Геополитика

исключительная потенциальная  опасность конфликта между Востоком и Западом, — 

говорилось, например, в одном  из докладов «Трехсторонней комиссии», — 

вытекает, из того факта, что  этот конфликт соединяет в себе соревнование двух

сверхдержав современного мира и "идеологический конфликт" между

противоположными политическими, экономическими и со­циальными системами,

основанными на фундаментально различных ценностях. Именно благодаря  такому

сочетанию конфликт между  Востоком и Западом на протяжении длительного времени

является осью современного мира».

Более того, борьба между  Востоком и Западом с обеих  сторон оценивалась как

квазирелигиозный крестовый  поход. Причем руководители обоих блоков, когда им

было выгодно, сознательно  выпячивали этот аспект конфликта. Как  отмечал

Дж.Спэние, американские государственные  деятели выбрали формулу холодной

войны в качестве «антикоммунистического крестового похода» потому, что ее

легче было провести через  конгресс.

Глобальные устремления  сверхдержав и характерная для  них тенденция

интерпретировать развитие событий во всех регионах земного  шара в терминах

противоборства привели  к тому» что биполярность приобрела  качество

сущностей характеристики установившейся в послевоенные десятилетия

международной системы. Главными движущими мотивами поведения обеих

сверхдержав и блоков были взаимный страх и озабоченность  своей безопасностью.

Фактически и в СССР, и в США сформировались особые разновидности «государства

национальной безопасности» , в которых стержневым приоритетом  стала жесткая

конфронтация с внешним  врагом в лице друг друга. Блоки НАТО и ОВД, по сути

дела, выполняли роль эффективного инструмента конфронтационной безопасности.

Соответственно в центре внимания с обеих сторон стояло стремление к

наращиванию военной мощи.

В биполярном мире ситуация была довольно проста: каждая сторона  более или менее

точно знала, откуда происходила  угроза и какая угроза. Установка  на

конфронтационность в  отношениях друг с другом служила  как для СССР, так и для

США основой глобальной внешнеполитической стратегии. Как не без основания

отмечал обозреватель газеты «Нью-Йорк тайме» Т.Фридман, Кремль служил

«путеводной звездой внешней  политики США. 'Политическим деятелям достаточно было

посмотреть, куда отклоняется  стрела компаса (выяснить, на чьей стороне  Москва),

и тут же определить, чью  сторону следует занять США". Аналогичной  была

ситуация и с СССР.  Такое положение держало в  постоянном напряжении весь мир, в

котором два противоборствующих полюса разыгрывали свое­образную  игру с нулевой

суммой, в соответствии с  которой весь |мир, по сути дела, был  разделен на сферы

интересов. В этой игре войны  и конфликты в любом регионе  земного шара

рассматривались как составная  часть глобальной борьбы двух сторон друг  против

друга. В глазах обеих сторон каждая из этих войн (или конфликтов) имела

значимость с точки  зрения не только решения той или  иной конкретной проблемы,

но и выигрыша или проигрыша  Востока или Запада. При этом любой  выигрыш одной из

сторон в каком-либо регионе  планеты или отдельно взятой стране рассматривался

как проигрыш другой стороны.  Подобный подход не приемлет взаимных уступок и

компромиссов или существенно  затрудняет их достижение. Поэтому  неудивительно,

что обе стороны отвергли саму мысль о возможности строительства  международных

отношений на принципах баланса  интересов. Идеология в пост конфронтационном

мире

С распадом Советского Союза  и окончанием холодной войны в  мире сложилась

кардинально иная ситуация. Прежде всего раз. валилась идеологически-

политическая ось двухполюсного  мира устарел упомянутый выше стратегический

императив. Потеряло смысл  само понятие «Запад». Япония как  бы снова

«вернулась» в Азию и наряду с другими новыми индустриальными  странами

Азиатско-Тихоокеанского региона  способна строить свои от­ношения со всеми

остальными странами и  регионами вне зависимости от тех или иных

идеологически-политических соображений.

Вместе с тем наступила  эпоха неопределенности или, как  пре­дупреждал еще

М.Вебер, эпоха разочарований, потери иллюзий. Секулярные идейно-политические

конструкции и утопии, равно  как и великие религиозные  учения прошлых эпох,

какими мы их знали на протяжении всего XX столетия, во многом

перестали выполнять роль мобилизующих идеалов. Они либо ис­черпали себя, либо

потерпели банкротство, либо существенно ослабли. Развенчание  многих

радикальных, социалистических и коммунистических утопий нашего времени  стало

свершившимся фактом. Люди перестали верить как реформаторам, так и

революционерам. Великие  программы, великие табу и великие  от­казы более не

воодушевляют и не вызывают страха. Они становятся недееспособными  из-за

полного безразличия к  ним.

С крахом идеологического  по своей сути советского государ­ства развенчалась и

коммунистическая утопия или, наоборот, с развенчанием утопии разрушилась и

империя. Крах марксизма-ленинизма  и связанное с ним признание  неудачи

советского эксперимента выбили почву из-под большинства  социальных учений

современного мира. Лишался  всякой актуальности в перспективы  миф о

социалистической революции  и обществе, основанном на принципах  всеобщего

социального равенства.

Однако этот крах вовсе  не есть свидетельство совершенства западного пути

общественно-исторического  развития и западной модели общественного

устройства. Подтверждением этому явля' ется хотя бы тот факт, что в то время

как весь не западный мир  как будто принимает принципы рыночной экономики и

политической демократии, на самом Западе усиливается критика  наследия

Просвещения и его детищ  — индивидуализма, прогресса политической демократии.

Выдвинуть же сколько-нибудь убедительный альтернативный миф Запад  еще не

сумел.

Разрушение идеологических мифов, диктовавших международно-политическое

поведение ведущих стран  в течение большей части послевоенного  периода,

означает эрозию и подрыв идеологической базы того противостояния, которое

привело к расколу цирана два противоборствующих лагеря.

На первый взгляд, крах марксизма-ленинизма  как бы возвестил об окончательной

смерти всякой идеологии. Это дало повод некоторым псевдопророкам заявить о

«конце истории» и наступлении  новой эры прагматического либерализма. Под

сомнение доставлена сама возможность или правомерность  каких бы то ни было

идеально-программных, политико-идеологических построений в качестве

мобилизующих идеалов. Возникает  множество вопросов. Способна ли демократия

эффективно ответить на вызовы новых исторических реальностей? Может  ли

либерализм, консерватизм или  какой-либо иной «изм» заполнить  тот вакуум,

который образовался после  очевидной несостоятельности традиционных

идеологических систем? При  поисках ответов на эти и другие вопросы необходимо

исходить из признания  того, что идеологии, призванные служить  в качестве

связующих скрепов человеческих сообществ, не могут насовсем исчезнуть,

неизбежно появятся новые  идеологические конструкции или  мифы, но они примут

иные очертания.

Нынешняя ситуация в данной сфере характеризуется преоб­ладанием импровизации и

фрагментарности, отсутствием  сколько-нибудь цельных и последовательных теорий

и идеологий. Имеет место  усиление чувства неопределенности, непредсказуемости

и случайности мировых  процессов. Это во многом объясняется  тем, что лишенные

идеологических оснований  сдвиги глобального масштаба порождены  сочетанием

множества социальных, экономических, культурных, технологических и иных

факторов, различные комбинации которых способны вызывать непредсказуемые

ситуации. Поэтому неудивительно, что у формирующегося нового мирового порядка

множество скрытых аспектов, чреватых непредсказуемыми последствиями.  Эти

последствия накладываются  на целый комплекс факторов, которые  в

совокупности способны усиливать  конфликтный потенциал как внутри отдельных

обществ, так и между  различными народами, странами, культурами, конфессиями и

т.д. постиндустриальная революция, урбанизация, информатизация рост грамотности

породили специфическую  культуру и массы люмпенов физического  и умственного

труда, оторванных от корней и земли, способных поддерживать любой миф,

обещающий все блага мира. В то же время динамика секуляризации  породила тип

человека, для которого главным  мотивом деятельности, главным жизненным  кредо

стало удовлетворение собственных  потребностей и желаний. Это самовлюбленный

человек, который, как удачно отметил С.Даннелс, является про­дуктом развития

свободы, не корректируемой ответственностью. Он отрицает все, что  ограничивает

утверждение личности восстает против институтов, процессов социализации,

обязательств, т.е. против всего  того, что составляет саму ткань  любого

общества. Он осуждает общество, считая его ответственным за все  ошибки, пороки,

духовную нищету и пр. Он не признает ни дисциплины, ни авторитета отца, семьи и

традиций, ни самоограничений. Для него идеальным является гедонистическое

общество, где все поставлено на службу удовлетворения потреб­ностей, на службу

наслаждений. По справедливому  замечанию М.Шелера, «образ жизни,

ориентированный только на наслаждение, представляет собой явно старческое

явление как в индивидуальной жизни, так и в жизни народов».

Поскольку потребности постоянно  воспроизводятся, люди не могут окончательно

удовлетвориться своим положением. Поэтому не случайно, что приверженцы

постмодернизма назвали  современное западное общество «неудовлетворенным

обществом» (dissatisfield society)). Как  писали представители этого течения

А. Геллер и Ф.Фезер, это  понятие призвано осветить специ­фику современного

западного общества в контексте  производства, восприятия, распространения  и

удовлетворения потребностей. Современные формы производства, восприятия и

распространения потребностей усиливают неудовлетворенность, независимо от

того реализуется реально  или нет та или иная конкретная потребность. Более

того, всеобщая неудовлетворенность  действует в качестве сильнейшего

мотивационного фактора  воспроизводства современных обществ.

Человек не имеет будущего без мифа, без мифологии. Казалось бы современный

западный мир строится на демифологиза-ции, развенчании сакрального,

секуляризации. Поэтому американский исследователь П.Бергер не без оснований

говорил ° «повсеместно распространившейся скуке мира без бога». При

такой ситуации возникает  множество вопросов. Смогут ли лю­ди, общества,

сообщества выжить и действовать  в долговременной перспективе? Где  найти те

идеи или идеалы, которые  способны служить в качестве духовных скрепов новых

инфраструктур? Не поисками ли ответов на эти и другие вопросы  вызван всплеск

новых религиозных движений, засвидетельствованный во всех индустриально

развитых странах, и не противоречит ли этот всплеск процессу секуляризации

современного общества? Не оказалась ди перспектива окончательного преодоления

религии в процессе модернизации и связанной с ней секуляризации  сознания

ложной?

И действительно, на первый взгляд парадоксально выглядит сам феномен

«возвращения священного»  и «нового религиозного сознания»  в секуляризованное

общество. Но парадокс ли это? Не переоценили ли исследователи  степень

секуляризованности общества и ее необратимости? Не является ли «возвращение

священного» оборотной стороной секуляризации?

Наше время не благоприятно для полета гуманитарной мысли. Компьютеризация

гуманитарного знания — путь, ведущий к его обеднению, упрощению, потере

трагического мирочувствования и насаждению квантитативного, сугубо

бухгалтерского отношения  к мировым реальностям. Не случайно восхождение и

утверждение гегемонии компьютера совпали с прогрессирующим захирением

гуманитарного мировидения. Именно благодаря компьютеру в сознании

современного человека удивительным

образом сочетаются вместе всезнание  и неосведомленность, чувство

всемогущества и вопиющей неуверенности.

Всевозрастающий эзотеризм  научных знаний ведет к тому, что  каждый может

ориентироваться только в  собственной узкой сфере. Широкое  распространение

образования парадоксальным образом сочетается с фрагментацией,

диверсификацией, расчленением знаний и потерей способности  целостного,

всеохватывающего мышления. Но это не означает потерю потребности  людей в

целостности, органичности восприятия мира. и Проводя четкое различие между

религией как формой веры в сверхъестественное и религиозностью как сферой

воображаемого, известный  американский философ Дж.Дьюи усматривал смысл и

назначение последнего в  том, чтобы задавать перспективу  раз­личным фрагментам

человеческого существования. Это в значительной мере определяется тем, что в