О взаимоотношениях славян и кочевников

«О взаимоотношениях славян и кочевников»

Глава 1. «Истоки  славян»

Славяне - крупнейшая в Европе этноязыковая общность. В настоящее время мы расселены на крупной территории Восточной и Южной Европы. Тюрки же общность сформировавшаяся на территории Алтая и степях Азии. Славяне и тюрки, были «обречены» на соседство и взаимодействие самим ходом истории. Их появление во всемирной истории, точнее – вторжение в нее, было практически одновременным, произошло в эпоху Великого переселения народов, в V-VI вв н.э. Общим для кочевников и славян воплощением мировой цивилизации и объектом внимания была Римская империя и ее наследница Византия: прорвав границы империи, те и другие попали на страницы средневековых хроник. Не только богатства, накопленные в империи (в «евразийской» перспективе – также в Китае, Иране и Халифате), но и блага цивилизации – римской (христианской), иранской, арабо-мусульманской, - были даны славянам и тюркам как бы в готовом виде. Это обусловило сложение общих черт в системе культурных ценностей. Действительно, первые исторические акты тюркских и славянских правителей, по описанию средневековых хроник, находят иногда удивительное сходство, не диктуемое традициями лично византийскими (дипломатическими, литературно-этикетными и т.п.). Согласно византийской Хронике Симеона Логофета (X век), болгарский хан Крум, опиравшийся на совместные силы болгар и славян, в 811 году разбил византийскую армию, подошел к стенам Константинополя – Царьграда в славянской традиции – и, заключив мир, вонзил в Золотые ворота копье. Почти через столетие, в 907 году (согласно Начальной русской летописи – «Повести временных лет») русский князь Олег с дружинами Руси и славян осадил Царьград, заключил выгодный для Руси мир и повесил щит на воротах Константинополя, «показывая победу». Болгарский хан и русский князь, помимо традиционного для «варваров» договора о мире и дани с греков, добиваются «легитимизации» своих государств в центре империи при посредстве символического акта: они «отмечают» свою победу знаком на вратах Царьграда.

  Славяне участвовали не только в походах тюркоязычных болгар варяжской руси: согласно византийским источникам, с момента появления славян на дунайской границе империи в VI в. они действовали совместно с кочевниками. Составители «Свода древнейших письменных известий о славянах» отмечают, что у Прокопия Кесарийского упоминание «гуннов, склавинов и антов», обретающихся на Истре – Дунае, представляет собой «стереотипную формулу»: под гуннами у Прокопия понимаются разные народы распавшегося гуннского племенного союза; склавины и анты – две группировки праславян VI – начала VII вв. Историографическая и историческая устойчивость этого объединения засвидетельствована и невизантийским – франкским – источником VII вв: во «Франкской космографии» говорится о склавах, гуннах и винидах (венедах), обитающих на Дунае.

  Уже отмечалось, что византийская и латинская (франкская) традиции по-разному именуют маргинальные группировки славянства: у греков это анты – этникон, имеющий иранское (или тюркское) происхождение, в латиноязычных источниках – венеды (виниды и т.п.), традиционный античный этникон, употребляемый по отношению к славянам со времен Иордана. Этниконом, отражающим самоназвание славян – словене, - было имя склавины (склавы и т.п.): сами славяне не называли себя ни венедами, ни антами. Этникон гунны (хунны) во франкском источнике VII века относится уже, возможно, аварам (как в «Хронике Фредегара», см ниже), но, может быть, отражал и раннюю, доаварскую историческую ситуацию. Так или иначе греческие и латинские источники описывают ситуацию «извне», и «единство» славян и гуннов может быть связано с общим отношением к варварам, как к единой массе народов, обретающихся на границе империи.

  При обращении хронистов к конкретным историческим событиям, естественно, описываются конфликты и войны не только между славянами кочевниками, но и между группировками самих славян и внутрикочевых объединений. Так, анты, по данным Прокопия, в 545 году стали союзниками империи и не должны были позволять «гуннам» переходить Дунай, а авары, появившись на границах Византии, отправили в 558 году посольство в Константинополь, заключив союз с Юстинианом I против кутригуров-протобулгар; авары совершали набеги и на антов. Союз же с Византией не помешал аварам вместе со славянами в следующем 559 году совершить поход во Фракию, провинцию Византии, и т.п.

  Естественно, собственно славянские источники, прежде всего «Повесть временных лет», предлагает совершенно иной взгляд на отношения славян и кочевников. Не следует забывать, что это в первую очередь взгляд христианского книжника, живущего в эпоху борьбы с половецкими набегами: кочевники для него – враги и «поганые» (язычники). Но начальная летопись синтезирует и ранние славянские предания, и византийскую традицию. Вслед за описанием расселения славян летописец повествует о приходе на Дунай болгар «от скуф, рекше от козар»: они стали «населници» славянам. Далее речь идет о завоевательных походах «при Ираклии царе» белых угров, которые «наследиша» землю славянскую на Дунае и, наконец, о насильниках обрах-аварах. Белые Угры – хазары – здесь смешаны с черными уграми – венграми, действительно занявшими славянские земли на Дунае («где ныне Угорьска земля») в конце IX-X веке. Нет и правильной последовательности в изложении исторических событий – болгары пришли на Дунай около 680 года; хазары – белые угры – заключили союз с Византией в 626 г. при императоре Ираклии, когда иранский шах Хосров попытался создать антивизантийскую коалицию «западных гуннов» - аваров, болгар и славян. В результате очередной поход на Византию совершили авары со славянами, потерпевшие поражение под стенами Костантинополя, о чем свидетельствуют византийские источники.

 Приведем выдержки из летописного рассказа: обры «воеваху на словенех и примучаша дулебы, сущая словены, и насилие творяху женам дулебским»: далее следует знаменитое предание об аварах, которые запрягали в свои телеги дулебских жен вместо волов и коней. Это – едва ли не древнейший славянский эпический сюжет. Характерно и его завершение: «Быша бо обре телом велици и умом горди, и Бог потреби я, и помроша вси, и не остася ни един обрин. И есть притча в Руси и до сего дне: погибоша аки обре» Встреча с аварами действительно оказалась для славян эпическим «первособытием»: имя авар – обров стало именем первобытных великанов в славянском фольклоре; ср. имя алангасаров – великанов в фольклоре народов Поволжья, восходящее к этнонимам аланы и хазары, огузов в Армении и т.п.

Но в исторической перспективе  для русского книжника традиционный мотив великанов, истребленных Богом, приобретает значение лейтмотива в  отношениях Руси и кочевников. Летописный сюжет о хазарах, которые потребовали  дани с днепровских полян, завершается  историческим итогом – русские князья владеют хазарами «до сего дня». О печенегах, окончательно разбитых Ярославом Мудрым у Киева в 1036 году, говорится, что остатки их скитаются неведомо где до сего дня. О тюрках, на которых пошли с бесчисленным войском князья Ярославичи в 1060 году, говорится, что они бежали и «помроша бегаючи, Божьим ветром гоними». И уже в заключительной части Начальной летописи Нестор повествует о победе коалиции русских князей во главе с Владимиром Мономахом над половцами в 1111 году: ангелы Божии во главе русского воинства избивали «поганых».

Мотив степи как Дикого поля и извечной борьбы со степняками стал доминирующим и в русской  историографии, и в эпическом  народном сознании: татарское нашествие XIII в. сохранилось в былинной памяти, и татары стали эпическими врагами , заслонив половцев и других степняков (впрочем, в эпическом контексте сами татары могли заменяться «литвой» и другими иноземцами. Возникшая в качестве альтернативы этой традиции концепция евразийства в итоге, в своих политических устремлениях, как это ни парадоксально, мало чем от нее отличалась. Конечно, евразийцами признавалась конструктивная роль кочевых государств в истории Российского государства, и евразийская перспектива совместного развития этой государственности славянскими и тюркскими народами считалась единственно возможной, но для строительства этой новой всемирной империи не доставало – единой идейной основы, каковой, по концепции евразийства, могло быть только православие. На суть этой концепции, требующей от тюркских народов, отказа от своей самобытности, указывали уже первые критики «евразийского соблазна» - Г.В. Флоровский, П.М. Бицилли.

  Безусловно, результаты реального исторического взаимодействия славянских, иранских, тюркских и других этносов Евразии были несравненно разнообразнее и богаче, чем общие историографические схемы. Это взаимодействие предопределялось и «объективными» требованиями экономики степняков-скотоводов: развитие скотоводства требовало расширения кормовой базы, в том числе запасов зерна на зимних стойбищах, формирования полукочевых и оседлых форм быта. Естественно, эти требования возрастали в процессе формирования государств: дань со славян и чинимые им «насилия», упоминаемые летописью, диктовались, по преимуществу, этими требованиями. Видимо, не случайно, по свидетельству Менандра, во второй половине VI века авары убивали захваченных в плен кочевников-савиров, но славян оставляли в живых и требовали с них выкуп. Земледельческая экономика славян, скотоводство и военизированная племенная организация кочевников «дополняли» друг друга в этом процессе.

Глава 2. «Приход гуннов»

При этом нельзя забывать и  о наличии единых целей, которые  объединяли славян и кочевников (и  прочих варваров), во всяком случае в  глазах византийцев: эти цели – перераспределение  богатств, накопленных цивилизацией, в первую очередь Византией. Сложные  и противоречивые отношения с  Византией, использующей союз с одними варварами против других, заключающей  с ними договоры и выплачивающей вожделенную дань, позволяющей селиться в бывших римских провинциях и т.п., сопутствовали и сложению первых «варварских» государств, и завершающей стадии тюркского и славянского этногенеза. Очевидно, что общетюркское, равно как и общеславянское самосознание складывалось в процессе их этнического и культурного противостояния и «диалога» варварских объединений с Византией и другими цивилизациями; не меньшее значение для сложения этнического самосознания различных групп славян и тюрков имели и отношения симбиоза и конфликта между этими общностями, относящимися к столь различным языковым семьям и хозяйственно-культурным типам. Действительно, первые вероятные свидетельства присутствия славян на дунайской границе Византии относятся к периоду, почти на столетие предшествующему первому упоминанию имени славяне (склавины) у Прокопия Кесарийского. Речь идет о детальном анализе известий Прииска о византийском посольстве 448 года к гуннам в Паннонию, в том числе об анализе некоторых реалий быта и общественной жизни населения Гуннской державы в правление Аттилы. Прииск не упоминает славян, но население, которое по языку отличается от гуннов, он называет скифами: скифы поставляют для посольства челны-однодревки, которые сами изготовляют, и переправляют посольство через Истр (древнее название реки Дунай); далее послы также переправляются на однодревках или на плотах, которые «скифы» возят за собой на телегах через заболоченные пространства. Вместо пшеницы у них – просо, а «вместо вина – медос, называемый так по-туземному».

  Слависты давно обратили внимание на то, что просо и мед – традиционные компоненты славянской кухни; медос у Прииска, видимо, действительно можно «рассматривать, как греческую фиксацию праслав «мёдь». Не менее интересно то обстоятельство, что поставка однодревок и переправа через реки были традиционными занятиями славян: они и переправляли конницу кочевников, и сами участвовали в морской осаде византийских городов.  Можно заключить, что эта славянская традиция складывалась независимо от потребностей кочевников, ибо те же услуги славяне оказывали в середине X века и Руси, срубая в своих лесах однодеревки и сплавляя их по рекам для подготовки похода на Византию.

  К тексту того же Прииска восходит и описание похорон Аттилы (453г.) у Иордана: после оплакивания гунны устраивают наверху кургана «великое пиршество, которое они сами называют страва». Конечно, при отсутствии упоминания о славянах, равно как и при отсутствии ощутимых следов раннего пребывания славян в Паннонии, трудно оценить реальное участие праславян в строительстве Гуннской державы. Но характерен сам «интернациональный» контекст предприятий и ритуалов этого государственного образования: так строились и позднейшие раннефеодальные государства, их памятники – поселения и особенно могилы вождей – синтезировали различные этнокультурные импульсы. В результате трудно различить гуннские, готские (при том, что само имя Аттила, вероятно, имеет готское происхождение) и славянские элементы в описании похорон Аттилы.

Глава 3. «Пеньковская культура»

Точное типологическое соответствие участию трех этнокультурных компонентов  в возведении погребального памятника  вождю представляет собой обрядность «княжеского» кургана, расположенного на противоположном – северо-восточном  – пределе того ареала, где осуществлялось взаимодействие славян и кочевников. Это курган Черная Могила в Чернигове, насыпанный в 60-е годы X в. над кремацией  представителя русого княжеского рода «варяжского» происхождения: в его  обрядности, помимо скандинавских и  славянских черт, прослеживается кочевнический (салтовский) обычай укладывать конское  снаряжение, оружие и доспех в груду («трофей») на кострище, а драгоценные  серебряные оковки ритонов украшены в постсасанидском стиле: одна из оковок несет в себе хазарский изобразительный сюжет. В этих хронологических (VI-X вв.) и территориальных (Центральная Европа – Среднее Поднепровье) пределах археология дает многочисленные примеры этнокультурного синтеза славянских и кочевнических традиций. Ранний и, быть может, даже исходный пример такого синтеза – Пеньковская археологическая культура VI-VII вв., распространенная в юго-восточном ареале праславянских культур от Подунавья до Среднего Поднепровья (в том числе и на левобережье вплоть до Северского Донца) и большинством исследователей приписывается антам. Керамический комплекс этой культуры включает, помимо специфической пеньковской посуды, «классическую» славянскую керамику типа «Прага-Корчак», а также сделанную на гончарном круге керамику пастырского типа, позднее – с конца VII в. – салтовскую посуду, характерную для болгаро-аланского населения Хазарского каганата. Соответственно, в домостроительстве пеньковской культуры на одних и тех же поселениях также прослеживаются две тенденции – «славянская» с полуземлянками и печами и кочевническая с юртообразными жилищами. Для комплекса украшений пеньковской культуры, называемых со времен А.А. Спицына «древностями антов», также характерен синтез традиций прикладного искусства – от пальчатых фибул, свойственных славянским (и германским) древностям, до фигурок из Мартыновского клада, аналогии которым известны в широких пределах, от северного Кавказа до Подунавья. Крупнейшим центром в ареале пеньковской культуры было Пастырское городище на р. Сухой Ташлык в бассейне Тясмина: там проводилась гончарная керамика, орудия земледелия, найдены клады ювелирных изделий. Наличие на городище славянских и кочевничских древностей позволяло исследователям усматривать в Пастырском центр болгар-кутригур, центр Великой Болгарии и даже ставку хазарского кагана. В целом пеньковская культура обнаруживала близость типично славянским памятникам типа Прага-Корчак, что соответствует характеристике древних авторов, писавших о единстве культуры антов и склавинов, и влючала элементы кочевнической – алано-болгарской – культуры, что было свойственно маргинальным группировка славян в эпохе. Само название анты, если следовать Ф.П. Филину, имеет иранское происхождение и означает «живущие на окраине» , Г.В. Вернадский настаивал на иранском – асском – происхождении предводителей славян-антов, носивших, по его мнению, иранские имена. А.И. Попов предлагал тюркскую – аварскую – этимологию, согласно которой анты означало «союзники».