Модели политической культуры

В либерально-демократической  модели важное место занимает проблема соотношения свободы, равенства  и справедливости. Здесь наблюдается  множество противоречий, различий, оттенков, переходных ступеней от откровенной  апологии неравенства до признания  социального равенства, от приверженности либертаристски трактуемой идее анархической свободы до признания в тех  или иных сферах жестких ограничений  на индивидуальную свободу со стороны  государств. В целом зачастую предпочтение отдается равенству возможностей, с которым отождествляется справедливость, перед социальным равенством, равенству стартовых условий перед равенством результатов.

Но вместе с  тем в глазах носителя либерально-демократической  модели политической культуры право, правовая система представляют собой гарант свободы отдельного индивида в выборе по собственному усмотрению морально-этических  ценностей, сферы их деятельности. По его мнению, закон призван гарантировать  свободу личности, неприкосновенность собственности, жилища, частной жизни, духовную свободу. В обществе должен господствовать закон, а не люди, функции  государства состоят в регулировании  отношений между гражданами на основе закона. Для него самоочевидной истиной  являются право участия в политическом процессе, соблюдение определенных правил игры между политическими партиями, разного рода заинтересованными  группами, ротация власти в процессе всеобщих выборов на всех уровнях  власти, другие нормы и принципы парламентаризма и плюралистической демократии.

Следует учесть, что в развитых странах Запада средний гражданин в повседневной жизни при нормальных условиях лишь спорадически соприкасается с государством, зачастую имея лишь весьма смутное  представление о политических событиях, происходящих в “коридорах власти”  и “столицах” , за пределами своей  общины, деревни, городка. Более того, для него государство нечто отдаленное, чуждое, вмешательство которого в  частные дела нежелательно и гарантировано  обычаем, традицией и законом. Например, значительной части американцев  присущи недоверие и даже неприязненное  отношение к государству, государственным  институтам и отождествляемой ими  политике вообще. Общеизвестен еще  тот факт, что американцы отдают предпочтение правительствам штатов перед  федеральным правительством, органам  местного самоуправления перед правительствами штатов, семье, общине и индивиду перед обществом в целом.

Для значительной части населения стран Запада характерно амбивалентное отношение  к государству и связанным  с ним институтам. С одной стороны, в их глазах государство - это источник и гарант закона и морали, без  сильного государства общество может  оказаться во власти анархии. Здесь  обнаруживается склонность к позитивному, зачастую даже авторитарному отношению  к государству. С другой стороны, в их глазах чрезмерно раздутое государство  может оказаться инструментом подавления и нарушения прав личности. При  необходимости выбора между индивидом  и обществом значительная часть  людей, придерживается консервативных воззрений, на первое место ставит общество. По их мнению, это последнее, будучи значительно шире правительства, исторически, этнически и логически выше отдельного индивида. Права отдельного человека носят одновременно и естественный, и социальный характер: естественный, потому что принадлежат человеку, созданному самим богом в качестве неотъемлемого элемента великого плана  природы, а социальный, потому что  человек может реализовать эти  права лишь в организованном обществе. Правительство же является политическим оружием общества, призванным обеспечивать и защищать права человека. Для  наиболее консервативной части данной категории людей власть - это предпосылка  всех свобод. Придавая первостепенное значение закону и порядку, авторитету и дисциплине, они склонны высказываться  за восстановление авторитета и престижа власти и правительства. Они убеждены в том, что современное общество нуждается в повиновении и  послушании, и для достижения этих целей государство вправе принимать  соответствующие меры.

Все это, естественно, усложняет выявление политических предпочтений основных категорий населения, особенно это касается государства  и важнейших государственно-политических институтов. политике вмешательства государства в экономические и социальные процессы. Достижение ясности в этом вопросе затрудняется также тем, что здесь противоречия, так сказать, в горизонтальном разрезе совмещаются с противоречиями по вертикальной линии между идеологическим и практическим, теоретическим и обыденным уровнями сознания.

В либерально-демократической  модели политической культуры политическому  плюрализму соответствует религиозный  и идеологический плюрализм. Здесь  и религия, и идеология, которые  при всех их различиях эпистемологического, сущностного и концептуального  характера в методологическом плане  представляют собой однопорядковые явления, отделены от государства. Парламентская  демократия с ее этно-культурным, социальным, социокультурным и иными формами  плюрализма не приемлет ни государственной  религии, ни государственной идеологии. Здесь идеология, равно как и  религия, отделена от государства, хотя, как представляется, нет каких-либо законодательных актов, узаконивающих  это положение. Признав плюрализм  интересов и партий, религиозных, этнокультурных, социально-экономических  и иных различий, нельзя не признать плюрализм идеологий или идеологических течений в каждой отдельной стране, позиции которых по ряду важнейших  вопросов совпадают. Особенно это касается системообразующих аспектов. Такое  положение вещей и создает  основу “единства в многообразии” , консенсуса по основополагающим вопросам государственно-политического устройства.

При всех различиях  и противоречиях было бы ошибочно представлять дело таким образом, будто  в каждой политической культуре существуют четко разграниченные, фронтально противостоящие друг другу течения, между которыми как бы пролегает непреодолимая  стена. Дело в том, что во всех главных  политических партиях индустриально  развитых стран как носителях  соответствующих политических культур  присутствует сочетание социал-демократических, либеральных и консервативных элементов. В данной связи не может не обратить внимание тот факт, что само содержание, вкладываемое в понятие “правые” и “левые” , “консерватизм” и “либерализм” , “радикализм” , которые получили хождение в общественно-политическом лексиконе Запада в 19-20 вв., их трактовка и толкование к настоящему времени претерпели существенные, а в некоторых аспектах радикальные изменения. Например, уже потерял убедительность принцип, согласно которому индивидуалистические ценности жестко привязывались к правому, консервативному флангу идейно-политического спектра, а коллективистские - к его левому флангу.

Все перечисленные  компоненты (перечень их, естественно  можно дополнить) в совокупности составляют основную модель либерально-демократической  политической культуры - обобщенный и  абстрагированный идеальный тип, который  проявляется в каждой конкретной стране или регионе, в конкретных национально-исторических и национально-культурных формах.

Если базовая  модель либерально-демократической  культуры с теми или иными национально-культурными  модификациями прочно утвердилась  в наиболее развитых странах Западной Европы и Северной Америки, то этого  не скажешь о регионе Южной  Европы. В странах этого региона  процессы ее утверждения пробивали (а в ряде стран эти процессы продолжаются и поныне) дорогу с  существенными трудностями. Это  объясняется прежде всего особенностями  социально-экономического и общественно-исторического  развития региона, а также той  особой ролью, которую здесь продолжают играть традиции, обычаи, ценности, унаследованные от многовековой и чрезвычайно богатой  истории. Запоздалый и неравномерный, растянувшийся на многие десятилетия  процесс утверждения в Южной  Европе капиталистической формы  производства, сильные позиции монархии, аристократии, церкви в политической жизни, устойчивость традиционных, по преимуществу консервативных, ценностей  в общественном сознании обусловили особую противоречивость и растянутость процесса утверждения буржуазных общественно-политических структур и соответствующих парламентских форм политической жизни.

Вплоть до 80-х  гг. южно-европейский капитализм, по сути дела, не смог достичь своей  культурной и идейной гегемонии. Здесь сохраняют большую значимость антикапиталистические по своей  сути установки и ориентации, “на  равных” с буржуазно-либеральной  шкалой ценностей существует другая, добуржуазная социокультурная и  идейно-политическая традиция. Однако, тот очевидный факт, что весь набор  ценностей, установок, ориентаций и  т.д., составляющих политическую культуру южно-европейских стран, с переходом  их - сначала Италии после второй мировой войны, а затем во второй половине 70-х гг. Испании, Португалии и Греции - на путь политической демократии и буржуазного парламентаризма  не мог исчезнуть бесследно и  не оказать влияние (порой существенное) на конфигурацию и сущность как новой  партийно-политической системы, так  и самой политической культуры. 
 
 
 
 
 
 
 

2. Авторитарно-тоталитарная модель политической культуры

Во всех публикациях  последнего времени в большей  или меньшей степени выражено стремление прояснить разрыв между  феноменом тоталитаризма и объясняющими его схемами. Специально концентрирует  внимание на этой проблеме Андерсон. Представляется логичным подойти к решению проблемы путем различения отдельных сторон или аспектов тоталитарного феномена. Это потребует введения некоторых  терминологических различений, смысл  которых станет вполне ясен только в последующем изложении.

Можно попытаться выделить некий тоталитарный принцип  наиболее универсальное и абстрактное  выражение природы тоталитарного  феномена. Следующей, более богатой  и конкретизированной, но сохраняющей  универсальность абстрактной схемой мог бы быть идеальный тип или, точнее типы, которые удобно называть тоталитарностью, т.е. набором сущностных черт, свойств, признаков тоталитарного  феномена в его различных проявлениях. Тоталитаризмом же могла быть названа  более или менее сознательно  утверждаемая система реализации той  или иной тоталитоидности.

Все эти терминологические  различения связаны с тем, что  тоталитарный феномен обычно рассматривается  двояко. Предпринимаются попытки  отождествить его под именем тоталитаризма  с Третим Рейхом, например, или с  СССР периода сталинщины и при  этом трактовать казалось бы все тот  же тоталитаризм как идеальный тип, набор формальных признаков, которые  проявляются в феноменах лишь частично и с различной интенсивностью.

В первом случае уникальность исходного феномена не позволяет признать тоталитаризмом никакой иной феномен, который столь  же уникален и своеобразен. Но это еще полбеды. Множество явно нетоталитарных черт феномена окажутся необъяснимы и их придется как бы не замечать.

Во втором же случае мы, напротив, без труда найдем большее или меньшее выражение  черт идеального типа тоталитаризма  в огромном количестве политических феноменов, однако даже самое полное совпадение реальных и идеальных  черт заведомо будет отличаться частичностью, множеством отклонений и пустот. Каждый реальный феномен окажется лишь попыткой с большей или меньшей полнотой проявить черты идеального типа. В  результате ни один феномен мы не сможем признать вполне тоталитарным, что  кажется недостатком в сравнении  с первым случаем, т.к. там хотя бы один феномен заведомо объявляется  тоталитарным.

Некоторый релятивизм в трактовке тоталитаризма компенсируется оценкой приближения или отдаления  от идеального типа как отдельных  политических систем, так и их состояний. Целесообразно различать тоталитаризм как явление, в котором с меньшей  или большей полнотой проявляются  черты идеального типа или тоталитарности.

Существуют самые  различные суждения относительно природы  тоталитаризма. Их довольно содержательный обзор содержится в статье Ю. И. Игрицкого "Концепция тоталитаризма: уроки многолетних дискуссий на Западе"//История СССР, 6,1990, С. 172-190. Наивно-натуралистическое представление прежде всего улавливает наиболее бросающиеся в глаза внешние приметы тоталитаризма, но в то же время отражает и некоторые существенные моменты - непонимание ни тоталитарной личностью, ни системой иных аргументов кроме насилия и равенства всех в тотальной небезопасности.

Другое, чуть более  изощренное понимание заключается  в интерпретации тоталитаризма  как закрытой системы жестких  функциональных связей, как социальной мегамашины, в которой каждый человек становится винтиком (Ольшанский в "Полисе") . Здесь уже налицо тотальное поглощение личности ролью, функцией.

Еще одно понимание  тоталитаризма связано с его  рассмотрением в качестве системы  всепроникающего контроля и встречного, добровольного самоконтроля членов тоталитарного целого. Подобный тоталитарный контроль и самоконтроль либо принимается  как самоочевидная данность, либо объясняется извращенной и/или  неизбежной исторически формой общественного  сознания, подавленной мифологическим отождествлением части и целого, содержания и формы, целей и средств, неспособностью различить частное  и общее благо, построить рациональные формы политического опосредования  и участия.

У всех этих трех интерпретаций есть нечто общее - однородность, гомогенность организации: скопление идентичных людей-атомов, которые не знают ничего, кроме  прямого насилия, живут в гоббсовской  утопии "войны всех против всех"; набор ролей-функций, которые одинаково  важны и носители которых одинаково  неважны; мифы, порождающие "оборотничество" смыслов и картину мира, где  царит всеобщее отождествление, где  личное и родовое нерасчленены и  слиты. Таким образом общим принципом  тоталитаризма можно признать гомогенность его состава, структуры и организации (системы) .

Выявление общего тоталитарного принципа отнюдь не равнозначно  созданию идеального типа. Одного лишь принципа для этого недостаточно. Требуется еще уточнить - какой  материал и каким образом этот принцип организует. Можно предположить, что принудительное навязывание  гомогенности разным пластам политической реальности, внедрение тоталитарного  принципа дает весьма своеобразные, заметно  отличающиеся друг от друга идеальные  типы. Гомогенизируется ли только режим  правления? Или тоталитарный принцип пронизывает всю структуру государства? А что если он навязан всей политической системе? Что получится, если гомогенность будет навязываться не только политике, но всему человеческому миру, всей социальной системе, включающей экономику, культуру и все прочие сферы человеческих отношений?