Способы выражения авторской позиции

         «Ад в груди и в голове»  Ивана  пытается  смирить и Алеша, напоминая ему о том, что требует к себе любви: «А клейкие листочки, а дорогие могилы, а  голубое  небо, а любимая женщина! Как же жить-то будешь, чем ты любить-то их будешь?». По центральным пунктам идет «диспут», заочный, между Иваном и Зосимой. Это касается, в частности, и проблемы любви к «ближнему». «Именно ближних-то, по-моему, и невозможно любить, а разве лишь дальних…» - заявляет Иван, разделяя такие понятия, как «человек» и «человечество». Предваряя эти слова Ивана, Достоевский в начале романа приводит разговор на эту тему Зосимы с госпожой Хохлаковой, которая тоже любит «человечество». Зосима же показывает ей  бесплодность такой  абстрактной  любви. В суждениях старца Достоевский  не раз подчеркивает реальную основу его любви к человеку как таковому, а не к понятию «человечество». «Диспут» по разным пунктам проходит через весь роман.

     Натура  Ивана определила важный пункт в  его теории – благородную конечную цель: желание переустройства социального  мира, непринимаемого  ввиду его несправедливости. Но справедливый «бунт» осуществляется «инквизиторскими» средствами, отчего и сама цель приняла уродливые формы. И натура Ивана «не выдерживает» того в его «идее», что является античеловеческим. Так взаимодействуют  главнейшие аспекты романа: философский (проблемы познания, этики), социальный (мир и цели и средства его переустройства) и психологический (все искания разума неразрывно связаны с человеческими драмами, а критерием истинности  «идей» служит такая излюбленная для Достоевского «проба», как натура человека).

            Мучения Ивана, усугубляемые от  свидания к свиданию со Смердяковым,  достигают своего апогея в  кошмарную ночь накануне суда. Рассказывая Алеше о визите  черта и жалуясь на то, что  тот «дразнил» его, Иван вспоминает главное противоречие в своей идее, обнаруженное  на практике, о котором напомнил ему черт, - отрицание совести для тех, кому «все позволено», и его внутренние мучения: «Совесть! Что совесть? Я сам ее делаю. Зачем же я мучаюсь?». «Он меня трусом назвал, Алеша!...  Не таким орлам воспарять над землей!»  Это он прибавил, это он прибавил! И Смердяков это же говорил». На словах Иван санкционировал преступление –возможное убийство Митей Федора Павловича: «Один гад  съест другую гадину, обоим туда и дорога», и не стал препятствовать этому, хотя и оценил свое поведение фразой: «Я подлец». Однако натура, как выразился еще Порфирий Петрович, «подвела» и довела Ивана до страшных внутренних  мучений, до горячки.

              О том, как натура Ивана   вступила в борьбу против некоторых пунктов его идеи, говорит и такой уже  приводимый нами выше интересный эпизод, как встреча его на пути к Смердякову с пьяным «мужичонкой», которого «ему неотразимо захотелось пришибить сверху кулаком», и  «он бешено оттолкнул его», равнодушно подумав: «Замерзнет!» Последний разговор со Смердяковым раскрыл, однако, перед ним неопровержимо тот факт, что вместе с истинным убийцей он несет ответственность за преступление («Вы  убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по слову  вашему дело это и совершил», - сказал ему Смердяков в это последнее их свидание). Человеческая природа Ивана протестует против того, что логически вполне закономерно «прилипло» к его «идее»: против «низкой» практики, оказавшейся грязной и античеловеческой. Именно после этого начинается освобождение Ивана от смердяковщины. На обратом пути, возвращаясь от Смердякова, Иван был уже на грани духовного кризиса: «Какая-то словно радость сошла теперь в его душу. Он почувствовал в себе какую-то бесконечную твердость: конец колебаниям его, столь ужасно его мучившим все последнее время.  Символически это отражено в повторении эпизода: потрясенный  Иван вновь наталкивается на того же «мужичонку», но теперь он его несет на себе, чтобы оказать ему помощь, чтобы спасти…  
 
 
 

Тяготеющий к  многозначительным сценам, приобретающим  подчас значение символа, Достоевский-художник таким приемом своеобразных сюжетных параллелей помогает читателю глубже проникнуть во внутреннюю психологическую жизнь героя, в душе которого человеческое начало постепенно приобретает все большие права.