Судьбы женщин. Мария Волконская, Александра Муравьева – жены декабристов

6. Смерть, ставшая всеобщим потрясением

    Александру  Григорьевну мало сказать, что любили. Ее обожали и почитали. Как святую. Дамы-декабристки, приехавшие после нее - княгини Трубецкая, Волконская, баронесса Розен, Александра Ентальцева, Наталья Фонвизина, Полина Анненкова, оставили для нее в своих мемуарах, в своих письмах к родным, самые восторженные, самые благодарные эпитеты. Ласково они звали ее про себя "Мурашкой".

      Александрина, душевно стойкая русская  женщина, все-таки была эмоционально  очень слаба, пугалась многого,  многое ее расстраивало, ей казалось, что она стареет раньше времени.  «Я старею, милая маменька, Вы  и не представляете себе, сколько  у меня седых волос»¹⁵( Приложение 3)

Ее красота  душевная, однако, лишь возрастала и  не могла не восхищать всех с ней  знакомых: «Она была воплощенная любовь»¹⁶, «в делах любви и дружбы она не знала невозможного»¹⁷, «отличительная черта в Александре Григорьевне была теплота сердца, разливавшаяся почти независимо от нее самой на всех ее окружающих»¹⁸,.«Довести до сведения Александры Григорьевны о каком-нибудь нуждающемся было всякий раз оказать ей услугу, и можно было оставаться уверенным, что нуждающийся будет ею успокоен»¹⁹.

    Старались лишний раз рассмешить, успокоить, сделать  приятное. Преданно ухаживали за нею  в дни болезни.

    Иван  Якушкин вспоминал, что за улыбку Александры Григорьевны Никита Михайлович, его брат Александр, да и все они, узники Петровского завода, готовы были отдать все, что угодно! А из-за слез приключился целый "бунт".

    Александра  Григорьевна прекрасно понимала, что умирает, хотя жажда жизни  была сильна - ей едва исполнилось 28 лет. Но бороться с болезнью изношенный организм уже не мог. В ночь с 21 на 22 ноября 1832 года Александра Григорьевна  Муравьева, урожденная графиня Чернышева  скончалась. Ее смерть потрясла всех своей нелепостью и  трагичностью. Екатерина Уварова откликнулась из Петербурга: «У меня было много горя… И однако вот первое, которое заставило меня усомниться в доброте божьей. Эта смерть разбила сразу несколько сердец…»²⁰

    Она сгорела в несколько дней от нервной  лихорадки, вызванной потрясением: пожаром в доме Натальи Дмитриевны Фонвизиной.

    Пожар был небольшой, а переполоху наделал  много. Александра Григорьевна, помогая  подруге, сама еще не оправившись  после неудачных родов и смерти маленькой дочери Аграфены, (родилась и умерла малышка в 1832 году. Точных дат не сохранилось, как и могилы - автор),  смертельно простудилась, и ее уже не спасли никакие старания чудодея Вольфа, самоотверженный  уход подруг, безграничная любовь мужа..

    Княгиня Мария Николаевна Волконская, княгиня  Екатерина Ивановна Трубецкая, Полина Аненнкова, Наталья Дмитриевна Фонвизина, доктор Вольф, сам Никита Михайлович Муравьев, не отходили от ее постели  не на минуту, сменяя друг друга.

    В записках декабриста Н.И. Лорера мы читаем: «Маленькое общество наше было поражено смертью нашей общей благодетельницы... Чувствуя приближение смерти своей, она просила священника, и когда тот немного громко стал говорить с ней, она просила его говорить тише, чтобы не разбудить малютки, которую не в силах уже была приласкать... Через несколько минут, держа руки мужа и брата его в своих холодеющих руках, она закрыла глаза со словами "Боже, как там хорошо!" - и оставила нас навеки. В эту печальную ночь никто из нас не сомкнул глаз, мы бродили из угла в угол, как отуманенные»²¹.

    Вместо  любимой дочери, которая спала  крепким сном, она тихонько поцеловала ее куклу, ласково простилась со всеми, кто собрался у ее постели. Тюремный священник, читая отходную молитву, с трудом сдерживал слезы, а княгиня  Мария Николаевна Волконская,- «обычно сдержанная до льда», - не выдержав ужаса прощальной сцены, выбежала в тюремный коридор и захлебнулась рыданиями там, прижимая к груди ту самую куклу, которую только что давала целовать Муравьевой. «Она умерла на своем посту, и эта смерть повергла нас в глубокое уныние и горе»²². У одного Никиты Михайловича не выпало из глаз ни слезинки. Он просидел около тела жены всю ночь, тихонько гладя ее руки. Плакать он не мог. Просто стал совершенно седым. За ночь. Ему было тридцать шесть лет. По воспоминаниям дочери, он до конца жизни становился молчаливым и грустным в октябре и ноябре - месяцы болезни и смерти жены. Он пережил Александру Григорьевну на одиннадцать лет.

    Через несколько дней после похорон  он сосредоточенно принялся что-то чертить в тетрадях. Ему помогал Николай Бестужев. Это был проект часовни. С разрешения тюремного начальства и при помощи солдат она была выстроена на могиле Александры Муравьевой спустя несколько месяцев. Затеплили на могиле и неугасимую лампаду. Она горела еще тридцать семь лет после ее смерти, освещая дорогу путникам, едущим из Читы в Петровский завод. Однажды, это было в 1849 г., Горбачевский встретил на могиле Муравьевой Молящегося человека, назвавшегося генералом Черкасовым. «Черкасов говорит ему, что счастлив, что имел возможность преклонить колена перед могилой, где покоится прах женщины, которой он давно в душе поклоняется, слыша о ней столько доброго по всему Забойкалью»²³

    Своей смертью А. Г. Муравьева купила облегчение условий заключения для оставшихся в живых. Через два месяца из Петербурга пришло разрешение женам ежедневно  видеться с мужьями у себя дома, а не жить в казематах.

    Сколько же тяжелых испытаний выпало этой благородной женщине. Да таких, каких  подчас не выдержать и суровому мужчине. Но всем своим существованием в постоянной борьбе Александра Муравьева сумела доказать, что искренняя любовь и  безграничная самоотдача помогают не сломаться и не потерять своей  истинной сущности. Великая женщина, ставшая легендой.

4. Мария Николаевна Волконская

1. Ей  пришлось труднее, чем  другим

    У Марии Волконской все было совсем не так, как у Муравьевой. Ей пришлось  труднее,  чем  другим.

    В октябре 1824 года А. С. Пушкин получил  письмо от своего давнего знакомца по Киеву и Одессе – Сергея Григорьевича Волконского, в котором тот сообщает о своей помолвке с Марией Николаевной Раевской. Мария Волконская и Пушкин – особая тема, породившая устойчивую версию о том, что Мария Николаевна была большой «потаенной» любовью великого поэта²⁴.

    В 1820 году пятнадцатилетняя Мария познакомилась  с А.С. Пушкиным, когда тот с  семьей Раевских путешествовал по Кавказу. Через много лет Волконская напишет в своих "Записках": «Во время этого путешествия, недалеко от Таганрога, я ехала в карете с сестрой Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться морем. Оно было покрыто волнами и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала забавляться тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от нее»²⁵.

    Мария Николаевна к этому эпизоду относит  известную строфу первой главы "Евгения  Онегина":

    Я помню море пред грозою.

    Как я завидовал волнам,

    Бегущим бурной чередою 

    С любовью лечь к ее ногам!

    Как я желал тогда с волнами 

    Коснуться милых ног устами!

    Образованная, красивая, музыкально одаренная девушка  привлекала к себе внимание в обществе. (Приложение 4)

    На  закате своей жизни Волконская, умудренная суровым опытом, вспоминая Пушкина, как-то обронила: «В сущности, он любил  лишь свою музу и облекал в поэзию все, что видел»²⁶. Может быть, княгиня была права?

    Свадьба Волконских состоялась 11 января 1825 года. Невесте не было еще и двадцати, жениху исполнилось тридцать семь. Слывший в молодости красавцем и повесой, он в то время, по воспоминаниям современников, уже «зубы носил накладные при одном натуральном переднем верхнем зубе». (Приложение 5). Волконский вспоминал: «Давно влюбленный в нее, я, наконец, решился просить ее руки»²⁷. Мария Николаевна ничего не знала о его колебаниях, как, впрочем, почти не знала и своего жениха. Участник пятидесяти восьми сражений, имевший множество орденов и медалей, он получил чин генерал-майора за боевые отличия в двадцать четыре года. Портрет Волконского был подготовлен для Военной галереи Зимнего дворца (после восстания, по распоряжению Николая I, его изъяли).

    «Мои  родители думали, что обеспечили мне  блестящую, по мнению света, будущность»,—  писала Мария Николаевна в конце жизни.²⁸

    Оказавшись  женой немолодого генерала, Мария  Николаевна, по существу, не успела даже как следует узнать его до ареста в январе 1826 г., так же как почти  совсем не знала до свадьбы: в первый год они прожили вместе не более  трех месяцев.

    В ноябре 1825 года, когда Мария Николаевна находилась на последнем месяце беременности, муж отвез ее в имение Раевских, а сам возвратился к месту  службы, где был немедленно арестован  и препровожден в Петербург.

    Тяжелые роды, двухмесячная горячка... Марии  Николаевне, только что родившей сына, долго не говорили об истинном положении  дел, но она заподозрила неладное, а узнав истину, твердо решила разделить  участь мужа. Она пишет супругу, что «готова следовать во всякое заточение и в Сибирь»²⁹

    Даже  через много лет она не решалась «описывать события этого времени: они еще слишком свежи в  памяти и слишком огромно для  меня их значение; это сделают другие, а суд над этим порывом чистого и бескорыстного патриотизма произнесет потомство»³⁰.

2. «Жизнь твоя не есть ли гимн…»

    Семью Раевских, как и Чернышевых, 14 декабря  не обошло стороной: два зятя (Сергей Волконский и Михаил Орлов, муж Екатерины  Раевской), брат генерала Раевского  — В. Л. Давыдов, дальние родственники — братья Поджио и Лихарев —  оказались в числе важнейших  государственных преступников. Больше того, оба сына генерала, Николай  и Александр, значатся в «Алфавите  декабристов», оба находились под   арестом,   хотя   и   были выпущены вскоре с «оправдательными аттестатами». П. Е. Щеголев располагал материалами, свидетельствующими о  том, что сам Раевский был осведомлен о тайном обществе и, выдавая замуж  дочерей Марию и Екатерину, поставил перед будущими зятьями условие  — выйти из общества. Волконский отказался принять это условие, и все-таки свадьба состоялась.

    Мария Николаевна пишет письмо государю с  просьбой разрешить ей следовать  за мужем. Николай I дает согласие, одновременно предостерегая об ожидающих ее в  Сибири лишениях. В письме отцу она сообщает: «Мой добрый папа, вас должна удивить та решимость, с которой я пишу письма коронованным особам и министрам, но что вы хотите - нужда и беда вызвали смелость и, в особенности, терпение. Я из самолюбия отказалась от помощи других. Я летаю на собственных крыльях и чувствую себя прекрасно»³¹.

    Ее  подвижничество тем удивительнее, что  оно не было продиктовано никакой  конкретной целью - Мария не испытывала большой любви к мужу, не разделяла  и не понимала она и политических взглядов декабристов, с большим  пиететом относилась к существующей власти и даже боготворила милосердие Николая I. Ее самопожертвование продиктовано высочайшими ценностями, воспринятыми ею из книг и героических примеров.

    Раевский  знал, что в 1825 г. выбор был сделан им, а не дочерью, поэтому так и  препятствовал ее поездке в Сибирь³²

    Вся семья: отец, мать, братья, сестры —  восстали против «безумства» Маши. Мешали, как могли, ее отъезду. Марию  Николаевну изолируют не только от мужа, но и от жен других декабристов, на первое свидание с Сергеем она  идет не одна, а в сопровождении  родственника — будущего шефа жандармов  Алексея Орлова. Генерал Раевский, который в 1812 году, не колеблясь, бросался в огонь неприятеля, теперь не выдержал. «Я прокляну тебя, если ты не вернешься через год!»³³ – прокричал он, сжав кулаки.

          Решение об отъезде в Сибирь Марии Волконской было, по существу, первым проявлением ее незаурядного характера. Она восстала не только против всех окружающих, но прежде всего против себя самой, своей дочерней покорности, женской инертности и послушания, привитых ей с детства. А ведь она рвала пополам собственное сердце: сына взять с собой ей не разрешили, со стариком-отцом, которого горячо любили все дети Раевские, приходилось прощаться навсегда. Но она поехала! Не помогли ни мольбы отца, ни интриги брата Александра, ставшего настоящим ее тюремщиком.

    В своем последнем «вольном» письме юная княгиня писала:

    «Дорогая, обожаемая матушка, я отправляюсь  сию минуту; ночь превосходная, дорога – чудесная... Сестры мои, нежные, хорошие, совершенные сестры, я счастлива, потому что довольна собой»³⁴.

    Интересны непосредственностью впечатлений, пониманием важности происходящего  воспоминания участника проводов, брата  поэта Веневитинова: «Вчера провел я вечер, незабвенный для меня. Я видел во второй раз и еще  более узнал несчастную княгиню  Марию Волконскую... Она нехороша собой, но глаза ее чрезвычайно много  выражают. Третьего дня ей минуло двадцать лет³⁵. Но так рано обреченная жертва кручины, эта интересная и вместе могучая женщина — больше своего несчастия...