Сергей Васильевич Иванов: основные этапы жизни и научного творчества выдающегося этнографа и искусствоведа

   В декабре 1929 г. Президиум АН СССР утвердил С.В. Иванова в должности научного сотрудника II разряда по эволюционному отделу МАЭ, а в июле 1931 г. – научного сотрудника I разряда и заведующего отделом оформления МАЭ. Таким образом, к началу 1930-х годов С.В. Иванов занял прочное положение среди научных работников МАЭ, усиленно занимаясь научно-исследовательской и музейной работой.

   После создания в феврале 1933 г. на базе МАЭ и ИПИН'а Института антропологии и этнографии АН СССР, учитывая специализацию С.В Иванова в области изучения этнографии и искусства народов Сибири, дирекция перевела его, по просьбе заведующего отделом Сибири, одного из ведущих и любимых его университетских преподавателей проф. В.Г. Богораза, на работу в этот отдел с исполнением обязанностей помощника заведующего отделом. До этого он состоял заведующим отделом оформления и научным сотрудником I разряда МАЭ. 15 апреля 1934 г. С.В. Иванов, приказом дирекции был назначен редактором однотомника «Этнография народов СССР».

   Придя в МАЭ, С.В. Иванов продолжал поддерживать тесные творческие связи со своими университетскими учителями – Л.Я. Штернбергом и В.Г. Богоразом, которые теперь работали рядом с ним. Под их опекой он чувствовал себя увереннее. По-прежнему сохранял он близкие отношения с проф. Б.Л. Богаевским, встречаясь с ним по преимуществу в неофициальной обстановке, обсуждая новости науки. Так, одной из дискуссионных проблем 20-х – начала 30-х гг. была интерпретация значения изображения так называемого «колдуна», найденного в Арьеже, в гористом департаменте Южной Франции. Пещера, в которой было обнаружено изображение, получило наименование «Пещеры трёх братьев» – в честь трёх сыновей её первооткрывателя проф. Бегуэна, участвовавших в открытии этого памятника. Считалось, что эта пещера являлась местопребыванием охотничьих групп эпохи позднего палеолита, а потому имеет значение одного из важнейших источников для понимания самых различных сторон жизни первобытного общества охотников. Наибольшие споры вызывала фигура «колдуна». Л.Я. Штернберг видел в ней изображение «шамана». К такому выводу его толкало внешнее сходство головного убора «колдуна» с известными старинными изображениями тунгусского шамана. Эту проблему комплексно пытался решить и Б.Л. Богаевский, посвятив ей ряд докладов и публикаций. По его мнению, в комплексе «Пещер трёх братьев» периодически совершались магические обряды объединёнными охотничьими коллективами, совместно владевшими на правах общей собственности кормовой областью крупных размеров, а изображение «колдуна» преследовало цель обеспечить воспроизводство промыслового зверя, поскольку оно носило сильно подчёркнутый фаллический характер. Для подтверждения своего вывода автор использовал также примеры из этнографии. Со статьёй Б.Л. Богаевского¹¹ по тематике и методике исследования явную перекличку имеет и публикация С.В. Иванова, помещённая в этом же номере журнала¹². Хотя он, судя по названию статьи, собирался представить только сибирские параллели к магическим изображениям из эпохи палеолита, однако он широко использует примеры из археологии и этнографии разных районов мира. Признавая, что изображения, непосредственно связанные с производственной магией, уже давно привлекают к себе внимание исследователей примитивного искусства во всём мире, он предлагает новые пути его изучения: «В подавляющем большинстве случаев описывались готовые памятники искусства как нечто уже данное и законченное. Что же касается процессов художественного мышления и поведения, предшествующих или сопутствующих созданию памятника и обусловленных отношением автора произведения к коллективу, членом которого он состоит и идеологию которого выражает, то в этом отношении знания наши настолько скудны и ничтожны, что заставляют ограничиваться самыми общими фразами или даже предположениями. Особенно плохо дело обстоит с анализом действий и операций, совершаемых над изобразительными памятниками после их изготовления. Отношение к ним всего коллектива или отдельных его членов не изучены как следует ни у одного народа. А между тем именно эти действия, это отношение и даёт возможность раскрыть и понять социальную природу изобразительного искусства в условиях первобытного общества»¹³. Ответы на эти непростые вопросы С.В. Иванов пытался найти прежде всего в данных этнографии. И успешно находил довольно убедительные параллели и сравнения. Магическое убийство изображений промысловых зверей практиковалось, например, у удэгейцев. Из куска бересты шаман вырезал небольшую фигурку изюбря, вселял в неё «душу» того самого оленя, которого с помощью шамана охотник встретит потом в тайге, в затем стрелял в него из небольшого лука, «убивая» таким образом изюбря. По мнению исследователя, все эти действия проникнуты рядом анимистических представлений, а потому могут быть поняты только с учётом и анализом их. Если первоначально в магических актах убийства животных принимал участие весь коллектив первобытных охотников, то много позднее магические операции сосредоточились в руках особых представителей культа (в Сибири – шаманов) и отдельных охотников. Охотничья магия включала целый ряд последовательных обрядов: магического убийства животных, воскрешения их, привлечение зверей к охотнику, примирения охотника с убитым животным, магические акты, способствующие размножению их и т.д. Эта статья явно имела своей целью дать этнографические параллели к археологическим сюжетам, рассмотренным в статье Б.Л. Богаевского. Таким образом, и почти десять лет спустя после окончания университета продолжалось научное сотрудничество бывшего студента и профессора, а ныне – коллег, ищущих ответы на сложнейшие вопросы изучения первобытного мышления, производственной деятельности и ранних верований. И оба они старались показать, что только рассматривая эти проблемы комплексно, в единстве, можно приблизиться к пониманию их подлинной сущности.

   15 июня 1935 г. по представлению квалифицированной комиссии по общественным наукам Президиум АН СССР присудил С.В. Иванову в знак признания крупных научных достижений учёную степень кандидата этнографии без защиты диссертации. Сам по себе этот факт в то время означал, что результатами всей предшествующей научно-исследовательской деятельности учёный достиг этой степени. Следует подчеркнуть, что степени кандидата и доктора тогда только вводились и имели большую ценность. После смерти своего учителя с 1 июня 1936 г. в течение нескольких месяцев Сергей Васильевич исполнял обязанности заведующего кабинетом Сибири Института. С одной стороны, сказывалась нелюбовь С.В. Иванова к административной деятельности в любом её виде, а с другой – дирекция, понимая это, всегда имела в виду и выдвигала более активных, склонных к общественной работе членов научного коллектива.

   В архиве МАЭ сохранился отзыв проф. Е.Г. Кагарова о работе С.В. Иванова, подготовленный им по поручению дирекции Института и подписанный им 19 октября 1936 г.: «С.В. Иванов принадлежит к числу лучших знатоков искусства народов СССР и вообще истории народного изобразительного искусства, которое он изучает как теоретически, ставя ряд методологических вопросов, так и в процессе этнографической полевой работы. Из напечатанных им трудов наиболее выделяется обширное ценное исследование об алеутских охотничьих головных уборах и их орнаментах (1928). Оно распадается на две части: в первой описываются различные типы головных уборов, вторая – содержит в себе анализ их орнаментовки. Автору удалось доказать, что роспись алеутских охотничьих шляп некогда изображала собою рот, глаза и нос каких-то животных, а костяные пластинки на боковых частях шляп соответствовали ушам животных. На основании этих данных автор приходит к совершенно правильному предположению, что эти головные уборы выросли из звериных масок, имевших труд-магическое значение. Анализ рисунков на костяных пластинках росписей даёт основание, по автору, думать, что они восходят к фигуре птичьей головы.

   Очерк С.В. Иванова «Искусство в родовом обществе» (в собрание «Первобытное общество», 1932) представляет собою первую в нашей литературе попытку воссоздания основных черт изобразительного общества, родового общества, сделанную с позиций материалистической концепции исторического процесса. Для сборника изданного ВОКС'ом¹⁴ в 1933 г., С.В. Иванов написал статью об изучении народного искусства в СССР за 15 лет на французском и английском языках, обратившую на себя внимание в зарубежной печати… Ряд интересно задуманных работ С.В. Иванова ждёт своей публикации.

   В общем можно сказать, что в  лице С.В. Иванова мы имеем выдающегося исследователя, прекрасно владеющего большим конкретным материалом, оригинально и по-новому ставящего и решающего научные проблемы и бесспорно принадлежащего к числу лучших в Союзе знатоков народного искусства и его истории».

   Согласно  отчётам, в середине 30-х годов  С.В. Иванов работал над большой темой «Орнаментика народов Сибири», в которой предполагалось провести историко-социалогический анализ проблемы, критически рассмотреть прежние методологические установки и т. д. Эта тема считалась диссертационным исследованием учёного, но, как известно, она не была выполнена. Вообще следует признать, что в 30-е годы по сравнению с 20-ми значительно уменьшилась его творческая активность. С.В. Иванов как бы сосредоточился на сборе материалов по интересующим его темам: он много, практически ежегодно выезжал в командировки для работы в разных музеях. По его собственному признанию, он изучал коллекции по сибирскому народному искусству и шаманству в 25 музейных хранилищах страны, сделав несколько тысяч зарисовок, копий, фотографий с экспонатов, которые он в дальнейшем использовал в своих исследованиях. Так, в 1934 г. он был командирован в Музеи городов Тобольска, Томска, Минусинска, Красноярска и Енисейска для изучения материалов по этнографии угро-финских и турецких народов Сибири сроком с 15 июня по 15 сентября. О его работе в Красноярске даже сообщала пресса: «Искусствовед и этнограф Института антропологии и этнографии АН т. Иванов обнаружил в Красноярском музее редкий экземпляр шаманского бурятского бубна. По словам т. Иванова, этот бубен представляет исключительный исторический интерес. До сих пор был известен только один экземпляр такого бубна в Русском Музее в Ленинграде. Бубен сделан с большим мастерством и имеет изящную отделку и обладает удивительной чистотой звука, говорящей о тщательной выделке шкуры. Музей имеет большую коллекцию бубнов разных народностей, но все они уступают найденному как по отделке, так и по чистоте звука»¹⁵. Хотя С.В. Иванов широко интересовался проблемами сибирской этнографии, печатался он в 30-е годы, особенно во второй их половине, очень мало, выступал с докладами весьма редко.

   Иногда  в эти годы С.В. Иванов работал вне Института. Так, в 1932 г. он выполнил по заказу Зоологического института АН СССР 18 акварельных рисунков разного размера для выставки «Дарвинизм». После возобновления в 1938 г. этнографического образования на филологическом факультете ЛГУ он был приглашён для чтения курса лекций по примитивному искусству. В аудиторию он приносил большой иллюстративный материал, который использовал в лекции, говорил он увлечённо, раскрывая перед студентами весь процесс своих поисков. Студенток привлекал его внешний вид: высокий, худощавый, с утончённым лицом интеллектуала, всегда в костюме преимущественно серого цвета, в белой рубашке с галстуком…

   Войну С.В. Иванов встретил в Ленинграде. Здесь он пережил тяжёлую холодную и голодную блокадную зиму 1941-1942 года. В декабре 1942 г. был эвакуирован в Казань, а затем направлен в столицу Таджикистана г. Сталинобад, где в 1943–1945 гг. работал директором Республиканского Музея Таджикского Филиала АН СССР, а в 1943 г. ещё прочитал курс по музееведению в местном педагогическом институте. Находясь в эвакуации, он занимался также научной работой, изучал традиционное искусство народов Средней Азии.

   17 мая 1945 г. С.В. Иванов вернулся в родной Ленинград и приступил к работе в Институте этнографии и МАЭ. 18 июля того же года он был назначен председателем музейной комиссии. С тех пор он неизменно возглавлял какие-то комиссии по вопросам работы МАЭ, длительное время под его руководством работала текстовая комиссия. В 1945-1949 гг. преподавал искусство на кафедре этнографии, которая в те годы находилась на восточном факультете ЛГУ. 17 мая 1947 г. ВАК утвердил его в звании доцента по кафедре этнографии. 5 июня того же года ВАК присвоил ему учёное звание старшего научного сотрудника по специальности этнография. Научная тематика, которой С.В. Иванов продолжал заниматься и в последние годы, не всегда встречала поддержку у директора института. Свидетельством этого является, в частности, письмо известного сибиреведа М.А. Сергеева фольклористу М.К. Азадовскому от 29 сентября 1954 г.: «Получил сюда замечательнейший, выдающийся во всех отношениях труд С.В. Иванова «Материалы по изобразительному искусству народов Сибири XIX – начала ХХ в. Рисунок и другие виды изображений на плоскости»¹⁶. 800 с лишним страниц, сотни иллюстраций, хорошо издано. Толстов¹⁷ делал всё, чтобы не издать совсем <…>, но Потапов¹⁸ в конце концов победил. Думается, наша сибирская этнография не видела много десятков лет (не сто ли лет) таких работ. А ведь, это только первый том, будет ещё орнамент и скульптура»¹⁹. Действительно, в 1963 г. была опубликована его монография «Орнамент народов Сибири как исторический источник»²⁰. 26 мая 1964 г. эта работа была защищена им в качестве докторской диссертации. Официальные оппоненты доктора исторических наук М.П. Грязнов, П.И. Борисковский и С.А. Токарев единодушно дали высокую оценку исследованию С.В. Иванова, а Учёный совет Института этнографии АН СССР в Москве единогласно высказался за присуждение ему искомой степени. 13 февраля 1965 г. ВАК решил выдать С.В. Иванову диплом доктора исторических наук. Летом 1964 г. в Москве состоялся VII-ой Международный конгресс антропологических и этнографических наук, и С.В. Иванов выступал на нём с докладом «Древний андроноидный комплекс в современном орнаменте народов Сибири», вызвавшем огромный интерес у делегатов. Он активно участвовал в создании таких эпохальных коллективных работ как «Народы Сибири» (М., Л., 1956) из серии «Народы мира» и «Историко-этнографический атлас Сибири» (М., Л., 1961). Наконец, были опубликованы им две монографии по скульптуре народов Сибири²¹. В них он раскрыл значение скульптуры у народов Сибири. Она сопровождала человека по существу на протяжении всего его жизненного пути от колыбели до погребения. Вплоть до первой четверти ХХ в. скульптура не рассматривалась у них как вид искусства. Самую значительную часть её образуют изображения, созданные с целью обеспечения удачных результатов в охоте и рыболовстве. Изображения людей почти всегда связывались с представлениями о духах или о душах умерших родственников. Автор на громадном уникальном материале наглядно показал, что скульптура создавалась главным образом с религиозной целью, нередко по указаниям шаманов.

   В отечественной науке Сергей Васильевич Иванов – общепризнанный, крупнейший специалист по изобразительному народному творчеству, орнаменту народов СССР, сибиреведению. Особенно большое внимание он уделил выделению и рассмотрению типов сибирского орнамента, в основу которого им были положены орнаментальные мотивы. В результате им установлено десять местных комплектов. Исторические выводы его получили значительную убедительность оттого, что они не ограничивались исследованием лишь типов орнамента, но были учтены и такие достаточно устойчивые признаки его, как технические приёмы и символы симметрии, а также орнаментальные комплекты. В монографии «Орнамент народов Сибири как исторический источник» Сергей Васильевич убедительно показал, что наличие различных типов орнамента в искусстве народов этой историко-этнографической области прежде всего свидетельствует об их сложных исторических судьбах и о его порой весьма далёких связях с народами других регионов. В ряде случаев именно типы орнамента являются хронологическими вехами в развитии искусства того или иного этноса. Он утверждал необходимость комплексного подхода при изучении народного традиционного орнамента, широкого привлечения в сопоставительных целях данных этнографии, антропологии, лингвистики, истории, археологии, фольклористики, религиоведения…

   Много, очень много сделано С.В. Ивановым в науке, но также много он так и не отважился не только написать, но даже публично сказать. Он всю свою жизнь глубоко интересовался проблемами традиционного мировоззрения народов Сибири и сопредельных стран. Он любил об этом говорить обычно в домашних условиях или кулуарно в институте с коллегами и учениками. Он был одним из лучших знатоков сибирского шаманизма, но писал на эти темы совсем мало. Однако даже то немногое, что он всё-таки решился опубликовать в последние годы своей жизни, высоко оценивается специалистами. В одной из своих работ он показал, что многие детали костюма сибирского шамана представляют собой не что иное как видоизменённые воинские доспехи. В современной науке С.В. Иванов почитается как один из лучших знатоков сибирского шаманского костюма²². У него были бесчисленные папки с тщательно подобранными материалами по множеству тем: как он любил говорить, его хватило бы на тысячу лет жизни и работы. Всё это бесценное богатство хранилось у него в чемоданах. Он был обладателем обширнейшей, уникальной библиографии по орнаментоведению, которую он пополнял со студенческих лет. Сергея Васильевича, несомненно, испугали суровые 30-е годы, его травмировала беспардонно грубая критика концепции А.А. Попова в послевоенные годы, косвенно задевшая и его самого, арест в 1952 г. коллеги по отделу Г.М. Василевич… Со многими устоявшимися точками зрения на проблемы традиционного мировоззрения народов Сибири он не был согласен, но и опасался выступать против, а тем более обосновывать свои положения. Когда ему предлагали сделать доклад, он не хотел даже слышать слово «доклад». И если соглашался выступить, то только с сообщением, которое бы называлось «К вопросу о…» Я вспоминаю, когда В.М. Кулемзин защищал диссертацию, а она была посвящена проблемам шаманизма, становлению фигуры шамана – все дискуссионные проблемы!, уже пора начинать заседание Учёного Совета, ко мне подошёл Сергей Васильевич, который в автореферате был обозначен как научный руководитель. С неподдельным чувством страха и смущения в голосе спросил: «Как это я попал в научные руководители?» Оказывается, в это же время с теми же словами волновавшийся руководитель подходил и к своему аспиранту… Несколько раз уже в 70-80-е годы он порывался выступить в защиту концепции А.А. Попова, но не решался, а если и начинал, то не договаривал до конца: страх крепко сидел в нём… И это несмотря на то, что в 1954 г. за выслугу лет он был награждён Орденом Трудового Красного знамени и различными медалями по обстоятельствам. Как беспортошный (т. е. беспартийный – так он говорил о себе), он чувствовал себя особенно незащищённым, но вступить в партию никогда даже не помышлял.