Модели человека в экономической науке

     Синтез  научного знания, полученного в различных  общественных дисциплинах, может осуществляться в двух основных формах. Первая форма заключается в попытке преодолеть односторонний подход каждой из частных наук путем использования других, не учитываемых в ее модели человека факторов, и неминуемо ведет к более реалистичным, но менее глубоким теориям. По мере того как модель человека, включая в себя все новые дополнительные свойства, приближается к представлению о человеке, существующему в обыденном сознании, сама наука столь же быстро теряет свою теоретичность и приближается к разговору просвещенных дилетантов, перечисляющих множество возможных причин подлежащего объяснению явления без малейшей попытки их систематизации. Вторая форма состоит в экспансии модели человека одной из частных социальных наук на сопредельные дисциплины. Здесь помимо экономического империализма следует упомянуть и социологизм дюркгеймовской школы, и «противоположный по знаку» психологизм в социологии: Тард, Мак-Дугалл, современные школы символического интеракционизма (Мид), неофрейдизм и т. д. Экспансия эта часто принимает агрессивную форму вытеснения одного подхода другим. С нашей точки зрения, по состоянию на сегодня издержки, связанные с отказом от разделения труда между науками, все еще недопустимо велики. Оптимальной процедурой нам представляется параллельный анализ одной и той же проблемы с точки зрения разных социальных наук, сохраняющих свои специфические основные предпосылки (в том числе, разумеется, и модель человека) и инструменты анализа. Следующим шагом может быть осторожная и постепенная модификация применительно к конкретной проблеме отдельных предпосылок данной науки с учетом опыта, накопленного в соседних отраслях знания.

     Очевидные отличия модели человека в экономической  науке как от человеческого поведения  в реальной хозяйственной жизни, так и от морального идеала давали и продолжают давать почву для  критики. Часто такая критика  ведется с моральных позиций. С одной стороны, критики экономической  теории, обычно симпатизирующие социалистическим и религиозным движениям, упрекают экономическую теорию в пропаганде бесчувственного эгоизма. Многие критики резервируют термин «экономический человек», или Homo oeconomicus, именно для морального осуждения холодного рационального эгоиста, образ которого якобы лежит в основе экономической теории. С другой стороны, поборники либерализма подчеркивают тот факт, что экономический человек занимает в жизни гораздо более свободную и активную позицию, чем психологический человек, являющийся игрушкой своего подсознания, и социологический человек, стремящийся соответствовать ролевым ожиданиям. Система предпочтений, в соответствии с которой он действует, независима, т. е. не испытывает непосредственного влияния со стороны других людей и общественных институтов. Это послужило основанием к тому, что ряд авторов сочли экономическую модель Изобретательного, Оценивающего, Максимизирующего Человека (Resourceful, Evaluating, Maximizing Man, REMM) воплощением творческого, активного начала в человеческой природе.

     Таким образом, после того как в течение  примерно двухсот лет экономический  человек был «универсальным пугалом», воплощением бездушного эгоизма  и рационализма, в наши дни он становится чуть ли не идеалом творческой личности. Эта в высшей степени интересная метаморфоза объясняется переосмыслением исторической роли рыночной экономики в связи с крахом ее единственной альтернативы — экономики централизованной, признанием ее соответствия человеческой природе. Так что вопрос об этической оценке экономического человека неоднозначен. Но в любом случае эта оценка предполагает, что экономическая и социологическая модели человека существуют в реальной жизни, тогда как, с нашей точки зрения, они отражают лишь искусственно изолированные аспекты человеческой личности. Поведение человека в области экономики как особой подсистемы общества имеет определенную специфику. Но модель человека в экономической науке (например, REMM) есть изолирующая абстракция этого поведения, заостряющая его специфические черты. Можно говорить о том, насколько хорошо та или иная модель описывает и предсказывает реальное человеческое поведение, но отождествлятть ее с конкретным поведением, на наш взгляд, неправомерно.

     Моральная критика по большей части бьет мимо цели. Глубоко разрабатывать определенный, несомненно существующий в реальной жизни аспект человеческого поведения можно только абстрагировавшись от других его аспектов, отнеся их в разряд «прочих равных». Поэтому независимо от личного философского взгляда ученого на природу и идеал человека⁵⁹ он нуждается в некоторой абстрактной модели человека как отправной точке своего научного исследования. Взаимоотношения между эпистемологической моделью человека и политическим строем общества гораздо сложнее, чем это представляется «моральным критикам». Тоталитарное общество тоже можно исследовать с использованием экономической модели человека и принципа методологического индивидуализма (насколько информативно будет такое исследование — другой вопрос). Между тем само тоталитарное государство, стремясь поставить каждого индивида под контроль, будет явно или неявно исходить из социологической модели человека, в чем последняя нисколько не повинна.

     Эпистемологические  модели человека в частных общественных науках безусловно следует отделять от попыток создать цельный его образ, раскрыть сущность человека и дать адекватное ей определение человека, свойственное философской антропологии в широком смысле слова. Узкий, неполный образ человека в общественных науках — закономерная плата за их специализацию. У аналитических научных моделей и синтетических философских концепций человека совершенно разное предназначение. Если концепции человека в философской антропологии представляют собой результат исследования, построенного на данных частных наук, то модели человека в общественных науках суть лишь инструменты исследования, не гипотезы, а инструменты для построения гипотез. Если «самое большее, чего можно требовать от науки, — это исследование человеческих действий как интенционально-целенаправленного поведения», то философская антропология дополняет этот уровень исследований анализом человеческих ценностей и целей.

     Тот факт, что поведение реальных людей  в общественных науках объясняют  и предсказывают с помощью абстрактных конструкций, воплощающих лишь один из существенных аспектов, всегда должен присутствовать в сознании исследователя и потребителя научной продукции. Не случайно некоторые исследователи экономического человека призывают выделить два типа моделей человека в экономической теории: модели — аппроксимации реальности, в принципе предполагающие возможность эмпирической, например эконометрической, проверки, и чисто эвристические модели «для служебного пользования» ученого, являющиеся «карикатурами на действительность», которые лишь лежат в основе построения гипотез. Другие исследователи разделяют образ человека и модель человека у одних и тех же авторов. Эта точка зрения находит методологическое основание в идеях К. Поппера о доэмпирических элементах в рамках эмпирических теорий и известном тезисе М. Фридмена о том, что реалистичность предпосылок исследования не имеет значения.

     Существуют значительные различия моделей человека по степени абстракции и между науками, и внутри каждой из них (в частности, при эконометрическом исследовании модель человека безусловно должна быть более конкретной, чем в чистой теории). Путь научного познания вообще идет в направлении убывания абстрактности, но важно подчеркнуть, что даже самая абстрактная исходная модель имеет отношение к моделируемому объекту — в данном случае к реальному человеческому поведению. Разделение на аппроксимации и карикатуры, на наш взгляд, может иметь смысл не в аспекте реалистичности моделей человека, а в аспекте их верифицируемости (см. ниже). Что же касается различий между образом и моделью человека у одних и тех же авторов, то для нашей темы важно лишь влияние первого на вторую в тех случаях, когда оно имеется. В данной работе рассматриваеться только эпистемологические модели человека, причем любой степени абстрактности. Полезность нашего подхода иллюстрирует и тот факт, что в истории экономической мысли  абстрактные модели человека использовались не только для построения эмпирически проверяемых гипотез, но и для непосредственного объяснения явлений хозяйственной жизни.

     Требовать от модели экономического человека учета  всех основных, сущностных человеческих черт, как это делают многие ее критики,— значит требовать отказа от разделения труда между науками, что очевидно неприемлемо. Но существует и опасность обратного знака, когда выводы, полученные с помощью абстрактной модели экономического человека, без необходимых посредствующих звеньев и оговорок применяются к поведению реальных людей (например, при обосновании той или иной макроэкономической политики). Такой ошибочный подход весьма характерен для экономистов, не уделяющих должного внимания методологическим вопросам.

     Принимая  ту или иную модель человека, обществоведы тем самым делают выбор между  строгостью и реалистичностью анализа. Чем меньше факторов принимается в рассмотрение, тем более определенный теоретический результат (объяснение или прогноз) можно получить, но расстояние между теоретическим выводом и реальным поведением моделируемых экономических субъектов может оказаться слишком большим: проблема, которую мы решили, может иметь очень слабое сходство с той, которую пытались решить. Напротив, меньшая степень абстракции позволяет выявить большое количество воздействующих на человеческое поведение факторов, но, как правило, не дает однозначных объяснений или прогнозов.

     Сказанное полностью относится к модели экономического человека. С одной стороны, рациональная модель человека, принятая в экономческой науке, обладает наибольшей обобщающей способностью. Гипотеза рационального поведения позволяет обеспечить единство экономической теории в степени, недоступной другим общественным наукам. Переходя, например, от теории потребления к теории фирмы, экономисту, работающему в рамках основного течения, нет нужды менять инструменты исследования. Кроме того, несмотря на существование различных исследовательских программ в рамках экономической науки, область согласия среди экономистов гораздо шире, чем среди социологов или психологов. Рациональная модель человека как стартовая предпосылка исследования позволяет учить студентов-экономистов по одинаковым в принципе учебникам, использующим одинаковую терминологию, оставляя разногласия на долю спецкурсов. (Исключение — вопрос о макроэкономической политике; здесь учебникам приходится излагать конфликтующие между собой неоклассические, монетаристские и посткейнсианские версии. Но это объясняется именно тем, что макроэкономические теории в меньшей степени опираются на гипотезы о рациональном поведении, чем микроэкономические). Напротив, учебник психологии сразу же начинается с характеристики различных психологических школ, оперирующих совершенно разными системами терминов. Именно принятая на вооружение экономистами модель человека как рационального существа, максимизирующего свою целевую функцию при имеющихся ограничениях, способствовала прогрессирующей математизации экономической теории, выделяющей ее из всех общественных наук. Логика рационального выбора, к тому же примененная к количественным показателям, как например цена, величина спроса и предложения, легко и естественно поддается переложению на язык математики, хотя реальная история развития математических методов анализа экономики показывает, что этот процесс никак нельзя назвать гладким и непрерывным. Достаточно задать изменение внешних параметров — и мы сможем рассчитать оптимальную реакцию на него каждого рационального экономического субъекта и всех их вместе взятых (в моделях общего равновесия). Проблема, однако, состоит в том, что математический инструментарий имеет собственную логику развития и часто внедряется без какой-либо осмысленной поведенческой интерпретации.

     С другой стороны, повышенная степень  абстрактности рациональной модели человека, принятой в экономической теории, ее относительная независимость от реальных фактов хозяйственного поведения представляют собой серьезную методологическую проблему. Соотношение теории и фактов ни в какой другой общественной науке не явл6я6ется столь болезненным вопросом, как в экономической теории. Модель экономического человека, позволяющая применить в чрезвычайно широких масштабах математический инструментарий, приводит в конечном счете к проблеме выбора между «истиной и строгостью». 
 

2.3 Верификация модели человека в экономической науке  

     В этой связи особое методологическое значение приобретает вопрос о верификации поведенческих гипотез, составляющих модель человека. Он является частью более общей проблемы верификации предпосылок экономического анализа (помимо модели человека к ним относятся предпосылки равновесия, совершенной конкуренции и т. д.). К этой проблеме существует много подходов, в том числе взаимоисключающих. А. Сен пишет, что среди экономистов различных школ распространены три точки зрения:

• гипотеза рационального поведения принципиально неопровержима;
• она принципиально опровержима, но до сих пор не опровергнута;
• она опровержима и многократно опровергнута.

     Эту классификацию надо включить под особой рубрикой позицию М. Фридмена, согласно которой реалистичность предпосылок теории не имеет значения при ее оценке.

     Априористский подход новой австрийской школы, и в первую очередь Л. Мизеса, к  которому примыкали и такие выдающиеся экономисты, как Л. Роббинс и Ф. Найт, заключается в том, что предпосылки рационального поведения, лежащие в основе не только экономической теории, но и всей праксеологии — науки о человеческом поведении, которую Мизес резко отделяет от истории,— ненаучного описания и понимания реального поведения, являются априорными аксиомами. Эти аксиомы каждый человек познает путем интроспекции и логически выводит из них теоремы, касающиеся человеческого поведения в условиях, приближенных к реальным. Поведенческие аксиомы, по мнению Мизеса, не подлежат эмпирической проверке, так же как, например, категории логики, которые мы не можем анализировать «со стороны», ибо наш разум от природы логичен и оперирует этими категориями. Данный подход сохранился в наши дни лишь у некоторых представителей новой австрийской школы, другие отступают от крайностей мизесовского априоризма и терпимо относятся к эмпирическим проверкам.