Александр Ярославич Невский

   Выдвижение Александра из круга святых русских князей на ведущую позицию в имперском пантеоне самым тесным образом связано с биографией Петра Великого (1682–1725). При царе-реформаторе государственная по преимуществу интерпретация окончательно взяла верх над церковным образом. Александр Невский был адаптирован к новой, имперской, знаковой системе и встроен в нее. По воле Петра I все, включая и святого Александра Невского, призвано было служить росту государственного блага и общей пользы. Содержание образа Александра Невского определялось отныне не благородством правящей династии или святостью церкви, как это было еще в XVI–XVII вв. В императорском петербургском образе святой призван был служить отсылкой к личности и статусу царя и императора, к новой созданной столице Санкт-Петербургу и Российскому государству как империи.

     Нет ничего удивительного в том, что  Петр выбрал одним из центральных  исторических героев Александра Невского. Уже Иван IV, начавший борьбу за господство на Балтике нападением на Ливонию (1558), в оправдание такой политики ссылался на своего средневекового предшественника. Подобно ему и Петр во времена Северной войны со Швецией обосновывал свои претензии на территории вокруг Невы исторической границей между Новгородом и Швецией времен Александра Невского. При этом само по себе восстановление исторических границ едва ли было военной целью Петра. У него, однако, была возможность задним числом оправдать свое стремление к Балтийскому морю обращением к российской истории, давно поглотившей историю Новгорода. Петра I чествовали после взятия Ингерманландии, Карелии, Эстонии и Ливонии как завершителя дела Александра, уже в 1240 году побившего на Неве ненавистных шведов:

     Се, идеже Александр святый посея  малое семя, тебе превеликая угобзися нива. Где он трудился, да бы не безвестна была граница российская, ты престол российский тамо воздвигл еси¹ Официальная версия этой истории гласила, что остзейские провинции принадлежали шведской короне не по праву, и, вернув их, Петр лишь восстановил справедливость. В торжественной проповеди 23 ноября 1718 года Феофан Прокопович (с 1718 года епископ Псковский) провел параллель между Петром и Александром, который «при Неве… благословенным же оружием умертвив, смертоносного супостата, отродил Россию и сия ея члены, Ингрию, глаголю и Карелию, уже тогда отсещися имевшия, удержал и утвердил в теле отечества своего и, прозван был Александр Невский свидетельствует и доселе, яко Нева есть российская».²

     Вполне  понятно, таким образом, почему св. Александр  Невский был выбран покровителем Санкт-Петербурга, основанного в 1703 году в отвоеванном у Швеции устье реки Невы, а в 1711 году объявленного «царствующим градом» – резиденцией двора и правительства. Традиция небесного покровителя города, имеющая средиземноморские корни, уходящие в позднюю античность, впоследствии получила широкое распространение в городской культуре.³ Для того чтобы мощи покровителя города обрели достойное их святилище, Петр задумал основать в Санкт-Петербурге новый монастырь в честь Святой Троицы и Александра Невского. Существует мнение, что идея строительства монастыря возникла у Петра уже в 1704 году, одновременно с планами основания города.⁴ С уверенностью можно говорить лишь о том, что летом 1710 года, после решающей победы над Швецией под Полтавой (1709 год), царь отправился к устью Невы, чтобы определить место для будущего монастыря в честь «Живоначальныя Троицы и святого благоверного великого князя Александра Невского». Выбор пал на место впадения в Неву Черной (ныне Монастырской) речки, где, как считалось, Александр разбил шведов в 1240 году.⁵ Сегодня уже невозможно сказать, стала ли эта легенда причиной основания монастыря, или, наоборот, строительство монастыря повлекло за собой легенду. В действительности, указанная победа была одержана не там, где сегодня стоит монастырь, а в том месте, где в Неву впадает Ижора. Но не вызывает сомнения тщательно продуманное воскрешение genius loci – стремление Петра навсегда связать свои победы с победой Александра.

     Торжественное перенесение мощей из Рождественского  монастыря во Владимире в Санкт-Петербург стало первым официальным мероприятием культа Александра Невского, рассчитанным на широкий резонанс. В мае 1723 года Петр I издал указ, в котором распорядился о перенесении святых мощей.⁶ Планирование акции осуществлялось Святейшим синодом. Перенесение мощей было средневековым обычаем, посредством которого новый храм или город как бы вручался своему небесному покровителю. На этот раз обряд был важным шагом на пути «назначения» Александра небесным покровителем Санкт-Петербурга.

     Петр  I стремился объединить память об Александре Невском с памятью о себе и о собственных исторических заслугах. По этой причине 2 сентября 1724 года он отдал распоряжение Синоду издать указ о переносе празднования дня св. Александра с 23 ноября на 30 августа.⁷ С этих пор 30 августа должно было отмечаться не только как день победы Петра над Швецией, но и как день переноса мощей св. Александра в Петербург. Решение Петра было нацелено на смещение «агиографических координат» культа Александра Невского. Переместив саму могилу святого, Петр I хотел теперь передвинуть и день его поминовения в церковном календаре. Это был последний элемент символической трансформации, призванный объединить в историческом сознании потомков в единое целое победу Петра над шведами и славу Александра, а также включить в историю памяти о Невском решение императора перенести мощи святого на Неву. В торжественной проповеди 23 ноября 1718 года Феофан Прокопович назвал Петра «живым зерцалом»⁸ Александра. Против попыток интегрировать Александра в новую имперскую знаковую систему и сделать его инструментом личного культа Петра выступили консервативные круги. Протест защитников традиций против самовластного монаршего жеста, указавшего перенести гробницу Александра, выразился, например, в одной из легенд о перенесении мощей, распространенной как во Владимире, так и в Петербурге.⁹ Святой князь, говорится в легенде, не хотел переезжать в новую столицу. Когда гроб открыли в Петербурге, он оказался пуст, а останки были обнаружены на старом месте во Владимире. Тогда Петр вновь приказал перенести мощи, что опять не удалось. После троекратного повторения император открыл гроб, и из него вырвалось наружу высокое пламя. Тогда Петр запер раку, а ключ бросил в Неву. С тех пор неизвестно, где же находятся нетленные останки, в Петербурге или во Владимире.

     После смерти императора появились признаки слияния памяти о нем и Александре Невском. Указ Синода 1724 года о том, что отныне следует изображать Александра только в великокняжеских одеяниях, собственно, касался лишь иконописи. Но и мастера секулярных форм изобразительного искусства (портрета, исторической живописи и мозаики) ориентировались на новый иконографический канон. Художники, не связанные строго теологической теорией прообраза и копий, мало заботились о создании по возможности «аутентичного» или «исторического» изображения Александра Невского. Они и так не имели сведений ни о чертах его лица, ни о том, как выглядели в реальности плащ и снаряжение Новгородского князя или великого князя Владимирского. Тем более неудивительно, что в воображении «энциклопедиста» Михаила Васильевича Ломоносова (1711–1765) представление об Александре Невском слилось воедино с образом Петра Великого. Примером может служить мозаичный портрет, созданный этим решительным патриотом в 1757–1758 гг. в основанной им мастерской. Новгородский князь изображен здесь молодым человеком с длинными кудрями, усами и светло-голубых латах. Над правым плечом у него красный княжеский плащ с горностаевой оторочкой, скрепленной на груди брошью. На окруженной нимбом голове – императорская корона. Этот образ Александра Невского до деталей совпадает с сохранившимся портретом Петра, на котором царь-реформатор изображен в молодые годы. Ломоносов лишает средневекового русского князя бороды и наделяет его – согласно канону облачения правителя XVIII в. – пурпурным плащом и императорской короной. Кажется, художник позаимствовал даже черты лица Петра. Внешнее сходство обоих властителей соотносилось для Ломоносова с родством их исторических заслуг, свои соображения о которых он изложил в «Кратком российском летописце».¹⁰ Эта небольшая книжка, написанная ученым в 1760 году и содержащая краткий обзор всей российской истории, была чрезвычайно популярна и многократно переиздавалась в дальнейшем. До 1799 года наряду с «Синопсисом» 1674 года она была наиболее распространенным обзором истории Российском империи. Поскольку «Летописец» можно рассматривать и как «первый учебник по русской истории для школы», заданный в нем образ Александра должен был оказать существенное влияние на формирующуюся публику. «Летописец» был в первую очередь прославлением великого царя-реформатора Петра I. Его автор стремился содействовать формированию патриотического сознания у соотечественников. Как предшественник Петра Великого Александр Невский заслуживает славной памяти потомков в первую очередь благодаря своей победе над шведами:

     Александр Ярославич Невской, будучи на княжении новгородском, храбро побеждал шведов и ливонских немцев, напавших на Великий Новгород. По смерти отца своего призван в Орду, где Батый, удивясь его красоте, дородству и мужеству, с честию отпустил на великое княжение Владимирское, о котором меньшие его братья, Святослав и Михайло Ярославичи, между собою спорили. По четвертом хождении в Орду, на возвратном пути, постригшись, преставился.¹¹

     Ни  победа Александра на Чудском озере, ни его промонгольская политика не удостоились упоминания в краткой  записи Ломоносова. Примечательно, что  ученый не говорит ничего и о святости Александра. Невская победа полностью  вытеснила из памяти прочие его заслуги, Александр сливался воедино с Петром Великим и становился метафорой первого российского императора.

     Окончательное «присвоение» государством фигуры Александра Невского имело огромное значение для  двух российских императриц, Елизаветы (1741–1761) и Екатерины II (1762–1796). Как дочь царя-реформатора, так и бывшая принцесса Ангальт-Цербстская пытались использовать культ Александра Невского для повышения собственного авторитета. И вновь верному слуге государства Ломоносову удалось привести к общему знаменателю заслуги Александра Невского, Петра Первого и Елизаветы в одной надписи на серебряной раке для мощей святого покровителя города, созданной в 1746–1753 гг. на средства императрицы:

     Богу  Всемогущему и Его Угоднику, Благоверному и Великому князю Александру Невскому, Россов усердному защитнику, презревшему прещение мучителя, тварь боготворить повелевавшему, укротившему варварство на Востоке, низложившему зависть на Западе, по земном княжении в вечное царство преселенному в лето 1263, усердием Петра Великого на место древных и новых побед пренесенному 1724 года, Державнейшая Елисавета, отеческого ко святым почитания подражательница, к нему благочестием усердствуя, сию мужества и святости Его делами украшенную раку из первообретенного при Ея благословенной державе сребра сооружать благоволила в лето 1752.¹²

     Во  времена правления Екатерины  II завершилось строительство Александро-Невского монастыря.

     Городскому  небесному покровителю, защитнику  «царствующего града», вверялся не только Санкт-Петербург, но и вся Российская империя. С переносом останков в новую столицу Александр стал и небесным покровителем империи.¹³ Петр I, отказавшись от древней столицы и перенеся резиденцию на северо-западную окраину государства, провозгласив себя «всероссийским императором» и введя западные монархические регалии, определенно маркировал конец «Московского царства» и начало «Всероссийской империи». Ни традиционное представление о «Русской земле», ни идея священного происхождения династии не могли уже составить достаточное идеологическое обоснование новой империи.

     Образ Александра Невского в его петербургской  интерпретации указывал не только на личность Петра Великого, новую столицу  и империю, он символизировал и новое  представление о сущности монархии. Особенно четко прослеживается функция Александра Невского как проекции современного образа российского императора на примере его иконографии. Великий князь Владимирский сменил бармы и шапку Мономаха московского царя на пурпурный плащ и корону «императора всероссийского». Наглядным примером «нового платья короля» может служить картина кисти Григория Ивановича Угрюмова «Торжественный въезд Александра Невского в город Псков после одержанной им победы над немецкими рыцарями». Картина была написана в 1794 года по заказу Екатерины II для Троицкого собора Александро-Невской лавры. Как и Ломоносов, Угрюмов решил изобразить Александра молодым и безбородым. Не только плащ и корона указывают на этой картине на то, что Новгородский князь изображен здесь российским императором. Регалией христианского (западного) императора была и белая лошадь, на которой князь-победитель на картине въезжает в Псков. Выбор мотива был не в последнюю очередь продиктован именно этим обстоятельством. Александр въезжает в город как полководец-победитель после выигранной битвы во главе своего войска, его приветствуют народ, духовенство и музыканты. На заднем плане видны двое пленных, что еще более усиливает триумф Александра после битвы на Чудском озере.

     Изначально  почетный титул «император» в  Римской империи получал высший военачальник. Петр I, именовавшийся императором с 1721 года, позаимствовал новый образ правителя из римской модели. Регалии и церемонии внедряли в России имперскую традицию, равноправную с западным имперством. Петр был убежден, что «русский царь обязан своей властью не предписанным божеством традициям наследования, а своим подвигам на ратном поле».

     Александр должен был служить образцом своим  потомкам и всем подданным. Петр, стремившийся «пробудить в подданных сознание объективности государства и представление об отечестве, впервые в русской традиции понятийно отделенном от правителя», планировал создание российского ордена, который носил бы имя Александра Невского. Император задумал этот знак отличия по аналогии с французским военным орденом Святого Людовика, однако не успел осуществить свой проект. Орден был учрежден непосредственно после смерти Петра его женой Екатериной I, поводом стала свадьба из дочери Анны и герцога Голштейн-Готторпского Карла Фридриха 21 мая 1725 года. Изображение Невского на центральном медальоне орденского креста могло бы послужить образцом для исторического полотна Угрюмова. Здесь изображен молодой, безбородый князь в императорской мантии на скачущем галопом белом коне.¹⁴ С небес к нему протягивается благословляющая рука, что свидетельствует о том, что использование сакрального символа для секулярной цели не обязательно означает утрату им сакрального статуса.

     Первыми кавалерами ордена Александра Невского стали герцог Карл-Фридрих Голштейн-Готторпский, сама императрица Екатерина I, многочисленные высшие российские сановники, а также представители европейских правящих домов, среди них – члены немецких и шведских фамилий. Орден, в отличие от французского военного ордена Св. Людовика, являлся наградой за преданность государю и заслуги перед Отечеством. Во внутренней политике орден был средством укрепить связь подданных с абсолютной монархией, во внешней – поощрить готовность политических партнеров к сотрудничеству. Согласно Орденскому статуту 1797 года, он был наградой «За Труды и Отечество», т.е. за личные заслуги и труды на благо Российского государства, а не за военные подвиги.¹⁵ Этим имперский орден Александра Невского отличался и от одноименного советского ордена, учрежденного в 1942 году, которым награждались командиры Красной армии за выдающиеся военные подвиги во время Великой Отечественной войны.¹⁶ В памяти кавалеров первого ордена Александра Невского его фигура не должна была оставаться примером батальных заслуг.

     Эпоха просвещенного абсолютизма поставила  новые задачи перед историописанием. Наследницы Петра обнаружили, что отечественная история может быть запасом примеров из прошлого и средством взращивания патриотизма подданных. Облаченная в одеяния официальной исторической доктрины, отечественная история призвана была выдвигать особенно достойных и прославленных персонажей «собственного» прошлого в качестве примеров государственной верности и деятельности на пользу государства и таким образом повысить лояльность подданных. Отечественная история служила воспитанию подданных, прежде всего молодежи, как преданных и полезных услуг государства. Этой целью объясняется и государственный заказ на создание отечественной историографии, что привело, например, к основанию специального отделения Академии наук в Петербурге. Основы современной российской историографии в Академии закладывали иностранные, прежде всего немецкие, ученые. История оказалась нужной для государственной пользы. Следовательно, «истинная» интерпретация исторических событий неизбежно оказывалась государственной монополией. Придворному историографу вменялось в обязанность устанавливать официальный взгляд на прошлое. Первым этот пост занял в 1748 году Герард Фридрих Миллер, в 1768 году его сменил Михаил Михайлович Щербатов, а в 1803 году это место получил Николай Михайлович Карамзин. В конце XVIII в., при Екатерине Великой, идея Петра I – о создании у нового поколения государственных слуг такого представления о государстве, которое было бы основано на «собственной» истории и не связано с конкретным правителем», – получила воплощение с учреждением государственных школ и принесла первые плоды в начале XIX века.