Христианская интерпритация любви

Проповедями и личным примером Иисус внедряет в человеческие сердца идею любви к  ближнему. И на последней  прощальной беседе с учениками он дает им новую заповедь, что бы они  руководствовались ей после его  ухода. «… Возлюбите друг друга. Вы должны любить друг друга так, как я вас любил».²⁵ Эту заповедь Иисус повторяет три раза. Данная заповедь призывает человека любить ближнего не только человеческой любовью, но и божественной, какой Христос любил людей. И движимый именно этой божественной любовью он обрек себя на позорную смерть ради возлюбленных своих. Иисус призывает людей к всепобеждающей и жертвенной любви. «Нет больше той любви, как если кто отдаст жизнь свою за друзей».²⁶ Сила этой любви поднимает человека из рабского состояния. Если в Ветхом завете люди были лишь слугами Бога, то в Новом они превозносятся до уровня его друзей. «Вы мои друзья, и если дальше будете исполнять то, что я заповедаю вам, я не стану больше называть вас слугами, ибо слуге неведомо, что делает его хозяин. Я назвал вас друзьями, ибо рассказал вам обо всём, что узнал от отца моего».²⁷ Заповедует же он главный образом любовь к ближнему.

Итак, любовь людей друг к  другу способна вывести человека из рабского состояния и сделать  их друзьями, кроме того, при соблюдение этой заповеди их другом становиться Бог. Античная философия знала два вида любви — чувственную любовь (Афродиту земную) и божественный эрос (Афродиту небесную), но практически не знала всепрощающей любви к ближнему, которая, по христианским представлениям, только и делает человека равным Богу.

Любовь в Новом завете рассматривается очень широко, в  основном она понимается, как вообще добродетельная жизнь, как исполнение нравственно-этических норм и соблюдение всех заповедей. «Вот что подразумевается  под любовью: мы должны жить согласно заповедям Божьим».²⁸ Две Заповеди же, помимо главных (любовь к богу и любовь к ближнему), включают элементарные нравственные требования такие как: чти отца твоего и мать твою, не убий, не прелюбодействуй, не укради, не возводи клеветы на друга, не желай имущества ближнего твоего. Человек, который соблюдает эти правила, по представления христианства, живет в любви. Этот человек удостаивается ответного чувства от самого Бога, а это есть нескончаемое блаженство. «Если будете следовать моим заповедям, то и в любви моей пребудете, как я следовал заповедям отца моего и пребываю в его любви».²⁹

«Бог есть любовь — в этой краткой формуле глубинный общечеловеческий смысл христианства, который, увы, до сих пор остается в целом непонятым человечеством, люди же которые постигли, может быть величайший, идеал человеческого бытия, почитаются в нашем социуме сумасшедшими, больными, в лучшем случае чудаками».³⁰

Взаимная и всеобъемлющая любовь возведена в Новом завете на высший, доступный человечеству того времени уровень совершенства — она, освящена авторитетом Бога. Бог, согласно Новому завету, так любит людей, что посылает сына своего на смерть ради их спасения. И Новый завет призывают людей так же беззаветно любить друг друга. За это обещана и самая высокая награда — обладание самим Богом. «...Если мы любим, друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь его совершенна, есть в нас, … Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем».³¹

«Обладание же Богом, то есть полное «знание» его, приравнивает человека к Богу, делает его свободным и независимым, лишает всяческого страха — не только перед силами мира сего, но и перед самим Богом».³² Любовь, как высшее состояние человеческого бытия, снимает страх, предписанный человеку в его обыденной жизни, даже страх перед днем Суда. «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершен в любви».³³

На смену философскому духовному эросу античности, христианство принесло интимную, глубоко человечную, сострадательную любовь к ближнему, освятив ее божественным авторитетом, божественной заповедью. Гуманность, милосердие, сострадание, любовь к людям –  вот область чувств и нравственных принципов, открытая христианством  и поставленная им в основу построения новой культуры.

Одним из первых христианских философов который затронул тему любви, является Августин Аврелий. Он проводит резкую грань между любовью и  вожделением. Любовью он называет стремление насладиться Богом ради него самого, а также собой и ближними ради Бога. «Наоборот, вожделение, по Августину, – это стремление наслаждаться собой  и ближним не ради Бога. Настоящая  любовь подобна песне, посвящаемой  Богу; ее можно петь молча, ведь любовь сама есть голос к Богу».³⁴

Говоря о плотских влечениях, Августин не называет их словам «любовь», а лишь «влечение» или «похоть». Половой акт он считает непристойным. «Движения совокупляющихся органов  является непристойным именно потому, что оно не повинуется воле человека».³⁵ Лишь супружество и рождение детей хоть как-то может оправдать «влечение». Хотя супружество не может сделать из порока благо.

Развратом Августин называет не плотские желания и их удовлетворение, а необузданные желания, жадные к  плотским удовольствиям. Так, питье  и питание, необходимые для телесного  здоровья, могут превратиться в чревоугодие, когда становятся самоцелью.

Плотские влечения Августин сравнивает с клеем на крыльях, который  не позволяет летать. Надо очищать  крылья от этого клея, чтобы подняться  в небо. По убеждению Августина, всякая любовь (к матери, другу, к прекрасному, знаниям) лишь тогда имеет действительную ценность, когда видит во всем творение Бога и устремлена через творение к творцу. «Если тела угодны тебе, хвали за них Бога и обрати любовь свою к их мастеру... Если угодны души, да будут они любимы в Боге... То хорошее, что вы любите, от него, и поскольку оно с ним, оно хорошо и сладостно, но оно станет горьким, потому что несправедливо любить хорошее и покинуть того, кто дал это хорошее». ³⁶Когда в своих влечениях и привязанностях мы забываем о творце того, что любимо нами, нас, подстерегает неминуемая горечь, ведь все земное изменчиво и смертно, потому несчастна душа, скованная любовью к тому, что смертно. «Только тот не теряет ничего дорогого, кому все дороги в том, кого нельзя потерять».³⁷

Любовь, освященная Богом, не знает утрат, лишь она несет человеку благостный покой.

Григорий Нисский - пишет "Познание осуществляется любовью"³⁸; т. е. цель познания - Бог достижима только через посредство любви. В этом ее ценность.

Максим Исповедник - любовь у него также предстает как  важный гносеологический фактор. Высшее знание обретается человеком на путях  и в акте безмерной любви к  Абсолюту. Слияние с Богом в  акте божественной любви - блаженство. Это делает возможным спасение и  бессмертие. Он различает пять видов любви:

- "ради бога";

- "по естеству";

- "из тщеславия";

- "из корыстолюбия";

- "из сластолюбия". Только первый вид достоин похвалы.

Григорий Палама - предлагает образ: душа человека это светильник, масло - добрые дела, фитиль - любовь. Он выделяет два вида любви: "любовь к Богу", являющаяся корнем и началом  добродетели, "любовь к миру" как  причина существующего зла. Борьба духовной и телесной любви происходит в каждом человеке.

Таким образом, любовь в христианско-патристической традиции является практически центральной  философско-мировоззренческой категорией, связующей воедино сферы онтологии, гносеологии, этики и эстетики. С  помощью понятия любовь пытались проникнуть в "святая святых" жизни и бытия в целом.

Христианская любовь уже  потому есть любовь своеобразная, что  она есть любовь христианская и называется христианской. Но в существе любви  лежит универсальность. Пока христианская любовь не отрешится от христианства и не признает высшим законом любовь вообще, до тех пор она будет  оскорблять чувство правды — ведь любовь именно и уничтожает всякое различие между христианством и  так называемым язычеством,— до тех пор она будет любовью  ненормальной, противоречащей вследствие своего своеобразия существу любви, будет любовью, лишенной любви, которая  давно уже по справедливости сделалась  предметом иронии. Истинная любовь себе довлеет; она не нуждается ни в особом титуле, ни в авторитете. Любовь есть универсальный закон  разума и природы — она есть не что иное, как осуществление  единства рода через единомыслие. Любовь, основанная на имени какого-нибудь лица, возможна только под условием, что с этой личностью связаны  суеверные представления, все равно, будут ли они религиозного или  умозрительного порядка. Но с суеверием  всегда бывает, связан дух сектантства  и сепаратизма, а с сепаратизмом — фанатизм. Любовь может корениться только в единстве рода, в единстве интеллекта и в природе человечества; только тогда она есть основательная, принципиально выдержанная, свободная  и надежная любовь, ведь тогда она  опирается на источник любви, из которого исходила и любовь Христа. Любовь Христа была сама любовью производной. Он любил  нас не по собственному произволу  и побуждению, а в силу природы  человеческой. Если любовь опирается  на личность Христа, то эта любовь есть особая, обусловленная признанием его  личности, а не та, которая покоится на своем собственном основании. Потому ли мы должны любить друг друга, что Христос нас любил? Но такая  любовь была бы аффектацией и подражанием. Тогда ли любовь наша искренна, когда  мы любим Христа? Но Христос ли причина  любви? Или он, скорее апостол любви? Не есть ли основа его любви единство человеческой природы? Должен ли я любить Христа больше, чем человечество? Но не будет ли такая любовь призрачной? Могу ли я преодолеть сущность рода: любить нечто более высокое, чем  человечество? Любовь облагородила Христа; чем он был, тем его сделала  только любовь; он не был собственником  любви, каким он является во всех суеверных  представлениях. Понятие любви есть понятие самостоятельное, которое  я не заимствую из жизни Христа; напротив, я признаю эту жизнь  только потому и в той мере, в  какой она совпадает с законом, с понятием любви.

Исторически это доказывается уже тем, что идея любви вовсе  не возникла впервые с христианством  и не вошла вместе с ним в  сознание человечества и потому не есть исключительно христианская идея. Царство политики, объединявшее человечество не свойственным ему способом, должно было распасться. Политическое единство есть единство насильственное. Деспотизм  Рима должен был обратиться на самого себя и разрушиться. Но именно благодаря  этому гнету политики человек  совершенно освободился из тисков политики. На место Рима стало понятие человечества, и вместе с тем понятие любви  заняло место понятия господства. Даже иудеи смягчили свой полный ненависти  религиозный фанатизм под влиянием гуманного начала греческой культуры. Филон восхваляет любовь как наивысшую добродетель. В понятии человечества лежало начало разрешения национальных разногласий. Мыслящий дух еще раньше преодолел проблему гражданской и политической дифференциации человечества. Аристотель, правда, отличает человека от раба, но раба, как человека, уже ставит на одну ступень с господином, допуская между ними даже дружбу. Среди рабов были даже философы. Эпиктет, раб, был стоиком; Марк-Аврелий, император, также был стоиком. Так сближала людей философия. Стоики учили, что человек рожден не ради себя, а ради других, т. е. рожден для любви — изречение бесконечно более содержательное, чем знаменитые слова, предписывающие любить врагов. Практическим принципом стоиков является начало любви. Мир представлялся им как общий город, а люди как сограждане. Например, Сенека в самых возвышенных изречениях восхваляет любовь, милосердие, гуманность, особенно по отношению к рабам. Так исчезли политический ригоризм, равно патриотическая узость и ограниченность.

Своеобразным проявлением  этих гуманных стремлений — простонародным, популярным и потому религиозным  — и притом наиболее напряженным  проявлением этого нового начала было христианство. Что в других местах определилось на пути культуры, то здесь получило выражение в  религиозном чувстве как деле веры. Этим христианство опять превратило всеобщее единство в частное, любовь — в дело веры и тем самым  поставило себя в противоречие со всеобщей любовью. Единство не было сведено  к своему первоисточнику. Национальные различия исчезли; но вместо них появилось  теперь различие веры, противоположность  христианского и нехристианского, и эта противоположность раскрылась в истории резче и с большой  ненавистью, чем национальная рознь.

Всякая любовь, основанная на сепаратизме, противоречит, как сказано, сущности любви, которая не терпит никаких  ограничений и преодолевает всякую обособленность. Мы должны любить человека ради человека. Человек является предметом любви, потому что он есть самоцель, разумное и способное к любви существо. Это есть закон рода, закон разума. Любовь должна быть непосредственной любовью, и только непосредственная любовь есть любовь. Но если я между другим и мною, осуществляющим род в своей любви, вклиниваю представление личности, в которой уже осуществлен род, то этим я уничтожаю сущность любви и нарушаю единство представлением третьего существа, находящегося вне нас; ведь это другое существо является объектом моей любви не ради себя, т. е. не ради своей сущности, а потому только, что имеет сходство или нечто общее с этим прообразом. Здесь снова выступают на первый план все противоречия, какие мы находим в личности бога, где понятие личности устанавливается в сознании и чувстве само по себе, вне того качества, которое обращает ее в личность, достойную любви и почитания. Любовь есть субъективное существование рода, подобно тому, как разум является его объективным существованием. В любви, в разуме исчезает потребность иметь посредника. Сам Христос есть не что иное, как только символ, под которым народному сознанию представлялось единство рода. Христос любил людей: он хотел всех их осчастливить и объединить без различия пола, возраста, состояния и национальности. Христос есть любовь человечества к самому себе, как образ — согласно развитой природе религии — или как лицо, но такое лицо, которое понимается как религиозный объект и имеет лишь значение образа,— лицо только идеальное. Поэтому отличительным признаком его учеников служит любовь. Но любовь, как сказано, есть не что иное, как проявление, осуществление единства рода в единодушии. Род не есть только мысль; он существует в чувстве, в настроении, в энергии любви. Род возбуждает во мне любовь. Исполненное любви сердце есть сердце рода. Итак, Христос есть сознание любви, сознание рода. Все мы должны быть едины во Христе. Христос есть сознание нашего единства. Таким образом, кто любит человека ради человека, кто возвышается до любви рода, до всеобщей любви, соответствующей сущности рода, тот — христианин, даже сам Христос. Он делает, что делал Христос, что, делало Христа Христом. Следовательно, где сознание рода возникает как род, там уже нет Христа, но остается его истинная сущность, ибо он был лишь заместителем, образом сознания рода.

Как видим, христианское понимание  любви значительно отличается от античного понимания любви. Из древнегреческих  толкований любви христианское вероучение переняло только «агапэ» – любовь к ближнему, причем, вложив более  широкий смысл в понятие «ближний». Неверно, однако, было бы считать, что христианство только сузило сферу любви. Оно сформировало новый идеал – любви к Богу и бескорыстной, непохотливой, братской любви ко всем людям. Этот идеал в дальнейшем стал основой для появления нового типа любви – любви личности к личности, которую в современном мире называют "настоящей любовью"».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Заключение.

Таким образом, при написании  данной курсовой работы, я  осуществила анализ соответствующей литературы и могу подвести следующий итог.

Понимание любви в христианстве, истоком имело понимание любви  в античности. Но в христианстве появился Бог как посредник между  любящими объектами, отрицание христианством  телесной любви сделало только любовь к Богу имеющей право на существование  в чистоте.

Обычно утверждается, что  христианство устанавливает новые  отношения между Богом и человеком  и что их связывает любовь. Вообще для христианских мыслителей характерно желаемое выдавать за действительное, поскольку они замыкаются в пределы  религии, да одной из религий, и в  пределы исключительно морали, в  которой сущее и должное не смыкаются, но должное постулируется  как сущее: Бог есть любовь.

Отсюда упор на моральном аспекте бытия, на моральном принципе, в отличие от язычества, конкретно греческой античности, в которой упор всегда на всеобъемлющем эстетическом аспекте бытия, при этом должно иметь в виду, что у греков эстетическое заключало в себе и законы государства, и мораль во всех ее проявлениях.

Соответственно существенно  отличны, контрастно противоположны античная и христианская концепции любви. Только не в пользу последней, как  полагают христианские мыслители. Серен  Кьеркегор в «Произведении любви» (1847) утверждал (и это после эпохи  Возрождения и Просвещения), что  только христианская любовь обладает моральной ценностью, мол, лишь с  утверждением христианства впервые  в европейской истории любовь становится принципом не только поведения, но и морали.

Античная этика не исключает  ни эроса, ни чисто эстетического  восприятия действительности, в частности, женщины, жены. Не исключает она катарсис, что нельзя противопоставлять эросу, это явления разноплановые.

Одним из важнейших поворотов  средневекового духа явилось появление  любовного идеала с негативной окраской. Разумеется, античность тоже воспевала  томления и страдания из-за любви... Переживание печали связывалось  не с эротической неудовлетворенностью, а со злосчастной судьбой. И только в куртуазной любви трубадуров именно неудовлетворенность выдвигается  на первое место. Возникает эротическая  форма мышления с избыточным этическим содержанием, при том, что связь с естественной любовью к женщине нисколько не нарушается. Именно из чувственной любви проистекало благородное служение даме, не притязающее на осуществление своих желаний. Любовь стала полем, на котором можно было выращивать всевозможные эстетические и нравственные совершенства.