Работа актера над ролью. Лариса Огудалова

Вожеватов. Послушать да и умереть - вот оно что!  (Карандышеву.)  А  вы хотели лишить нас этого удовольствия.

Карандышев. Я, господа,  не  меньше  вашего  восхищаюсь  пением  Ларисы Дмитриевны. Мы сейчас выпьем шампанского за ее здоровье.

Вожеватов. Умную речь приятно и слышать. 

Паратов. Очаровательница! (Страстно глядит на Ларису.) Как я  проклинал себя, когда вы пели!............. Ведь я - не дерево; потерять такое сокровище,  как  вы,  разве легко?.............. Зачем я бежал от вас! На что променял вас?...........Я проиграл больше, чем  состояние,  я потерял вас; я и сам страдаю, и вас заставил страдать.......Слушать ваш очаровательный голос, забывать весь мир и  мечтать только об одном блаженстве.............О блаженстве быть рабом вашим, быть у ваших ног.

Карандышев. Господа, я предлагаю тост за Ларису Дмитриевну. (Все  берут стаканы.) Господа, вы сейчас восхищались талантом  Ларисы  Дмитриевны.  Ваши похвалы - для нее не новость; с детства она окружена  поклонниками,  которые восхваляют ее в глаза при  каждом  удобном  случае.  Да-с,  талантов  у  нее действительно много. Но не за них я хочу похвалить ее. Главное,  неоцененное достоинство Ларисы Дмитриевны - то, господа... то, господа... ......То, господа, что она умеет ценить и выбирать  людей.  Да-с, Лариса Дмитриевна знает, что не  все  то  золото,  что  блестит.  Она  умеет отличать золото от мишуры. Много блестящих молодых людей окружало ее; но она мишурным  блеском  не  прельстилась.  Она  искала  для  себя   человека   не блестящего, а достойного...

Огудалова. Вот, наконец, до чего дошло: всеобщее бегство! Ах, Лариса!.. Догонять мне ее иль нет? Нет, зачем!.. Что бы там ни было,  все-таки  кругом нее люди... А здесь хоть и бросить, так потеря не велика.

Кнуров. Кажется, драма начинается. Я уж у Ларисы Дмитриевны слезки видел. Как хотите, а положение ее незавидное...... Да она-то не та же. Ведь чтоб бросить жениха чуть  не  накануне свадьбы, надо иметь основание. Вы подумайте: Сергей Сергеич приехал на  один день, и она бросает для него жениха, с которым ей жить  всю  жизнь.  Значит, она надежду имеет на Сергея Сергеича; иначе зачем он ей!

Вожеватов. Так вы думаете, что тут не без обмана, что он опять  словами поманил ее?

Кнуров. Да непременно. И, должно быть,  обещания  были  определенные  и серьезные; а то как бы она поверила человеку, который уж раз обманул ее!...................... Я все думал  о  Ларисе  Дмитриевне.  Мне  кажется,  она  теперь находится  в  таком  положении,  что   нам,   близким   людям,   не   только позволительно, но мы даже обязаны принять участие в ее судьбе.

Вожеватов. То есть вы хотите сказать, что теперь представляется удобный случай взять ее с собой в Париж?

Кнуров. Да, пожалуй, если угодно: это одно и то же.

Лариса Дмитриевна,  выслушайте  меня  и  не обижайтесь! У меня и в помышлении нет вас обидеть. Я только желаю вам  добра и счастья, чего вы вполне заслуживаете. Не угодно ли вам  ехать  со  мной  в Париж на выставку?

И полное обеспечение на всю жизнь?

Стыда  не бойтесь, осуждений не будет. Есть границы, за которые осуждение не переходит:  я могу предложить вам такое громадное содержание, что самые злые критики  чужой  нравственности  должны  будут  замолчать  и  разинуть рты от удивления.

Я бы ни на одну минуту не задумался предложить вам руку, но я женат.

Вы  расстроены,  я  не  смею торопить вас ответом. Подумайте! Если вам будет угодно  благосклонно  принять  мое  предложение,  известите  меня,  и  с той минуты  я сделаюсь вашим самым преданным слугой и самым точным исполнителем всех ваших желаний и даже капризов, как бы они странны и дороги ни были. Для меня невозможного мало.

Карандышев. Она сама виновата: ее поступок заслуживал наказания.  Я  ей говорил, что это за люди; наконец она сама могла, сама имела время  заметить разницу между мной и ими. Да, она виновата, но судить ее, кроме меня,  никто не имеет права, а тем более оскорблять. Это уж мое дело: прошу я ее или нет; но защитником ее я обязан явиться. У ней нет ни братьев, ни близких; один я, только один я обязан вступиться за нее и наказать оскорбителей. Где она?..................... Хороши ваши приятели! Какое уважение к вам! Они не смотрят на  вас,  как  на женщину, как на человека, -  человек  сам  располагает  своей  судьбой;  они смотрят на вас, как на вещь. Ну, если вы вещь,  -  это  другое  дело.  Вещь, конечно, принадлежит тому, кто ее выиграл, вещь и обижаться не может. 

Что я говорю сама о себе в пьесе: 

(Карандышеву)Что ж, может быть, и цыганский табор; только  в  нем  было,  по крайней мере, весело....Зачем вы постоянно попрекаете  меня  этим  табором?  Разве  мне самой такая жизнь нравилась? Мне было приказано, так  нужно  было  маменьке; значит,  волей  или  неволей,  я  должна  была  вести  такую  жизнь.  Колоть беспрестанно мне глаза цыганской жизнью или глупо, или безжалостно. Если б я не искала тишины, уединения, не захотела бежать от людей - разве бы я  пошла за вас?  Так  умейте  это  понять  и  не  приписывайте  моего  выбора  своим достоинствам, я их еще не вижу. Я еще только хочу полюбить вас;  меня  манит скромная семейная жизнь, она мне кажется каким-то раем. Вы видите, я стою на распутье; поддержите меня, мне нужно ободрение,  сочувствие;  отнеситесь  ко мне нежно, с лаской! Ловите эти минуты, не пропустите их!...... Надо  думать,  о  чем  говоришь.  Болтайте  с другими, если вам нравится, а со  мной  говорите  осторожнее!  Разве  вы  не видите, что положение мое очень  серьезно!  Каждое  слово,  которое  я  сама говорю  и  которое  я  слышу,  я  чувствую.  Я  сделалась  очень   чутка   и впечатлительна....... Если я боюсь и не смею осуждать  его,  так  не позволю и вам...... Вы понимаете, что такое идеал? Быть  может,  я ошибаюсь, я еще молода, не знаю людей; но это мнение изменить во мне нельзя, оно умрет со мной...... Не бойтесь, я не  люблю  и не полюблю никого...... Разумеется, если б явился Сергей Сергеич и  был  свободен,  так довольно одного его взгляда... Успокойтесь, он не явился, а  теперь  хоть  и явится, так уж поздно... Вероятно, мы никогда и не увидимся более......

Я ослепла, я все чувства потеряла, да и рада. Давно уж точно во сне все вижу, что  кругом  меня  происходит.  Нет,  уехать  надо,  вырваться отсюда. Я стану приставать к Юлию Капитонычу. Скоро и лето пройдет, а я хочу гулять по лесам, собирать ягоды, грибы...

Но пусть там и дико, и глухо,  и  холодно;  для меня после  той  жизни,  которую  я  здесь  испытала,  всякий  тихий  уголок покажется раем. Что это Юлий Капитоныч медлит, я не понимаю.

Наберу с собой в деревню романсов и буду играть да петь от скуки.

Ах, мама, мало, что ли, я страдала? Нет, довольно унижаться.

Опять притворяться, опять лгать!

Мне так хочется бежать отсюда.

Самолюбие! Вы только о себе. Все себя любят! Когда  же  меня-то будет любить кто-нибудь? Доведете вы меня до погибели.

Мама, я боюсь, я чего-то боюсь. Ну, послушайте: если уж свадьба будет здесь, так, пожалуйста, чтобы поменьше было народу,  чтобы  как  можно тише, скромнее!

Ну, я молчу. Я вижу, что я для вас кукла; поиграете  вы  мной, изломаете и бросите.

Ах, как вы смеете так обижать меня?  Разве  вы  знаете,  что  я после вас полюбила кого-нибудь? Вы уверены в этом?

Если дома жить нельзя, если  во  время страшной, смертельной тоски заставляют  любезничать,  улыбаться,  навязывают женихов, на которых без отвращения нельзя смотреть, если в  доме,  скандалы, если надо бежать и из дому и даже из городу?

Вот мы ни в чем не виноваты,  а  стыдно,  стыдно,  так  бы убежала куда-нибудь.

Бежала б я отсюда, куда глаза глядят.

Мне что-то нездоровится.

Или тебе радоваться, мама, или ищи меня в Волге.

Для несчастных людей много простора в божьем мире: вот сад, вот Волга. Здесь на каждом сучке удавиться  можно,  на  Волге  -  выбирай  любое место. Везде утопиться легко, если есть желание да сил достанет.

(Паратову) Что вы говорите! Я мужа своего если  уж  не  любить,  так  хоть уважать должна; а как я могу уважать  человека,  который  равнодушно  сносит насмешки и всевозможные оскорбления!  Это  дело  кончено:  он  для  меня  не существует. У меня один жених: это вы.

Я год страдала, год не могла забыть вас, жизнь стала для меня пуста; я решилась,  наконец,  выйти  замуж  за  Карандышева,  чуть  не  за  первого встречного. Я думала, что семейные обязанности наполнят мою жизнь и  помирят меня с ней. Явились вы и говорите: "Брось все, я твой". Разве это не  право? Я думала, что ваше слово искренне, что я его выстрадала.

Неразрывные цепи! (Быстро.) Вы женаты? А всякие другие цепи - не помеха! Будем  носить  их  вместе,  я разделю с вами эту ношу, большую половину тяжести я возьму на себя...........

Я давеча  смотрела  вниз  через  решетку,  у  меня  закружилась голова, и я чуть не упала. А если упасть,  так,  говорят...  верная  смерть. (Подумав.) Вот хорошо бы броситься! Нет, зачем бросаться!.. Стоять у решетки и  смотреть  вниз,  закружится  голова  и  упадешь...  Да,  это  лучше...  в беспамятстве, ни боли... ничего не будешь чувствовать! (Подходит к решетке и смотрит вниз. Нагибается,  крепко  хватается  за  решетку,  потом  с  ужасом отбегает.) Ой, ой! Как страшно! (Чуть  не  падает,  хватается  за  беседку.) Какое головокружение! Я падаю, падаю, ай! (Садится у стола  подле  беседки.) Ох, нет... (Сквозь слезы.) Расставаться с жизнью совсем не так просто, как я думала. Вот и нет сил! Вот я какая несчастная! А ведь есть люди, для которых это легко. Видно, уж тем совсем жить нельзя; их ничто не прельщает, им ничто не мило, ничего не жалко. Ах, что я!.. Да ведь и мне ничто не  мило,  и  мне жить нельзя, и мне жить незачем! Что ж я не решаюсь?  Что  меня  держит  над этой пропастью? Что мешает? (Задумывается.) Ах,  нет,  нет...  Не  Кнуров... роскошь, блеск... нет, нет... я далека от суеты...  (Вздрогнув.)  Разврат... ох, нет... Просто решимости не имею. Жалкая слабость: жить, хоть как-нибудь, да жить... когда нельзя жить и не нужно. Какая я  жалкая,  несчастная.  Кабы теперь меня убил кто-нибудь... Как хорошо умереть... пока еще упрекнуть себя не в чем. Или захворать и умереть... Да  я,  кажется,  захвораю.  Как  дурно мне!.. Хворать долго, успокоиться, со  всем  примириться,  всем  простить  и умереть... Ах, как дурно, как кружится голова.  (Подпирает  голову  рукой  и сидит в забытьи.)