников своими богатствами, и не только украшениями, оружием и другими сокровищами, которые они захватывали в войнах или выменивали на захваченную добычу, но и большими земельными владениями. В пользу этой точки зрения свидетельствуют как высказывания латинских авторов, так и данные археологии. При всей неясности слов Тацита о том, что германцы делят земли «по достоинству»[9], все же возможно, что за ними стояла некая реальность — неравные разделы владений в зависимости от происхождения участников дележа занятой земли. В «Анналах» упоминается «вилла» фриза Крупторига[10], в «Историях» — «поля и виллы» Цивилиса[11].

Конечно, все эти указания Тацита слишком разрозненны и спорадичны для того, чтобы на их основании делать положительные выводы. Однако описание им быта дружинников, в особенности ссылка на их полную праздность в то время, когда они не ведут войн[12], заставляет с определенностью предположить, что именно в их владениях в первую очередь должны были трудиться те наделенные участками и домами рабы, о которых Тацит пишет несколько ниже. То, что, по его словам, все заботы о жилище, домашнем хозяйстве и пашне дружинники перекладывают на плечи «женщин, стариков и наиболее слабосильных из домочадцев»[13], внушает большие сомнения: если хозяйства знати были наиболее обширными, то обработка земли в них явно требовала куда больших усилий, чем это рисуется идеализирующему примитивный варварский быт римскому автору.

Однако, даже если мы допустим, что германский нобилитет обладал более обширными земельными владениями, чем прочие соплеменники, нет достаточных оснований для утверждения о том, что эти владения представляли собой «вотчины». Нельзя недооценивать глубоких различий между владениями древнегерманских нобилей, использовавших труд рабов, с одной стороны, и владениями средневековой знати, производство в которых опиралось прежде всего на эксплуатацию зависимых крестьян, — с другой.

Нужно полагать, что если за словами Тацита: «Гораздо труднее убедить их распахать поле и ждать целый год урожая, чем склонить сразиться с врагом и претерпеть раны»[14], — скрывалась какая-то действительность, то перед нами не просто германские установки в отношении физического труда и войны, а этика, присущая именно нобилитету, непосредственно о котором Тацит здесь и говорит. Напомним, что охота, которой, по словам римских авторов, дружинники уделяют свой досуг[15], была проявлением их праздного образа жизни, «благородным занятием» и не представляла собой способа добывания средств к существованию, как полагали сторонники архаизирующей тенденции в изображении древнегерманского быта.

Знать, как явствует из высказываний Тацита, играла ведущую роль в управлении племенем, и именно на ее собраниях и пирах обсуждались все важнейшие дела — остальным же соплеменникам предоставлялось, потрясая оружием, одобрить те предложения, которые были выработаны королем и знатью[16]. Вообще «простолюдины», рядовые свободные занимают в рисуемой Тацитом картине общественной жизни Германии второстепенное место. Инициатива в принятии решений, имеющих зна­чение для жизни народа, принадлежит, согласно этой картине, вождям и нобилям, масса же следует за ними. Как передает Тацит, знатный германец Сегест, противник Арминия, советовал римскому полководцу Вару бросить в оковы вождей (pr херусков: «Простой народ ни на что не осмелится, если будут изъяты его предводители»[17]. Людей, следовавших за Сегестом, Тацит называет «клиентами»[18]. Точно также именует он и сторонников знатного Ингвиомера.

У германцев, отмечает Тацит, «существует обычай, чтобы каждый добровольно уделял вождям кое-что от своего скота и плодов земных, и это, принимаемое теми как дань уважения, служит также для удовлетворения их нужд»[19]. Даже если допустить, что дары, приносимые свободными соплеменниками вождям, действительно имели добровольный характер, то легко предположить, что в случае нежелания кого-либо из членов племени выказать подобное уважение его главе такой человек риско­вал навлечь на себя месть или опалу. Дары эти — далеко не подать, не принудительная дань, и тем не менее налицо элементы эксплуатации части ресурсов свободного населения в интересах нобилитета. Вполне возможно, что в материальном отношении эти дары были необременительными, однако сама традиция делиться ими с вождями выражала способ перераспределения материальных благ между рядовыми свободными и нобилитетом. Для предводителя, окруженного многочисленной дружиной, подарки, получаемые как от соплеменников, так и от соседних племен, должны были служить немаловажным подспорьем в укреплении его могущества.

Если этот общественный порядок и можно называть «военной демократией», то форма последней у германцев существенно отличалась от той формы, которую Морган наблюдал у североамериканских индейцев: у германцев лидерство знати приняло уже вполне развитые очертания. «Военная демократия» выступает в изображении Тацита в качестве крайне противоречивого феномена. С одной стороны, это демократия, и народ, все свободные участвуют в управлении племенем; нет отношений эксплуатации в среде свободных, формально все свободны. С другой же стороны, это военная демократия, и воинственный нобилитет оказывает все возрастающее влияние на все стороны социальной и хозяйственной жизни. Знать представляла собой особый динамичный фактор в варварском обществе, и перегруппировка племен, возникновение новых племен и их союзов в позднеримский период в большой степени опять же определялись военной ролью нобилитета.

Тем не менее известно, что знать и вожди опирались на укрепленные бурги, однако эти данные не нашли поддержки со стороны археологов; последние склонны видеть в изученных ими укреплениях из земли и дерева убежища для населения в моменты опасности. О том, что германцы при приближении врага укрывались в лесах или на горных вершинах, рассказывают Тацит и Аммиан Марцеллин, которые, однако, в этой связи не сообщают об искусственных укреплениях. Упоминаемые же античными авторами германские oppida и castella, по-видимому, были оставлены в начальный период Римской Империи и по всей видимости были построены самими римлянами для защиты от набегов и нападений тех же самых германцев, последние кстати стали нападать всё чаще и чаще в III-V веках н.э.

Таким образом, знать, вожди, дружинники, несомненно, выделялись из основной массы населения как своим образом жизни, воинственным и праздным, так и немалыми богатствами, которые были ими награблены в военных походах или набегах, получены в подарок или в результате торговых сделок; их земельные владения были более крупными, чем владения остальных свободных, и, видимо, знатные семьи преимущественно использовали труд рабов, перекладывая на них заботы о своем содержании.

Свободные германские общинники.

Теперь обратим внимание на свободных германских общинников, начнём с зажиточных общинников, которые могли позволить иметь себе рабов.

Зажиточные собственники могли принимать участие в производстве, даже если они и принадлежали к знати. Точно так же и рабы, о которых мы знаем из тацитовской книги «О происхождении германцев и местоположении Германии» (Тацит уподобляет их римским колонам, мелким свободным арендаторам и явно идеализирует их положение), трудились не на одних только вождей и дружинников, и наличие одного или нескольких рабов в хозяйстве свободного человека никоим образом не избавляло его самого от необходимости заниматься производственной деятельностью.

Впрочем если говорить о рабстве у древних германцев, то оно носило иной характер, чем в рабовладельческом Риме. Рабами являлись исключительно военнопленные. Свободный член рода тоже мог стать рабом, проиграв себя в кости или в другую азартную игру, долговое рабство отсутствовало. Раба можно было продать и безнаказанно убить. Но в других отношениях раб - это младший член рода. Он имеет собственное хозяйство, но обязан отдавать своему господину часть скота и урожая. Его дети растут вместе с детьми свободных германцев, и те и другие в суровых условиях.

Наличие рабов у древних германцев указывает на начавшийся процесс социальной дифференциации.

Но вернёмся к германским свободным общинникам. Об этих германских рядовых свободных известно очень немногое и это неудивительно: внимание римских авторов было, естественно, приковано к наиболее воинственному и динамичному слою дружинников и нобилей. Между тем рядовые свободные соплеменники составляли костяк населения. Исследователи древнегерманского общества сплошь и рядом без обиняков называют свободных «крестьянами», имея в виду при этом, как правило, то, что они были земледельцами и скотоводами.