Денис Иванович Фонвизин 1745-1792

Главное действующее лицо комедии — госпожа Простакова. «Все прочие лица, — писал П.А. Вяземский, — второстепенные; иные из них совершенно посторонние, другие только примыкают к действию» (Вяземский П.А. Фон-Визин. СПб., 1848. С.211) Она — классический тиран, подобный Димитрию Самозванцу из одноименной трагедии А.П. Сумарокова, только подданные ее — слуги и члены семьи. Она не ведает ограничений своей власти: «Что захотела, поставлю на своем…» (IV, 9). Ее жестокость в обращении с «подданными» компенсируется неразумною материнскою нежностью к Митрофану — аналогом слепой классической «страсти». Митрофан же, невежественный и никчемный, — грубый льстец, потакающий прихотям тирана и готовый предать его в любую минуту. Простакова уверена в собственной безнаказанности и не замечает, как над ней сгущаются тучи: к началу действия уже три дня наблюдает ее «нрав» специально командированный наместником чиновник Правдин («Имею повеление объехать здешний округ <…> Я живу здесь уже три дни. Нашел помещика дурака бессчетного, а жену его презлую фурию, которой адский нрав делает несчастие целого их дома. <…> Ласкаюсь, однако, положить скоро границы злобе жены и глупости мужа. Я уведомил уже о всех здешних варварствах нашего начальника и не сумневаюсь, что унять их возьмутся меры»(II, 1), но Простакова не придает этому значения. Выслушав начало письма Стародума, где говорится о приданом, назначенном Софье, она совершает трагическую ошибку: спешит «тирански» устроить свадьбу ее с Митрофанушкой. Если бы Простакова выслушала письмо до конца, она бы узнала, что сам Стародум прибывает в сей же день, и действовала бы иначе, но привычка к «самовластию» лишила ее осторожности. Когда же приехавший Стародум решительно отвергает ее притязания, она решается на отчаянный шаг — похищение Софьи. Так совершается прямое уголовное преступление не только при свидетелях (Стародум, Милон), но и на глазах чиновника Правдина, давно собирающего доказательства ее беззаконных поступков. Попытка увоза оканчивается крахом и полагает предел бесчинствам Простаковой, но, все еще не прозревшая, она упорствует в своем «злонравии» и не думает раскаиваться. Она все еще не верит, что власть ее может быть отнята.

Так трагическое, по сути, действие ложится в основание комической картины нравов провинциального дворянства.

Первая же сцена комедии (примерка кафтана) погружает нас в плотную бытовую среду помещичьего дома, где господствуют сугубо материальные интересы. Скотинины (Простакова, Скотинин и Митрофан) на сцене едят, пьют и дерутся. Еда, деньги и имущество не сходят у них с языка. Все устремления Скотининых эгоистические и «скотские». В этом их кровное «сходство».

По унаследованному обычаю (а не только из скупости) Простакова нерадит об учении Митрофанушки. Лишь правительственные указы принуждают ее терпеть Кутейкина и Цифиркина, «изнуряющих» «дитя». Немецкий кучер Адам Адамыч Вральман потому и любим ею, что не препятствует сонному и сытому существованию Митрофанушки. Его избалованность, невежество, непригодность ни к какому делу представлены как плод этого «старинного» воспитания.

Стародум же, несмотря на свое имя, не так «старинен», как Скотинины. Его генеалогия ведет не дальше петровского времени. Темы его монологов — «должность дворянина», «истинная неустрашимость» и т.п. Он не столько просто моралист, а ревнитель «общей пользы».

Однако все наставления Стародума обращены к его заведомым единомышленникам — Правдину, Милону и Софье. Скотининых никто из них и не думает поучать. Даже обличения Стародума практически касаются не их, а придворных «низостей» и падения нравов дворянства по минованию «золотого века» Петра I. Даже иллюстрацией всеобщего современного развращения жизнь семейства Простаковых может служить лишь в самой малой мере.

Т.о. «идеологический» и «бытописательный» планы в «Недоросле» оказались разведены, если не противопоставлены. Это сделало естественными позднейшие упреки критиков Фонвизину в неумелом построении комедии и породило традицию восприятия двух ее планов по отдельности. Обычно значение одного завышалось или занижалось за счет другого. Уже в пушкинское время «Недоросль» ценился за колоритный, социально-характерный язык его персонажей и красочные бытовые сцены, а морали Стародума казались скучными, их даже сокращали при постановках. Современники же Фонвизина больше пленялись именно прямыми, страстными и разумными речами Стародума, а все «скотининское» могло вызывать возмущение, эстетическое неприятие, как, напр., в эпиграмме И.Ф.Богдановича:

1783-1792: позднее творчество, «Чистосердечное признание…»

В 1783 г. кн. Е.Р. Дашкова привлекла Фонвизина к участию в издававшемся ею журнале «Собеседник российского слова». В первом же номере появился его «Опыт российского сословника». Составленный как будто бы для нужд готовившегося «Словаря Российской Академии наук», фонвизинский «Опыт…» являлся прикровенной политической сатирой, изобличающей придворные порядки и «бездельничанье» дворян.

В том же журнале в 1783 г. без заглавия и подписи были опубликованы политически острые и дерзкие «вопросы» Фонвизина (в рукописи они озаглавлены как «Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание»), адресованные Екатерине II и снабженные «ответами» самой императрицы, которая поначалу автором «вопросов» полагала И.И. Шувалова. Истина вскоре выяснилась. Получилось, что Фонвизин своим «свободоязычием» навлек на себя неудовольствие власти и в дальнейшем испытывал затруднения с публикацией своих трудов. Перевод сочинения И.Г. Циммермана «О национальном любочестии» (1785), повесть о гонениях, которые терпит мудрец, говорящий правду властителю («Каллисфен. Греческая повесть», 1786), и стихотворная басня «Лисица-Казнодей» (1787; сюжет восходит к басне Х.-Ф.-Д. Шубарта, опубликованной без названия в 1774 г.) были напечатаны анонимно.

К 1788 г. Фонвизин подготовил свое «Полное собрание сочинений и переводов» в 5-ти томах: была объявлена подписка, однако издание не состоялось и даже рукопись его теперь утрачена. В том же 1788 г. он безуспешно добивался разрешения на издание авторского журнала «Друг честных людей, или Стародум» (часть подготовленных материалов увидела свет лишь в 1830 г.).

В последние годы здоровье Фонвизина сильно ухудшилось (в 1784–1785 гг. он выезжал с женой для лечения в Италию), и вместе с тем возросли его религиозные и покаянные настроения, выразившиеся в автобиографическом сочинении «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях» (1791; опубл. с сокр. 1798; полностью 1830). Примером Фонвизину, по его словам, послужила «Исповедь» Ж.-Ж. Руссо, дерзнувшего «показать человека во всей истине природы, показав одного себя», но цели у него были иные: «..одержим будучи трудною болезнию, нахожу, что едва ли остается мне время на покаяние, и для того да не будет в признаниях моих никакого другого подвига, кроме раскаяния христианского: чистосердечно открою тайны сердца моего и беззакония моя аз возвещу» (с.245). Из задуманных четырех книг, посвященных «младенчеству», «юношеству», «совершенному возрасту» и «приближающейся старости», было написаны первые две и частично третья. Каждая открывалась эпиграфами из Псалтири. В «Чистосердечных признаниях..» действительно содержатся покаянные размышления, сожаления о юношеском пристрастии к вольнодумным учениям, о «природной остроте», увлекавшей его к легкомысленным кощунствам, но в большей степени это мемуары, записки наблюдательного и умного человека о своем времени и окружавших его людях.

Сохранившаяся неполностью последняя его комедия «Выбор гувернера» (между 1790 и 1792) посвящена, как отчасти и «Недоросль», вопросам воспитания, однако сильно уступает последней в художественном отношении.

Скончался Фонвизин после вечера, проведенного в гостях у Г.Р. Державина, где, по отзывам присутствовавших, был весел и шутлив. Похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры.