Понимание культуры в трудах И. Хейзинги

      Но  что такое игра, чем она отличается от других видов человеческой деятельности?

      Хейзинга выделяет ряд признаков, которые характеризуют игру как таковую. И первым среди них он называет то, что игра суть свободная деятельность. Игры по приказу, как отмечает Хейзинга, в принципе быть не может. Для того чтобы человек начал играть, у него должно появиться желание. Если этого желания нет, то игра не может состояться. 

      Игра, — пишет Хейзинга, — есть некое излишество. Потребность в ней лишь тогда бывает насущной, когда возникает желание играть. Во всякое время игра может быть отложена или прервана. Игра не диктуется физической необходимостью, тем более моральной обязанностью. Игра не есть задание, она протекает в свободное время¹⁴⁰. 

      Вторым  характерным признаком игры Хейзинга считает то, что «игра не есть «обыденная» жизнь и жизнь как таковая»¹⁴¹. Игра суть вымысел, виртуальная реальность, говоря языком компьютерной эпохи, о которой все знают, что она существует как бы взаправду, но тем не менее не является таковой. В этом «как бы взаправду» кроется, как отмечает Хейзинга, известная неполноценность игры, которую нельзя ставить на одну доску с реальной жизнью, где все будто бы так же и все же не так. Игра противостоит реальности как несерьезное серьезному. В то же время она способна захватить играющего как самое серьезное дело. В этом случае грань между серьезным и несерьезным становится столь неразличимой, что на уровне индивида она не ощущается. Человек, погруженный в игру, воспринимает ее как самое важное дело, хотя подспудно знает, что это далеко не так. Не будучи «обыденной» жизнью, подчеркивает Хейзинга, 

      игра  лежит за рамками процесса непосредственного  удовлетворения нужд и страстей. Она  прерывает этот процесс, вклинивается в него как временное действие, которое протекает внутри себя самого и совершается ради удовлетворения, приносимого самим совершением действия. Такой представляется нам игра сама по себе и в первом приближении: интермеццо повседневной жизни, занятие во время отдыха и ради отдыха¹⁴². 

      Третьим характерным признаком игры является, по мысли Хейзинги, то, что она обособляется от «обыденной» жизни и развертывается в определенных временных и пространственных рамках. Человек, играющий в ту или иную игру, создает свой собственный пространственно-временной континуум, вне которого законы игры не действуют. Игра начинается и заканчивается в определенный момент, после которого виртуальная реальность исчезает и все возвращаются в настоящий, реальный мир.

      Четвертым признаком игры, отличающим ее от других видов человеческой деятельности, Хейзинга считает то, что внутри игрового пространства всегда существует определенный порядок, действуют правила и установления, о которых играющие условились заранее. Нарушение хотя бы одного из них ведет к прекращению игры. Таким образом, «в несовершенном мире и сумбурной жизни она (игра) создает временное ограниченное совершенство... Она творит порядок, она есть порядок»¹⁴³.

      Однако  перечень признаков игры не ограничивается перечисленными выше. Хейзинга подчеркивает, что игра сразу фиксируется как культурная форма. Будучи однажды сыгранной, она остается в памяти игравшего в нее индивида как некое духовное творение, которое может быть передано по наследству, воспроизведено при необходимости в любое время. Наконец, игру отличает присутствие в ней некоего напряжения, которое возникает вследствие того, что в игре всегда есть известная неопределенность, что здесь нельзя быть на все сто процентов уверенным в выигрыше, особенно тогда, когда игра ведется с достойным соперником. 

      Напряжение  игры, — пишет Хейзинга, — подвергает проверке играющего: его физическую силу, выдержку и упорство, находчивость, удаль и отвагу, выносливость, а вместе с тем и духовные силы играющего, коль скоро он, одержимый пламенным желанием выиграть, должен держаться в предписываемых игрой рамках дозволенного¹⁴⁴. 

      Опираясь  на свой анализ феномена игры, Хейзинга формулирует следующее определение: 

      У Хейзинги есть и другое определение игры, схожее с первым по сути, но отличающееся от него в деталях. Во втором разделе книги «Человек играющий» он определяет ее как

      Опираясь  на выработанное понимание игры, анализ ее места и роли в жизни людей, Хейзинга формулирует свое понимание культуры. Культура, с его точки зрения, есть игра. Именно так он заявляет в третьем разделе своей книги, хотя, если исходить из контекста его рас-суждений, было бы более правильно сказать, что культура есть функция игры. Об этом, кстати, пишет и сам Хейзинга, который подчеркивает, что «в этом двуединстве культуры и игры игра является первичным, объективно воспринимаемым, конкретно определенным фактом, в то время как культура есть всего лишь характеристика, которую наше историческое суждение привязывает к данному случаю»¹⁴⁷. Игровое начало пронизывает культуру, но культура рождается в процессе игры, которая значительно старше культуры, ибо 

      понятие культуры, как бы несовершенно его  ни определяли, в любом случае предполагает человеческое сообщество, а животные вовсе не ждали появления человека, чтобы он научил их играть... Можно с уверенностью сказать, что человеческая цивилизация не добавила никакого существенного признака к общему понятию игры¹⁴⁸ 

      Какое же будущее ожидает игру и культуру?

      Ответ на этот вопрос, даваемый Хейзингой, проникнут духом печали и пессимизма. С его точки зрения, современный мир утратил представление об игре в высшем понимании этого слова как свободной деятельности, в ходе которой человек создавал свой собственный мир и сам устанавливал правила. Она стала достоянием прошлого. На смену Homo ludes пришел Homo Occidentalis Mechanicus Neobarbarus, если воспользоваться выражением А. Тойнби, которого интересует не сама игра, а та выгода, которую победитель может извлечь из своего триумфа. Подтверждение справедливости этой мысли Хейзинга видит в 8. Исследование проблемы культуры в западной общественной мысли XX в. трансформации, произошедшей со спортом, который ныне менее всего напоминает состязания атлетов, проводившиеся в Древней Греции и Спарте. 

      Шумно пропагандируемые соревнования между  странами, — пишет Хейзинга, — не в состоянии поднять современный спорт до активной силы, созидающей стиль и культуру. Несмотря на свое значение для участников и зрителей, он остается стерильной функцией, в которой древний игровой фактор уже успел умереть. Такое понимание идет вразрез с ходячим мнением, для которого спорт является главным игровым элементом нашей культуры. В действительности он утратил лучшее из своего игрового содержания. О благородном диалоге в том смысле, который придавал этому слову Аристотель, здесь едва ли можно говорить: совершенно бесплодное умение, которое не обогащает душу¹⁴⁹. 

      С точки зрения Хейзинга насыщение игровыми элементами различных сторон жизни, которое наблюдается сегодня, отнюдь не является доказательством возрастания роли Игры с большой буквы. Скорее это свидетельство прогрессирующего «пуэрилизма», или ребячества, когда все воспринимается в облегченной форме, когда от традиции стремятся освободиться как от пут на ногах, когда старость и сопутствующая ей мудрость воспринимаются как негативные качества. 

      Следует ли рассматривать пышно разрастающийся пуэрилизм в современном обществе как игровую функции или нет? — спрашивает Хейзинга. — На первый взгляд кажется, что ответ будет утвердительным... Тем не менее в настоящее время, я считаю, что должно более четко определить дефиницию игры и на этом основании отказать пу-эрилизму в таком качестве. Ребенок, который играет, не ребячлив. Он становится ребячливым, когда игра ему надоедает или когда он не знает во что играть¹⁵⁰. 

      Игра, считает Хейзинга, концентрирует, стягивает в одно целое силы общества, пуэрилизм распыляет их в алогичном хаосе. Говоря другими словами, пуэрилизм не только не препятствует нивелировке личности, но, наоборот, усиливает процесс отчуждения человека от самого себя. «Чтобы вернуть святость, достоинство и стиль, культура должна идти другими путями»¹⁵¹. Таков один из главных выводов Хей-зинги относительно судеб европейской культуры. Однако что это за путь, Хейзинга не говорит, оставляя на долю читателя догадываться о возможных способах решения проблемы. Без особого оптимизма смотрит Хейзинга и на перспективу развития современного искусства, которое, с его точки зрения, занято исключительно поисками оригинальности, а не выполняет своих непосредственных функций по возвышению человеческого духа и облагораживанию людей.

      Таковы  в самых общих чертах воззрения  Йохана Хейзинги на природу культуры и ее судьбу.

      Можно ли безоговорочно принять данную концепцию? Думается, нет. Прежде всего возражение вызывает утверждение Хейзинги о том, что человек с момента своего рождения есть существо играющее, что игра лежит в основе культуры, что она есть сама игра. Как было показано многими исследователями, фактором, обусловившим превращение обезьяны в человека, был в первую очередь труд. Игровые элементы были вплетены в трудовую деятельность, но это вовсе не означает, что игра является истоком человеческой культуры. Хейзинга явно преувеличивает роль игры в жизни человеческого рода, ибо прежде чем наслаждаться игрой, человек должен иметь пищу, одежду, жилище. Все это можно обрести только трудясь, преобразуя природу, реально видоизменяя ее.

      Второе  возражение может звучать так. Хейзинга делает попытку вписать в «игровое пространство» не только искусство, но и науку, право, военное искусство всех времен и народов. Однако следует признать, что, решая эту задачу, он не обходится без натяжек. Вряд ли можно все многообразие явлений, судебные заседания, воинские поединки, литературные посвящения подводить под ранг игры. На это, кстати, указывает С.С. Аверинцев, который в одной из своих работ, посвященных Хей-зинге, разбирает вопрос о том, насколько игровой элемент присутствует в квазиторжественном посвящении Людовику XIII, предваряющем знаменитый трактат Гуго Гроция «О праве войны и мира».

      Не  трудно заметить также и то, что по сути работа Хейзинги скорее дискриптивна, чем теоретична. Теория вопроса излагается им только в первом разделе, который носит название «Природа и значение игры как явления культуры» и по объему составляет менее 1/5 всей книги. Дав краткое изложение своих подходов, Хейзинга к этому вопросу более не возвращается, хотя необходимость в этом возникает не раз, особенно когда он потрясает читателей парадоксальностью своих суждений. Многие исследователи творчества выдающегося нидерландского историка, в частности видный неогегельянец К. Моранди, говорят о том, что Хейзинге-историку, щедро наделенному талантом отбирать и систематизировать факты, удивительным вкусом и тактом, всегда не хватало солидной методологической базы. Думается, это в полной мере проявилось и в «Человеке играющем», где многие моменты явно требуют более тщательной теоретической проработки, чем та, которая дается автором.

      Наконец, нельзя не сказать и о том, что  книга Хейзинги отмечена каноническими чертами современной мифологемы. Это прослеживается с первой до последней страницы произведения, где игра представлена как архетип культурной подлинности. О ней Хейзинга говорит в терминах мифа, употребляя такие выражения, как «отрешенность и воодушевление», «подъем и напряженность», «радость и дионисийский экстаз». И последнее, Как совершенно справедливо отмечает Р.А. Гальцева, Хейзинга в своем возвышении игры упраздняет смысловой, духовный, нравственный критерий (под видом не-праздничного, прозаического, уныло-серого, утилитарного) того, что он иронически именует как «серьезное». Под пером Хейзинги все, что не есть игра, а есть «серьезное», достойно порицания и осуждения. Из этого следует, что тот, кто живет подобной, то бишь «серьезной» жизнью, существует вне культуры и вне истории, с чем вряд ли можно согласиться. Точно так же вызывает сомнение и идея о том, что чем яснее и честнее культура осознает себя как Игру, тем больше шансов стать у нее высокой культурой.

      Обращает  на себя внимание и то, что Хейзинга не дает никакого ответа на вопрос: какими путями идти культуре? Он не предлагает никакого выхода из сложившейся ситуации, а только констатирует кризисное состояние европейской культуры. Сквозь все, написанное им, как подчеркивают многие авторы, проходит сдержанная, но внятная нота резиньяции, то есть безропотного смирения перед судьбой, что идет вразрез с установками европейского интеллигента-гуманиста, способного на активное действие, а не только на рефлексию.

      Можно указать еще на целый ряд моментов концепции Хейзинги, которые требуют критического осмысления. Однако все это не ставит под сомнение тот факт, что в лице автора «Человека играющего» мы имеем неординарно мыслящего ученого, внесшего весомый вклад в культурологию XX в.