Дата рождения и основные биографические сведения о Салавате Юлаеве

Дата  рождения и основные биографические сведения о Салавате Юлаеве

Опираясь на свидетельства этих документов, можно  вполне точно установить год рождения Салавата Юлаева. На допросе в Тайной экспедиции Сената 25 февраля 1775 года он сказал, что “от роду ему двадцать первой год”. В “Описи...” данных о Салавате и Юлае, составленной Уфимской провинциальной канцелярией 2 октября 1775 года, также сообщается, что Салавату 21 год. Отсюда следует, что Салават родился в 1754 году, не ранее марта и не позднее октября.    

В распоряжении исследователей имеется еще один документ, содержащий сведения о возрасте Салавата. Это “Статейный список”  каторжных невольников, представленный комендантом Балтийского порта  полковником Г.И.Экбаумом в Сенат в мае 1797 г., то есть двадцать два года спустя после суда над Салаватом. В списке сообщается, что Салавату было в 1797 году 45 лет, из чего следует, что он родился будто бы в 1752 году. Чтобы оценить степень достоверности этого показания “Статейного списка”, обратимся к его свидетельствам относительно возраста других пугачевцев, отбывавших каторгу вместе с Салаватом. При сверке данных “Статейного списка” с показаниями документов иного происхождения обнаруживаются значительные расхождения в годах рождения каторжан. Так, в “Статейном списке” сказано, что Юлаю Азналину в 1797 г. было 75 лет. Но при допросе в Москве в 1775 г. он сказал, что ему 45 лет, а в “Описи...” провинциальной канцелярии, составленной в том же году, сообщается, что ему уже 46 лет, из чего следует, что Юлай родился в 1729 или 1730 году. Выходит, что “Статейный список” прибавил Юлаю 7—8 лет. Завышен возраст и Канзафару Усаеву. В его показании от 4 августа 1774 г. читаем: “от роду мне тридцать шесть лет”. Следовательно, в 1797 г. Канзафару было 59 лет, а не 62, как значится в “Статейном списке”. Думный дьяк Военной коллегии повстанцев И. Я. Почиталин на допросе 8 мая 1774 г. заявил, что ему 21 год, а в рассматриваемом списке указано, что ему 47 лет, то есть приписано лишних 3 года. На два года завышен возраст и сосланному на каторгу пугачевскому атаману Е. Тюленеву. Объяснить причины расхождения в годах рождения в названных документах можно тем, что за два десятка лет в комендантской канцелярии Балтийского порта были либо утрачены, либо преданы забвению обязательные “описи... колодникам” и другие сопроводительные документы ссыльных пугачевцев, а их возраст в 1797 г. указывали основываясь на их опросах и на физическом состоянии. Возраст Юлая, сказавшего, что ему 75 лет, не вызвал сомнений, так как он был тяжело болен, “дряхл, на ногах имеет от застарелой цынготной болезни раны”. Таким образом, сведения о возрасте ссыльных повстанцев, приведенные в “Статейном списке”, можно считать приблизительными. Ближе к истине показания пугачевцев, данные ими на допросах в 1774—1775 гг. Их и следует принять за основу.

И Салават, и  Юлай Азналин одинаково показали, что они уроженцы деревни Текеево (Текоево) Уфимского уезда, а проживали в деревне Юлаево. Последнее подтверждается и рассказом ясачного татарина Амира Абдикеева. Он вспоминал, как летом 1774 г., пытаясь найти Пугачева и вступить в его войско, “в деревни Юлаевой... я занемог, затем далее ехать был не в состоянии и оставался до выздоровления в доме... полковника Соловата, которой в тогдашнее время находился у Пугачева”.

Считая известным  следствию свое социальное положение, Салават не показал на допросе, что  он является сыном башкирского старшины. Об отце он упомянул дважды, рассказывая об отправлении Юлаем команды к Стерлитамакской пристани в октябре 1773 г. и о сожжении повстанцами Симского завода, построенного в Шайтан-Кудейской волости.    

Сам Юлай Азналин подробно изложил свою биографию во время допроса в Москве. Оренбургским губернатором А.А.Путятиным он был утвержден волостным старшиной. Как и в отношении других приводимых фактов, Юлай не указал, с какого года он стал старшиной. По документам Оренбургской губернской канцелярии, в 1762 г. он был сотником, а в 1766 г. — старшиной. Поскольку Путятин стал губернатором с 1765 г., можно предположить, что и назначение Юлая состоялось в этом же году.    

Рассказывая о  своей службе, Юлай выделил два события — участие “в походе для поимки калмык... и в походе же в Польше”. Как известно, причиной ухода в Джунгарию части калмыков, почти столетие находившихся в русском государстве, явилось усиление гнета феодально-крепостнического государства, а также активное вмешательство правительства в управление Калмыцким ханством. Последнее вызывало недовольство крупных местных феодалов, которые выступили в роли организаторов заговора с тем, чтобы заставить народные массы следовать за ними в Джунгарию. В феврале 1771 г. Оренбургский губернатор получил распоряжение правительства об откомандировании яицких казаков, башкир и драгун для задержания калмыков. В это время калмыки были уже за Яицкой линией, и преследование их взял на себя казахский хан младшего жуза Нурали. Лишь 6 мая к нему подошли сформированные губернатором войска под командованием генерала Траубенберга, но 12 мая они отступили из-за недостатка продовольствия и фуража. Таким образом, башкирские команды, входившие в состав корпуса Траубенберга, не принимали участия в сражениях с преследуемыми калмыками. Указание же Юлая на то, что он во главе команды из 300 человек преследовал калмыков в течение одного года трех месяцев, было сознательным обманом и должно было, по замыслам подследственного, продемонстрировать его верную службу правительству. На самом деле в этом походе он был значительно меньше времени и “успокаивать” калмыков ему не пришлось. По данным канцелярии губернатора, уже в ноябре 1771 г. Юлай был призван возглавить трехсотенную партию в составе 3000-го отряда башкирской конницы, направляемой в Польшу в помощь русской армии, ведущей бои с польскими конфедератами. Отряд выступил из Уфы в середине января 1772 г. Башкирские воины принимали участие в сражениях под Варшавой, Вильно и в других местах. Возвращались они двумя партиями в соответствии с указами Военной коллегии от 25 августа 1772 г. и 17 июня 1773 г. Мужество и отвага Юлая Азналина на полях сражений были отмечены специальной наградой. Об этом с гордостью за отца сказал Салават на допросе в Москве: в октябре 1773 г. Юлай как дорогую семейную реликвию вручил сыну “заслуженой... в Польше знак”.    

Перейдя к освещению  своей административной деятельности, Юлай не побоялся во время следствия напомнить властям о многолетней судебной тяжбе с заводчиком Я.Б.Твердышевым, о деятельности, которая шла вразрез с требованиями властей: “Как-то он просил на тамошняго заводчика Твердышева в отнятии им у него, Юлая, собственной его земли и в застроении оной двумя деревнями под свой Симской завод в Уфимской провинциальной канцелярии. А после сие дело переведено в Оренбургскую канцелярию и, хотя оное еще и не решено, однако ж, он не иного чего ожидал, как только истиннаго в праведной его прозбе удовольствия”.    

Начавшаяся в  середине XVIII в. интенсивная заводская  колонизация территории Башкирии (к  началу Крестьянской войны здесь  действовало 40 заводов) сопровождалась изъятием у башкирских общин огромных земельных площадей. Передача земли заводчикам оформлялась в виде купчих на продажу или записей об отдаче в оброчное владение. Но за этими юридическими документами скрывались обман, подкупы, административное принуждение к заключению сделок. Одним из типичных примеров тому служат отношения между заводчиком Я.Б. Твердышевым и башкирами Шайтан-Кудейской волости, на землях которых был выстроен Симский железоделательный завод.    

16 марта 1759 г.  Бергколлегия вынесла определение о разрешении заводчикам построить завод на реке Сим, а в 1761 г. завод стал уже выдавать продукцию. Но лишь 21 августа 1762 г. в Оренбурге был оформлен акт о передаче Я.Б.Твердышеву и его компаньону И.С.Мясникову в оброчное владение на 60 лет земли к заводу из вотчинных земель башкир Шайтан-Кудейской волости. Итак, завод выстроили, пустили, а уже потом хозяева закрепили за собой необходимые для действия завода земельные площади. Это стало возможным благодаря постоянной и небескорыстной поддержке противозаконных акций заводчиков администрацией края. Юлаю Азналину и башкирам его волости пришлось испытать насилие и несправедливость российской действительности.    

Обнаруженные  в фондах Оренбургского госархива документы позволяют нарисовать общую схему событий тех лет. В 1760 г. по просьбе Я.Б.Твердышева провинциальная канцелярия вызвала в Уфу группу башкир Шайтан-Кудейской волости во главе с сотником Юлаем Азналиным. Приказчик Твердышева заявил о том, что его хозяину “потребна” земля этой волости. Башкиры не дали согласия на продажу земли. Уфимский воевода взял с них подписку о том, что они поедут на Катав-Ивановский завод и начнут переговоры с самим Твердышевым. Но и встреча с заводчиком окончилась безрезультатно, так как тот требовал слишком много земли, а башкиры предлагали небольшую площадь. С целью давления на несговорчивых башкир Твердышев решил прибегнуть к помощи губернских властей и к подкупу части вотчинников. Губернская канцелярия несколько раз посылала солдат за Юлаем Азналиным, но он всячески уклонялся от явки в Оренбург. В 1762 г. командой из оренбургского гарнизона Юлай и несколько его товарищей насильно были привезены на Катав-Ивановский завод. Здесь в присутствии Твердышева им был зачитан указ губернской канцелярии немедленно решить вопрос об отдаче земли заводчику. Юлай вынужден был дать подписку о прибытии в Оренбург для заключения сделки. Но он не спешил с выполнением обязательства.    

В это время  в волости обострилась борьба между двумя группами общинников. Часть башкир пошла за Юлаем, защищавшим хозяйственно-экономические интересы вотчинников. Вторую группу возглавил отставной старшина Шиганай Бурчаков. На переговоры в Уфу в 1760 г. ездил он. А в августе 1762 г., видимо, заключив сделку с Твердышевым, он послал в Оренбург своего сына и других послушных ему башкир, которые и дали заводчикам запись об отдаче земли в оброчное владение. Хозяйству вотчинников был нанесен значительный ущерб. Сделка была заключена вопреки общей воле башкир волости. Идя на предательство интересов общинников, богачи и их прихвостни рассчитывали на щедрость заводчиков, в руки которых перешли тысячи десятин общинной земли. А Твердышев и губернская администрация сознательно нарушили закон, по которому договор о покупке или аренде земли должен был заключаться со всеми членами башкирской общины, являвшимися юридическими собственниками земли.      

Юлай Азналин не мог примириться с подобными злоупотреблениями и обманом. Став старшиной, он долгие годы пытался восстановить справедливость. Но все его судебные тяжбы закончились поражением: Юлай и отстаивавшие свои права башкиры были приговорены к крупному штрафу в 600 рублей.    

Можно привести еще один пример, также характеризующий  Юлая как человека честного, боровшегося с взяточничеством и насилием. Одной из самых тяжких повинностей башкир и мишар было участие в военных походах и несение линейной службы, длившейся для каждого снаряжаемого один-два года. Это вело к разорению оставляемого на столь продолжительное время хозяйства. Всякий год военная служба уносила много человеческих жизней. Зажиточные башкиры пытались откупиться от этой повинности, посылали вместо себя бедняков, обходя и нарушая очередность отправления. Некоторые платили тем, кто вместо них шел на службу, другие предпочитали подкупать командира. Последних подбирал сам губернатор из числа наиболее преданных властям, услужливых и богатых башкир или мишар. Таким был башкир Валиша Шарыпов. Он открыто брал взятки у подлежащих службе, чем вызвал негодование башкир Сибирской дороги. Поверенные башкир всех волостей дороги Юлай Азналин и старшина Тырнаклинской волости Яун Чувашев обратились с жалобой на Валишу в Уфимскую провинциальную канцелярию. В Уфе Юлай выступил с обличениями в адрес взяточника. Но, невзирая на то, что расследование жалобы не было закончено, губернатор вынес определение о назначении Валиши походным старшиной. Он отправился с командой на Сибирские линии, а своим поверенным в Уфе оставил помещика, отставного прапорщика Кинишемцева. И на этот раз Юлай и его товарищи проиграли дело.    

Как видим из отдельных свидетельств сохранившихся  документов, у Юлая были достаточно веские причины ненавидеть притеснителей народа в лице царской администрации, заводчиков, башкирских богатеев. В ряде исследований говорится об участии Юлая в башкирских восстаниях. Вполне допустимо его участие в восстании 1755 г., но документальными данными это пока не подтверждено. Влияние много повидавшего человека, обладавшего большим военным опытом, не раз вступавшего в конфликты и с местной администрацией, и с башкирами, предававшими интересы своего народа, безусловно, способствовало столь раннему гражданскому становлению Салавата. Действия и рассказы отца, полная лишений жизнь народа заставляли юношу всерьез задуматься о несправедливости окружающей его действительности. И вся деятельность Салавата во время Пугачевского восстания свидетельствует о том, что борьбу против произвола администрации и злоупотреблений заводчиков он воспринимал как исполнение долга перед своим народом, перед своей семьей.    

Обратимся к  другим фактам биографий Салавата и Юлая. Из показаний Юлая известно, что в 1774 г. у него было три жены. Одна из них была матерью Салавата. Кроме старшего сына — Салавата, Юлай имел еще десятилетнего сына. Когда Юлай находился под следствием, каратели захватили двух жен и младшего сына. К сожалению, каких-либо других данных, а также и сведений о их судьбе не обнаружено.    

Об имущественном  положении Юлая можно судить по его собственным словам. Он жаловался во время допроса в Москве на команду Н.Я.Аршеневского, разорившую его дом и все хозяйство. Каратели увели 50 лошадей, “немалое число” коров и мелкого скота. Старшую жену подвергли побоям, домогаясь денег, и она отдала 630 руб. и три лисьих меха стоимостью в 36 руб. Конечно же, Юлая нельзя отнести к богатым старшинам, накапливавшим свое состояние за счет эксплуатации рядовых общинников.

Отцу Салават  был обязан и образованием. За свою трудную и беспокойную жизнь  Юлай понял значение грамоты. Если сам он продолжал ставить вместо подписи родовые тамги, то Салават уже мог писать на языке тюрки. Правительственных школ для обучения башкирских детей грамоте не существовало. Но в XVIII в. часть детей посещала мусульманские школы мектеб и медресе, где обучение велось на арабском, тюрки и фарси. Несмотря на то, что в них в первую очередь обучали религиозным догмам ислама, дети получали начальную грамоту, некоторые знания, пригодные в практической жизни. Кроме того, в соответствии с определением оренбургского губернатора И. И. Неплюева от 3 июля 1743 г., к башкирским старшинам посылались писари из верных властям мишар или татар “с тем, чтоб оные, сверх писарской должности, обучали детей их татарской грамоте и письму”. Во второй половине XVIII в. широкое распространение получило приглашение башкирскими старшинами мугаллимов из Казанского и Уфимского уездов на 2-3 года для обучения детей. Салават, вероятно, владел и русским языком. Косвенным доказательством чему служат и известные переговоры с солдатом Я.Ф.Чудиновым и то, что он не испытывал трудностей в командовании многонациональными повстанческими отрядами.