На службе Его Величества. Из истории борьбы с политическим терроризмом в России

Первый из них состоял в призывах к осуществлению в деревне традиционных (разгромы и поджоги имений, убийства помещиков и т.п.) форм крестьянской борьбы, что получило известное распространение в 1905-1907 гг. а также впоследствии - в 1915-1918 гг..

Начало этой тактики положила резолюция Женевской группы эсеров в ноябре 1904 г., которая была поддержана частью ПСР в России, Крестьянским союзом, Союзом эсеров - максималистов.

"Фабричный" же терроризм состоял в признании необходимости нападений на представителей администрации предприятий, чиновников, штрейкбрехеров и т.д.

Следует также отметить, что значительное распространение в 1905-1907 гг. получил и так называемый "грабительский терроризм" связанный с осуществлением "экспроприаций" материальных средств, шантажом и тому подобными деяниями, причем нередко он был мотивирован не политическими, а корыстными мотивами.

Не являясь по сути проявлениями политического терроризма, эти акции, в свою очередь, также создавали своеобразный морально-психологический фон, настрой в обществе, следствием которого являлось все более укреплявшееся в сознании масс убеждение в том, что "винтовка рождает власть!", столь притягательное для любых последующих поколений террористов и политических радикалов.

Следует также особо подчеркнуть, что "наряду с "революционными", "левыми" террористическими организациями в 1905-1907 гг. возникали и действовали «в противовес» им и "правые" террористические группы в виде "боевых дружин" при "Союзе русского народа", "Союзе Михаила Архангела" и "Обществе активной борьбы с революцией". Эти организации также осуществляли ряд террористических акций, причем некоторые из них пытались представить как акции "левых экстремистов".

Представляется небезынтересным рассмотреть также вопрос о начале международного сотрудничества государств в борьбе с терроризмом.

Ведь в конце XIX – начале ХХ веков, терроризм, особенно анархотерроризм, получил также значительное распространение во Франции, Испании, Германии, что способствовало и облегчало установление и налаживание контактов между правоохранительными органами европейских государств.

Например, еще в январе 1880 г. российское посольство в Париже, располагавшееся на бульваре Гренель, через свою агентуру установило, что под именем польского эмигранта Эдуарда Мейера здесь скрывается опасный государственный преступник, член Исполнительного комитета Народной воли и участник покушения на Александра II 30-летний Лев Гартман.

Произошло это важное для Ш Отделения открытие не без участия Петра Васильевича Корвин-Круковского (1844-1899), русского эмигранта, женатого на французской актрисе, и по совместительству осведомлявшего посольство о новостях эмигрантского мира.

Летом 1881 г., когда перепуганные монархисты решили начать карательный «крестовый поход» против «врагов трона и империи», Корвин-Круковский в качестве агента «Священной дружины» возглавил парижскую агентуру Департамента полиции.

Вскоре в помощь Петру Васильевичу из Петербурга прибывает проваленный на родине агент III Отделения Петр Рачковский, уже в марте 1884 г. сменивший Круковского на посту заведующего Заграничной агентурой (ЗАГ) Департамента полиции.

Мы уточнили эти обстоятельства потому, что ранее традиционно появление постоянной полицейской резидентуры во Франции связывали с именем Рачковского и, тем самым, затушевывали ее деятельность в предшествовавшие годы.

С хорошими связями в обществе, в том числе в политических и полицейских кругах, с немалыми личными амбициями, Рачковский на десятилетия стал проводником политики российского МВД во Франции, причем весьма успешным, не смотря на многочисленные авантюры и провалы…

3 февраля 1880 г. Гартман был арестован французской полицией по настоянию российского посла графа Орлова. Однако, несмотря на доставленные из Петербурга документы, свидетельствовавшие о причастности Гартмана к террористической деятельности, 7 марта он был освобожден из под ареста по настоянию прессы, будоражившей общественной мнение, с чем вынуждены были считаться французские республиканские власти.

Эти события, повлекшее известные осложнения в российско-французских отношениях, вошедшие в историю дипломатии как "инцидент Гартмана", казалось, могли надолго отвратить Петербург от развития отношений с Францией.

Но российское руководство решило избрать иной путь, установив доверительные отношения с МВД Франции, не забывая при этом, как будет показано далее, и о своих собственных интересах.

Будучи информированным, через заграничную агентуру о приобретавших все большую популярность во Франции анархистах, не только призывавших, но и реально готовившихся "взрывать бомбы на улицах Парижа", российское правительство решило предостеречь своих коллег, подробно рассказав им о деятельности собственных "террористов", "анархистов", "нигилистов" и "социалистов", резонно рассчитывая, на взаимную помощь со стороны французской полиции.

С этой целью в Департаменте полиции был подготовлен уже неоднократно упоминавшийся ранее обзор хроники террористической деятельности в России в 1878-1887 годы.

Составители полицейской хроники объясняли появление терроризма в России разочарованием в действенности политической пропаганды (что в значительной степени верно), недовольством имеющимися в наличии "ресурсами революционной деятельности", "нигилизмом", то есть отрицанием существующего государственного устройства, разочарованием революционеров вследствие «пассивности» народа, весьма равнодушно воспринимавшего призывы к началу строительства "новой жизни".

В переданной французским властям в приложение к уже упоминавшейся "Хронике..." ориентировке на российских эмигрантов, проживающих за границей, читаем под номером 76:

"Кравчинский Сергей (36 лет), известный под псевдонимом "Степняка", эмигрировавший в 1878 году, один из убийц генерала Мезенцова. В 1884 году находился в Париже, потом поселился в Лондоне".

Такого рода информация представлялась французской полиции для возможной в будущем передачи властям России (экстрадиции) разыскиваемых преступников.

В том же списке под номером 50 значится: Геккельман Абрам, еврей (33 года), эмигрировавший в 1884 году, при помощи подложного паспорта, жил в Париже".

Отметим, однако, что Департамент полиции лукавил в этом вопросе, поскольку уже тогда Геккельман был его агентом "спрятанным" заграницей ввиду его разоблачения в России.

Позднее этот агент-провокатор под фамилией Гартинга дослужился до весьма высокой должности Заведующего заграничной агентурой Департамента полиции, стал кавалером многих правительственных наград не только России, но и Франции, Великобритании, Германии, правда, был разоблачен в 1909 г. В.Л.Бурцевым.

А пока и сам Владимир Львович значился в этом списке наиболее опасных российских эмигрантов под номером 17.

Отметим и еще одно любопытное обстоятельство. Официальный полицейский историограф не обходит умолчанием и такой вопрос, как организационные предпосылки возникновения контрреволюционного, "белого террора", хотя и сообщает об этом крайне скупо: "доведенная до отчаяния (покушением на Александра II 1 марта 1881 г. - О.Х.) группа мужественных добровольцев решила организовать с оружием в руках тайный крестовый поход против врагов народа; целью этого похода было вырезать анархистов (род тайных судилищ в средние века). Другой кружок добровольцев со специальными намерениями помочь суду и полиции в их сыскной деятельности, как в России, так и за границей, действительно сорганизовался; в его состав вошли лица, занимавшие самое высокое положение в столице; эта ассоциация носила имя "дружина" и функционировала до осени 1882 года".

К этой организации, более известной как "Священная дружина", был приставлен, в частности и будущий глава ЗАГ Департамента полиции П.И.Рачковский.

Нехотя Н.Н.Голицыну пришлось также признать, что "Дружина" оказалась причастной и к организации первого еврейского погрома в апреле 1881 г. в Киеве. Излишнее "усердие" дружинников по наказанию "врагов порядка" привело к "высочайшему повелению" о самороспуске "дружины", хотя идея эта и прижилась на отечественной почве до лучших времен.

То, что один вид терроризма - будь то "правый" или "левый", с неизбежностью порождает своего идейного антипода, также является еще одной характерной чертой социологии и логики терроризма, что подтверждает вся история XIX--ХХ столетий и уже начавшегося XXI века.

Следует также заметить, что еще в 1884 г. Россия вела переговоры с Германией о заключении соглашения об экстрадиции лиц, совершивших или подготавливавших совершение террористических действий.

Убийство анархистами в декабре 1884 г. во Франкфурте агента тайной полиции Румпфа произвело сильное впечатление на общественное мнение Германии, склонявшееся к необходимости энергично бороться против терроризма.

Тексты соответствующего соглашения прошли согласование в Берлине и Петербурге и были опубликованы почти одновременно: 23 января 1885 г. в "Дойче Райхсанцайгер" и 22 января 1885 г. в № 5 "Сборника законов и распоряжений правительства". И хотя этот документ не был ратифицирован германским рейхстагом в виду его неожиданного роспуска, "Россия и Германия могут гордиться, - писал Н.Н.Голицын, - что первыми заложили основу международного соглашения", целью которого являлась борьба с терроризмом.

Заметим попутно, что первое подобное многостороннее соглашение - Европейская конвенция о борьбе с терроризмом, - было заключено почти через столетие - только в 1977 году.

Следует сказать и о том, что осознание правительствами европейских государств степени и масштаба реальной угрозы, исходившей от террористических организаций, привело к проведению в 1898 г. в Риме первой в истории международной конференции по борьбе с терроризмом. Россию на этой конференции представлял директор Департамента полиции С.Э.Зволянский.

В коммюнике по итогам конференции отмечалось: "Опыт многих лет показывает, что единичные стремления отдельных государств недостаточны для искоренения зла. Для борьбы с ним необходимы совокупные усилия, основанные на международных договорах". Однако достигнутые соглашения, как и многие последующие, оказались недостаточно действенными.

На наш взгляд, значительный интерес представляет также дискуссия о "месте и роли террористической борьбы" в освободительном движении, развернувшаяся в российском обществе в конце XIX - начале XX веков.

При этом в последние два десятилетия нередко приходится сталкиваться с мнением о том, что российские социал-демократы - большевики являлись, якобы, сторонниками, а их руководитель В.И.Ульянов(Ленин) -- был чуть ли не "идеологом" политического терроризма в России.

Известный специалист по истории политического терроризма в России О.В.Будницкий, например, также писал по этому поводу, что террористических идей "не чурались, вопреки распространенному мнению, не только эсеры и анархисты, но и социал-демократы", но не приводит никаких доказательств справедливости этого утверждения.

Наиболее обстоятельно тему участия большевиков в терроризме пытается развивать американский исследователь Анна Гейфман, хотя она и оговаривается, что большевистская "Искра" выступала с критикой террористических идей. Хотя, на наш взгляд, автор недостаточно глубоко изучила, прежде всего, партийную прессу РСДРП, являвшуюся, по известному выражению, "и коллективным пропагандистом, и коллективным организатором", что представляется чрезвычайно важным для понимания действительной позиции партии по вопросу о терроре.

В этой связи, вслед за ней, некоторые действия представителей местных партийных организаций, то, что в уголовно-правовой науке именуется "эксцессом исполнителя", то есть действием, не бывшим целенаправленным и заранее оговоренным, необоснованно экстраполируется на позицию партии и ее руководства по столь важному и актуальному политическому вопросу.

Меньшевики, с которыми большевики вели непримиримую полемику по вопросу о терроризме, показаны Гейфманом как более последовательные противники террора, хотя автор и признает, что они, и национальные социал-демократические группы также, участвовали в террористических актах и экспроприациях.

Парадоксально, но факт, что олицетворение Ленина как идеолога революционного террора встречается как у наиболее радикальных противников большевизма, так и у представителей крайне левых политических фракций современной России.

В этой связи исследование этого чрезвычайно актуального и для современности вопроса представляет, на наш взгляд, предмет не только восстановления исторической справедливости, но и имеет важное общественное значение.

А его ложные интерпретации вряд ли отвечают интересам общества и обеспечения его безопасности.

Встречаются, подчас, и прямо противоположные точки зрения. Например, в статье Л. Криштафовича "Что такое терроризм?", в частности, содержалось утверждение о том, что терроризм "...по природе своей - это западное явление". Как будет показано далее, это отнюдь не безобидная ошибка.

Проведенный нами анализ заставляет однозначно опровергнуть подобные утверждения. И, в то же время, он показывает, что политический терроризм, или как он тогда назывался, террор, имел действительно немалое распространение в России и имел немалое число своих апологетов в различных слоях общества.

Не даром же большевики во главе с Лениным вели активную борьбы против идеологии и практики политического террора.

Этот вопрос крайне актуален и важен и сегодня для последовательной борьбы против идеологии "левацкого" терроризма, в 70-е годы прошлого века получившего весьма широкое распространение по всему миру. И слава "ультрареволюционеров" не дает покоя кое-кому и сегодня.